Николай Воронов - Сам
Да и любит ли он Фэйхоа? Тогда пытка, поругание — что? Погоди, неужели акварель всего лишь райский вход, за которым находится преисподняя? И неужели детство — святое преддверие жизни перед ее адом?
Курнопай робко переворачивал страницу. Увидел золотой посев букв, растущих на ровном поле шершавого песчаника, осмелел и обрадовался, прочитавши знакомые слова: «Женщина создана для мужчины и должна быть ему верна. Мужчина — властелин женщины и раб ее любви, он верен ее богу Кришне, которого познает лишь посредством любви».
Подумал, как будто не сам, а кто-то внушил ему это извне.
«Мужская уловка для неверности. Она-де ему верна, он — только богу ее, Кришне. Ну и ну, мужички!»
«Познавай «Кама-Сутру» лишь с тем, кого желаешь». (Этих «кого» у людей болтбухгреевской породы несть числа. Предписание для бесстыдства.)
«Кама-Сутра» требует всей жизни. Познание «Кама-Сутры» бесконечно, как бесконечны блаженство, идея познания бога Кришны».
(Стройное соображение! Как жаль, что он не имеет глубокого представления о Кришне.)
«О «Кама-Сутре» не говорят, но отдают ей всю глубину души и тела».
(Почему не говорят? Запретно? Невыразимо? А, о таинствах не говорят! Молчат же святые отшельники о духовном соитии с Богом. Вероятно, молчит Болт Бух Грей о духовном соитии с САМИМ? Может, в том, о чем молчат, есть приятность для посвященок и неприличие для непричастных? Отдавать всю душу «Кама-Сутре», выходит, обездушивать ее. Да, пожалуй, потому что «Кама-Сутре» не отдают «пороки тела». Отдают достоинства, чистоту, его здоровые силы.)
Курнопая лихорадило. Глаза перескакивали через посевы букв, были нетерпеливы.
«Познавая «Кама-Сутру», освобождаешься от пороков тела и обретаешь блаженство».
(А у нас что? Эх! Отец так любил маму. И она… Гибнут от тоски. Поневоле душа сосредоточится на одном, если оно отнято.)
«У желающих три цели: познание, любовь, богатство».
(Есть же нежелающие. Аскеты и еще кто-то.)
«Начало жизни — познание, середина жизни — любовь, конец — богатство».
(Почему «начало жизни — познание». Ведь у меня не начало жизни. Я прожил, кажется, тысячелетия. Познание — вся жизнь. Похоже, в этот период самое жадное познание. Почему середина жизни — любовь? Я полюбил в начале жизни. Мог бы полюбить гораздо раньше, если бы увидел Фэйхоа. Почему конец жизни — богатство? Если в конце жизни чаще всего нищают. В смысле опыта судьбы — другое дело. А, в смысле познания «Кама-Сутры»! Впрочем… Что-то говорили ребята, что у индуистов человеческая смерть — начало самосовершенствования души, которое приводит в сферу богов.)
«Влечение человека имеет три источника: душу, разум, тело».
(А, здесь собственная душа как тройственный источник влечения женщины к мужчине, мужчины к женщине. Сужение мира влечения.)
«Два наслаждения у души: настаивать и терпеть».
(Не слишком ли скудны наслаждения души?)
«Два наслаждения у разума: владеть и отдавать».
(А скрывать, отталкивать, обрушивать?..)
«Два наслаждения у тела: терпение и прикасание».
(О страданиях речь или о сдержанности?)
«К любви ведут и сокрытие напряжения тела, и страсть души».
(Сокрытие? Зачем? Ради доставления наслаждения им ей, ей — ему? Не подчеркивание ли мысли о неизбежности страдания ради блаженства? Этого не приму. Но… ведь я заставлял страдать Фэйхоа ради блаженства. Не приму. К любви ведет страсть души? Разделяю. Легло на душу, как виноградный лист на воду.)
«Любовь несет восторг, облегчение и нежность».
(Не наоборот ли? Не разочарование ли? Не отчаяние ли? Уж я-то познал отчаяние из-за любви. Что я? Меня спасали антисониновые апатии. А Фэйхоа захлебывалась от отчаяния. Сейчас разочарована. Какое там облегчение?!)
Большую часть времени, проведенную наедине, Курнопай не ощущал присутствия Фэйхоа. Он предполагал, что Фэйхоа отчуждена от него обидой. Когда обдумывал наслаждение души и разума, ему передалось, что Фэйхоа скоро придет сюда.
«САМ, САМ, дай мне волю управлять чувством к Фэйхоа, не оскорбляя любовной красоты и чуткости».
Едва отворилась дверь, Курнопай шагнул навстречу Фэйхоа, чтобы пасть перед нею ниц и молить о прощении. Мелко переступил. Не подозревал он о том, что молниевым ударом благодарного удивления может отозваться в сердце вид лица простившей женщины. Не той, которую утешило и смягчило раскаяние оскорбителя, а той, которая сама проникла в глубины оскорбления, и потому простила.
Ее лицо не было ни просветленным, ни радостным. Оно было еще как бы овеяно печалью, но на нем, умыто-утреннем, хотя и наступила ночь, уже отпечатлелась возвратная человеческая способность к продолжению жизни с прежней преданностью и любовью.
