Стивен Кинг - Несущая огонь

Энди прицепился, как учил его Грэнтер, после чего не рванул спуск, а плавно потянул на себя (опять же как его учили) — раздался выстрел. Белка перекувырнулась, точно игрушечная, а Энди, весь дрожа от возбуждения, сунул деду ружье и ринулся к добыче. То, что он увидел вблизи, оглушило его. Вблизи белка перестала быть игрушечной. Он не убил ее. Он ее подранил. Она умирала в лужице крови, и в ее черных глазах стояла невыразимая мука. Вокруг уже, копошились насекомые, смекнувшие, к чему идет дело.

В горле у Энди стал комок: в девять лет он впервые ощутил презрение к себе, его тошнотворный привкус. Он смотрел и не мог оторваться от окровавленного комочка, видя краем глаза еще две тени, спиной чувствуя стоящих сзади отца и деда: три поколения Макги над трупом белки в лесах Вермонта. Дед тихо произнес за его спиной: Ну вот ты и сделал это, Энди. Понравилось? В ответ хлынули слезы, обжигающие слезы, с которыми прорвалось наружу потрясение от открытия — сделанного не воротишь. Он стал повторять, что никогда больше не убьет живую тварь. Христом Богом поклялся.

А поджигать я ничего больше не стану, сказала Чарли, а у него в ушах снова стояли дедушкины слова, произнесенные после того, как он, Энди, убил белку и перед Богом поклялся, что это не повторится. Никогда так не говори, Энди. Бог любит, когда человек нарушает клятву. Это сразу ставит его на место и показывает, чего он стоит. Примерно то же Мэндерс сказал Чарли.

Энди бросил взгляд на Чарли, медленно, но верно одолевавшую серию про мальчика Бемби, дитя джунглей, книжку за книжкой, которые она раскопала на чердаке. Над ней вились пылинки в луче света, а она безмятежно сидела в стареньком кресле — качалке, на том самом месте, где сиживала ее бабка, ставившая в ногах рабочую корзинку со штопкой, и он с трудом поборол в себе желание сказать дочери: подави, подави в зародыше свой дар, пока это в твоих силах, ты не готова к чудовищному искушению… если у тебя есть винтовка, рано или поздно ты из нее выстрелишь.

Бог любит, когда человек нарушает клятву.

Никто не видел, как Энди опустил письма в ящик, никто, кроме Чарли Пейсона, человека пришлого, перебравшегося в Брэдфорд в ноябре прошлого года и с тех пор пытавшегося вдохнуть жизнь в захиревшую лавку «Галантерейных новинок». Этот Пейсон, коротышка с печальными глазами, как-то пытался зазвать Энди на рюмочку, когда тот в очередной раз наведался в городок. Здесь все сходились на том, что, если за лето дела Пейсона не поправятся, к середине сентября в витрине «Галантерейных новинок» появится табличка «ПРОДАЕТСЯ» или «СДАЮ В АРЕНДУ». Жаль будет человека, малый он вроде ничего, а угодил как кур в ощип. Золотые дни Брэдфорда миновали.

Энди приближался к магазинчику — лыжи он воткнул в снег, одолев подъем, что начинался сразу от берега. Старики не без интереса наблюдали за ним в окно. Об Энди за зиму успели почесать языки. По общему мнению, он скрывался — то ли от кредиторов, то ли от алиментов. А может, от гнева бывшей супруги, у которой он увел ребенка; а то зачем бы ему детские вещи? Полагали также, что отец с ребенком самочинно заняли один из домов по ту сторону озера, где и зимуют. Никто не спешил поделиться этими догадками с местным констеблем, который жил в Брэдфорде без году неделю, каких-то двенадцать лет, а уже считал тут себя хозяином. Незнакомец поселился за озером, в штате Вермонт. А старики, гревшиеся у печки в магазинчике Джейка Роули, не очень-то жаловали вермонтские порядки — этот подоходный налог или взять питейный закон… дальше ехать некуда! Пусть вермонтцы сами в своих делах разбираются — таково было единодушное, пусть и не высказанное всем миром заключение.

— Отходился он по льду-то, — заметил один из стариков. Он откусил от конфеты суфле и заработал деснами.

— А он сюда на подводных крыльях, — отозвался другой, вызвав общий смех.

— Он свои лыжи, поди, в другую сторону навострил, — веско сказал Джейк, глядя на приближающуюся фигуру. Энди был в старом пальто Грэнтера, на голове синяя трикотажная повязка, чтоб уши не мерзли, и вдруг в памяти Джейка что-то забрезжило — наверное, уловил семейное сходство, — забрезжило и погасло. — Как таять начнет, так сразу слиняет. И тот, кого он там прячет, с ним вместе.

Энди остановился на крыльце, снял рюкзак и вытащил оттуда несколько писем. Потом он вошел в магазин. Посетители углубились в изучение своих ногтей, часов, а также видавшей виды печки. Кто-то извлек из. кармана дорожный носовой платок, этакую голубую простыню, и от души высморкался.

Энди огляделся.

— Доброе утро, джентльмены.

— И вам тоже, — ответил за всех Джейк Роули — Чем могу служить?

— Вы марки продаете?

— Пока что правительство мне это доверяет.

— Тогда, пожалуйста, шесть пятнадцатицентовых.

Джейк оторвал марки от блока, лежавшего в числе прочих в потрепанном кляссере.

— Еще чего-нибудь?

Энди улыбнулся, думая о своем. Сегодня десятое марта. Не говоря ни слова, он подошел к вертушке подле кофемолки и выбрал большую в завитушках поздравительную открытку: ДОЧУРКЕ В ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ. Он расплатился.

— Благодарю, — сказал Джейк, повернув ручку кассы.

— Не за что, — ответил Энди и вышел из магазина. Все видели, как он поправил на голове повязку, как наклеил марки на конверты. Из ноздрей у него вырывался пар. Все видели, как он завернул за угол, где стоял почтовый ящик, но ни один из них не присягнул бы на суде, что он опустил письма. Когда он вновь оказался в поле зрения, он уже закидывал рюкзак за спину.

— Пошел, — прокомментировал кто-то из стариков.

— Приличный человек, — сказал Джейк, и на этом тема себя исчерпала. Переключились на другие.

Чарльз Пейсон стоял в дверях своей лавки, которая не принесла ему за год и трех сотен, и смотрел Энди вслед. Уж он-то, Пейсон, мог бы присягнуть в суде, что письма были опущены; все это время он стоял на пороге и своими глазами видел, как письма провалились в ящик.

Когда Энди скрылся из виду, Пейсон вошел внутрь, обогнул прилавок, где лежали хлопушки вперемежку с грошовыми леденцами и пузырящейся жвачкой, открыл вторую дверь и оказался в жилой комнате. Телефон у него был со специальной глушилкой, что исключало подслушивание. Пейсон набрал виргинский номер, чтобы запросить инструкции.

В Брэдфорде, штат Нью — Гэмпшир (как, между прочим, и в Ташморе, штат Вермонт), нет своей почты: городки-то крошечные. Ближайшее к Брэдфорду почтовое отделение находится в Теллере. В час пятнадцать того же дня, десятого марта, к магазину Джейка Роули подкатил почтовый фургончик и почтальон опорожнил ящик, соседствовавший до 1970 года с бензоколонкой. Вся корреспонденция состояла из шести писем Энди и открытки, которую пятидесятилетняя девица Шерли Дивайн адресовала своей сестре в местечко Тампа во Флориде. Как раз в это время на том берегу озера Энди Макги отсыпался, а Чарли Макги лепила снеговика.

Почтальон Роберт Эверетт бросил мешок с корреспонденцией на заднее сиденье бело — голубого фургона и отбыл в Уильямс, еще один городишко, обслуживаемый теллерским отделением связи. На середине улицы, Главного проспекта, как ее в шутку называли жители Уильямса, он развернулся обратно, на Теллер, где часа в три почту рассортируют и отправят дальше. Проехав пять миль, он увидел, что дорогу перегородил бежевый «шевроле каприс». Эверетт приткнулся к снежному бордюру и вылез из кабины, чтобы предложить свои услуги.

Из машины вышли двое. Показав удостоверения, они объяснили, что им от него нужно.

— Да вы что? — У Эверетта вырвался нервный смешок, как будто ему предложили открыть сегодня пляжный сезон на Ташморском озере.

— Если вы думаете, что мы не те, за кого себя выдаем… — начал один из них. Это был Орвил Джеймисон по кличке О’Джей, а еще Живчик. Ему было безразлично, выяснять ли отношения с этим сумчатым болваном, выполнять ли другие какие приказы, только бы подальше от девчонки, этого исчадия ада.

— Нет, я верю, очень даже верю, — заторопился Роберт Эверетт. Он испугался, как пугается каждый, столкнувшись нос к носу с монолитом верховной власти, — вот она, серая глыба, в которой вдруг проступили конкретные черты лица. Однако Эверетт был тверд. — Но я везу почту. Почту Соединенных Штатов Америки. Понимаете?

— Речь идет о национальной безопасности, — сказал О’Джей. После провала в Гастингс Глене вокруг фермы Мэндерсов было поставлено оцепление. Когда ферма сгорела, всю местность тщательно прочесали. В результате к О’Джею вернулась его «пушка», которая в настоящий момент приятно согревала левый бок.

— Очень может быть, но это ничего не меняет, — возразил Эверетт.

О’Джей расстегнул пижонскую меховую куртку так, чтобы видна была «пушка». Зрачки у Эверетта расширились. О’Джей усмехнулся: