Федор Метлицкий - Остров гуннов
– А смерть?
– Это мучительный конец отпадения от близких, на самом дне отставленности от всего человеческого. Правда, там достигается окончательное успокоение, которого вы не хотите.
Я вдруг вспомнил, что о «заброшенности» и «бездомности» человеческого существа, «стоящего в просвете бытия», писал философ Хайдеггер. Претило только вылезшая из него змея национализма, в котором он увидел спасение от безликости и усредненности.
Толпа посторонних редела, кто-то проворчал, уходя:
– Вижте, чужденец заявляет чето чудное. Бог ще накаже.
Я осознал: никто не хочет, чтобы ограничили его желание жить, как хочет.
И ощутил тщетность моих слов. Увы, наверно только умножаю недоброжелателей.
– Но где страна, где есть такая близость, выплескивающая поэзию? – спасал положение Остромысл.
Я ободрился.
– Есть такая страна!
Наверно, так чувствовал себя Ленин, бросивший в лицо буржуям, что есть такая партия.
– Это моя родина, откуда я прибыл. Там, после самой страшной в истории войны, люди вдруг ощутили в себе весь ужас разрушения дома. И этот ужас сделал людей другими, они вспомнили, что любят один другого, и создали новый Общественный договор, основанный на понятиях любви, а не законах и запретах, вернее, воровских понятиях. Там никогда не забывают о чувстве бездомности, особенно после открытий других планет в галактиках, когда, не найдя там братьев по разуму, человечество ощутило свое одиночество во вселенной. У вас это выражается в неопределенном томлении.
Видимо, совсем забыл свою родину, в памяти осталось только самое прекрасное.
– Ти сам скоро умре! – вдруг крикнул кто-то сзади. На него стали оглядываться. Это был тип с глазами, глядящими в разные стороны, в фуфайке и с плеткой за поясом.
– Новый гунн! – закричал Остромысл. – Что тебе здесь нужно? Пошел отсюда!
Он вынул шпагу и кинулся за ним. Тот мгновенно исчез.
Я снова увидел темную силу, что вздымала во мне гнев и ненависть, не оставляя места для ласкового пламени.
В следующих беседах вокруг меня собирались только самые любопытные последователи, во главе с Остромыслом. Даже вечером, после бесед они сопровождали меня везде гурьбой, со шпагами на боку и в бордовых шапочках с пером и эмблемой Академии. Наверно, охраняли, узнав об угрозах мне «новых гуннов».
На мои беседы заходили мыслители – профессóре Академии, но они тоже сомневались в методе.
– Удивительно говоришь, – смущались они. – У нас это не привьется. Такими уродились.
29
Неясная тревога влекла меня узнать настроение в обществе.
Единственной связью с «элитой» был Савел. Он уже тяготился организацией «позоров» для проектора движущихся теней, словно ощутил, так сказать, позорность этого низкого жанра. Хотя равнодушие к гуннам позволяло ему изгаляться над ними. Я упросил Эдика пойти со мной, он терпеть не мог гламурные тусовки.
Элита собралась на свой привычный вечер у Либерала, снова набиравшего вес в обществе. Его хоромы неистребимо обрастали современной роскошью и гламурными безделушками – признак нобиля. Может быть, уже превзошли прежний богатый терем.
Страсть обустраивать свое жилище и украшать себя свойствен всем эпохам. Но гунны, как дикари, завороженно глядя на цветные бусы, ярче и свежее захвачены внешней красотой интерьера теремов, драгоценных камней, пушистых мехов, затейливых вышивок, в моем же продвинутом мире все это ушло в глубину, ибо мозг заполнился напряженной мыслью.
Здесь уже сидели «прогрессивно мыслящие» представители различных «органов», и даже левые депутаты парламента. Я кивнул напряженному профессóре Летописцу и старому знакомому – купцу с круглым щетинистым лицом, выражавшем беспокойное самодовольство.
Ужинали в просторной столовой, по средневековому освещенной странным светом цветных окон в виде роз. Богатая посуда напоминала старинные сервизы, оставшиеся под пеплом вулкана на прежнем пепелище.
– Что это за неопознанный объект, с которым вы разговаривали? – спрашивал Либерал, привычно пробуя в бокале вино из его подвала. – Это нас всех потрясло, даже изменило сознание.
Они считали свой остров центром земли, и были поражены.
– Ничего особенного, – отвечал я. – Это наша геологическая экспедиция, впервые увидела Остров.
– Това, което она ищет? – встревожился щетинистый купец, финансирующий строительство дворцов для богатых.