37И все-таки невымоленность прощения мучила Курнопая. Не зная, как его разрешить, задержал Фэйхоа и прикладывался колючими щеками к пуховому свитеру над ее грудью.
Фэйхоа была отрешенно задумчива, как сестра, которую единственный брат жестоко оскорбил, а ей-то ничего не оставалось, как заранее снисходить до покорного благородства. В согласии с кротким поведением Фэйхоа был фиолетовый цвет ее губ — подкрасила, фиолетовый же, успокоительно мягкий свитер, и это летучее прикасание к шее кончиков пальцев с заостренными, тоже фиолетовыми ногтями. А когда увидел юбку Фэйхоа: до пят, шерстяная, на песчаном фоне навьюченные верблюды, меж горбов, все же не заслоненные тюками, как в чехлы укутанные в свои одежды — лишь очи не задернуты материей, — грациозные аравийки.
— Песчинка пустыни, — забормотал, — аравийка, чем вознагражу за ожидание и верность?
Она молчала, прекратив касаться остроконечными пальцами его шеи. Он покаялся про себя, что вырвалось глупое «чем вознагражу». И ждал, скажет ли она что-нибудь важное, и она сказала:
— Не ревнуй. Разлюблю — не утаю. И любя лгут. У меня так не будет.
Его осенило. Притрагивание пальцев — не поглаживание ладонями. До сих пор не целовал ладоней. Забывал о самом окаянном в собственной судьбе. Фэйхоа противилась тому, чтобы повернул ладони к своему лицу, думала, будет разглядывать: глянцевитая белизна ожога, ямки, шрамы.
Повернул, повернул ладони. Боялся разглядывать. Водил по ним губами, дул на них ласково, как мать дула, когда ребенком он зашибал руку. До последнего мгновения надеялся — не он виновник. Примстилось, что он был в танке. Не мог быть. Кто любит, тот телепатичен. Не любит, может? Плотский голод? Ну, помнилось ему. Первооткрытие нежности, что сильней западает в душу?
Не стал он сознаваться и каяться. Все ей ясно. Он страдает. Искупление — только любовь.
— Ну, хорошо, — она вздохнула. — Я проголодалась.
…Мальчишкой Курнопай удивлялся, почему женщинам нравится брать мужчин под руку. Среди пацанвы это называлось «прицепиться за локоть». Фэйхоа взяла Курнопая под руку. Проявление подчиненности извлекал его умишко среди недоброжелательных огольцов из этого свойства женщин. Он думал, что так ходить в тягость мужчине. Вот и не в тягость. В приятность и в облегчение. И не она в подчиненности. Он ведом и чувствует совместность с нею, в чем-то родную совместности объятия. И сделалось неловко за вибрирование при чтении «Кама-Сутры». Непозволительно не столько то, что украдкой читал чужую книгу, а сколько то, что тайничает перед Фэйхоа: она ведь перед ним — вся доверие.
Остановил он Фэйхоа, сказал, что, где бегло, а где и вовсе галопом по Европам, познакомился с «Кама-Сутрой». Моментами душа Курнопая противилась воспроизведению словом того, что по своей интимности неогласимо или почти неогласимо. Сердили прописи, точнее то, чему не учат: оно как вздох, невольно. Попытки унизить женщину вызвали досаду, хотя подчеркнуто — мужчина будет делить ложе с ее любовником, если не постигнет «Кама-Сутру». Пока же он не понял, зачем с переизбытком расписано, чем заниматься брачной паре, обычно любящей.
Фэйхоа, когда вошла в гостиную, заметила смущение Курнопая. И ей подумалось, что Курнопай виноватился перед собой за оскорбление… Другого не ждала. Попран мир отношений женщины с мужчиной, ничто, кроме неверия и подозрений, не способно возникать у всех или почти у всех в сердцах. Теперь понятно: он стыдился загляда в «Кама-Сутру». Мальчишка. Непозволительно нашкодил. Как жаль, что нет Ковылко. Ремнем бы отхлестал. Что ж, прекрасно! Есть спасительность и для него, и для народа в том, что все подвергались нравственным изломам, а стыд не отлетел. Стыд существует. Курнопу-Курнопая учили убивать. И, вероятно, будет убивать, едва прикажут? Стыд! В нем заложено могучее сопротивление. Совесть! Да без стыда, без совести разве мой бы Курнопай сопротивлялся сексрелигии? И смерть он избирал — не посвященье Кивы Авы Чел. Да что поделаешь — не мыслит исторически, из-за чего и не умеет сопоставить «Кама-Сутру» с тем, что в практике у нас. Она сама чуть больше знает: об Индии щепотка книг в державной их библиотеке. «Кама-Сутру» перевели для Главного Правителя и напечатали в одном лишь экземпляре. По наследству Болт Бух Грею досталась книга. Обычно хранится в сейфе кабинета. Сюда привозит редко и второпях забыл перед поездкой на посвящение Лисички. Таким же образом, случайно, и она читала «Кама-Сутру». И не уверена, что в ней нет поздних наслоений и отсебятины ретивых переводчиков.