– Вы же слышали – они не хотят вмешиваться в диковинный для них уклад жизни. Мы знаем анклавы первобытных племен, затерянных в океане, они живут своей жизнью, но их ценят, как своеобразную ветвь цивилизации. Тем более оценят вас.
– Те ще прилетят отнова?
– Может быть.
Кажется, они воспринимали это событие не так, как я. Наверно, как бабки, спешащие к храму святой Матроны, жаждущие чуда исцеления. Или как угрозу небесной кары их жестокого Господа Мира, однажды погубившего их прежний Остров.
– А что за ай..?
– Айфон. Средство мгновенной связи со всем земным шаром.
Я вытащил из-под халата гаджет. Он пошел по рукам. Они двигали пальцами экран во все стороны, поражаясь меняющимся цветным картинкам. Это было такое изумление, словно увидели изображения космонавта в шлеме и атомного взрыва, найденные в пещерах десять тысяч лет назад.
Купец остановил глаза на мне.
– Мыслишь, ние полюбим иноземних? Не е случая, че один народ не покорял друга. Може, вие демони, посланные унищожить нас.
– И унесут тебя в небесный корабль, – ядовито ощерился Савел. – Разделают, чтобы найти по черепу твое место в цепочке развития человекообразных.
Я не знал, как разворошить тьму их веры в сказки о духах и демонах.
– Может, вы и во мне видите злого демона?
– Не е така, – сказал кто-то.
Купец, опрокинув в рот бокал гунновки, поморщился и спросил:
– А все же, че вие изграждаете? То е чудовище, кое то убьет нас конкуренцией.
Хмуро молчавший Эдик вдруг сорвался:
– Мы хотим показать кусочек неба свободы! Чтобы было яснее, куда уже приводила гуннов Великая Лань. Строим фаланстер, в котором живут свободные люди.
Купец воззрился на него маленькими бегающими глазками.
– Не знам, какво ще буде, но аз имам поручения на дворцы и терема за краем града. Така че, изграждайте свой собственный футур… тьфу! и аз буду успешным.
Он теперь не был настроен непримиримо. Мы поспособствовали его успеху: у него появились заказы на дачные участки за городом – неприступные крепости свободы со стенами метровой толщины.
– А чему вы научаете в Академии? – спросил учтивый зловещий голос. Я узнал члена комиссии по контролю. – Некие диспуты. Школяры обыкновенно придерживаются ереси.
Летописец мягко возмутился.
– Там, гдето мечи предков пробили тропу, ние боремся резким словом, а там, гдето войны наскоро справляли кровавую тризну, боремся мирными учениями. Гдето лес ереси и греха протянул свои бодливые ветви, там нашим усилием вырастет кедр веры, устремивший свой верх к звездам.
Он знал русский, но принципиально говорил на своем самовитом языке.
– Аквинат? – чмокнул губами Либерал.
– Да, так научили великие святые.
Речь Летописца меня вдохновила. Хотелось, чтобы они, наконец, поняли все благородство нашей цели.
– Мы учим самопознанию, деланию себя. Только личность может изменять мир.
– Кто нуждается в гнилом човеке с очилами? – жестко спросил Купец. – В клозет его!
Эдик снял очки и приподнялся, наверно, приняв это на свой счет. Я дернул его за рукав.
Савел посмотрел на купца, как на дебила.
– Может быть, личность, как говорит мой друг, и ничего не может в истории, но зато он свободен уйти в природу и размышлять.
– Размышляющий лучше понимает предание, – скромно сказал Летописец.
Зря мы затеяли этот разговор. Толщу эпохи не пробьешь. Я плюнул на их средневековый уровень и стал говорить открыто:
– Буду говорить вашим языком. Человек отпал от Бога, и его цель – приблизиться к Нему, стать совершенным, как сказано в Священной книге вашего жестокого Господа Мира. Поражает вера в эту метафору реальности, предугадавшую путь человечества, еще не расшифрованную наукой! Реальность, пусть в виде мифа, осознана еще в древности. Религия проложила дорогу человечеству, по которой ему идти. К этому только еще подходит антропологическая философия будущего.
– Ну, и что? – спросил Либерал.
– Человек отпал от Бога, и застрял между божественной близостью и выпадением из Эдема. Гунны привыкли жить в этой серой полосе, уйдя из бездомности и не придя к божественной любви. Когда людей было мало, они жались друг к другу перед демонами-убийцами природы, а когда размножились – прижатые разбились на семьи, и между этими кланами началась борьба.
– Мой дом – моя крепость! – бросил мимоходом купец, разделывая пальцами курицу. Видно, эта поговорка была здесь еще свежей. Либерал снисходительно сказал:
