Александр Борисов - Борисов Александр Анатольевич
К концу рабочего дня удалось, наконец, выяснить, что проклятия, посылаемые мной на его железную голову, возымели неожиданный результат: "Буран" сломался. Да так крепко сломался, что, как передали по телефону, "в море больше не выйдет, а будет работать плавучей теплоэлектростанцией".
- Позвоните через пару часов, - обнадежил начальственный голос, - будем что-то решать.
Двушки кончились. Весь в расстроенных чувствах я поплелся в "Гостиницу моряка", благо там телефон всегда под рукой, и случайно встретил отца.
- Есть работа, Антон.
- Какая работа? - у меня направление на буксир.
- Вот я и сказал: есть работа. Вот Жорка освободится и пойдем... побеседуем.
Я закрутил головой. Устинов стоял в телефонной будке и с кем-то оживленно болтал.
- Ты помнится, говорил, что хотел бы работать на судне финской постройки, - ехидно сказал шеф. - Так вот, этот "Буран" - стопроцентный чухонец по праву рождения. Ты даже не представляешь, сколько трудов положено, чтоб воткнуть тебя на него. Так что поставишь Жорке бутылку.
- Что ж это он так неосторожно, - спросил я сварливо, - буксир поломал, подвел меня под прогул?
- Тогда квиты. Предлагаю заодно и поужинать, - в отличие от меня, отец ни капельки не расстроился.
"Шабашка" подвернулась непыльная. Нужно было "проверить на вшивость" капитана теплохода "Кондор". Не какого-то там рядового иностранного моряка, а любимого сына большого босса из Гамбурга. Наряду с "Кондором", его фирма владела еще тремя пароходами той же серии. Все четыре стояли на архангельской линии, трелевали на Запад русское "зеленое золото".
Причиной внимания солидной конторы к сыночку старого бюргера, стал нелепейший случай. Во время последней погрузки "Кондора", на борт, вместе с пило лесом, тайком проник человек - не то беглый зэка, не то диссидент. (Шеф помнится, еще пошутил, что все население нашей страны делится на "де сидентов" и "ниде не сидентов").
Так вот, этот хмырь оборудовал в трюме "лежку" с запасами еды и питья и сидел там безвылазно трое или четверо суток. В общем, обвел вокруг пальца и пограничников и таможню: "Кондор" досмотрели, он спокойно ушел в море, благополучно покинул морские границы СССР. И стал бы наш соотечественник "гражданином свободного мира", если бы не курил. Папиросный дым уловили чуткие датчики автоматической системы пожаротушения, и в горле Белого моря подозрительный трюм автоматически заполнился углекислотой. До Гамбурга довезли лишь зловоние.
Германская сторона хранила молчание. Заявления ТАСС тоже не было. Посольства сошлись во мнении, что это "курьезный случай". Но по линии КГБ поступил тревожный сигнал, у кого-то возникла версия, а версии, даже самые сумасшедшие, в нашей конторе принято проверять. И мне предстояло войти с объектом в контакт, извлечь из его извилин все, что касается данного случая, а попутно проверить: есть ли в этих извилинах хоть что-нибудь полезное для страны?
Об этом, и о многом другом мы неспешно беседовали в верхнем зале ресторана "Двина". На эстраде рассыпал барабанные дроби Саша Блюм. Олежка Курач пел песню "про лебедей". Через столик от нас любезничал с официанткой мой капитан Юрий Дмитриевич Жуков. Ему было некогда: рядом "блевал стихами" его закадычный друг Сенечка Лебензон - зав. отделом поэзии "Правды Севера". Это он подарил всему миру знаменитую серию хулиганских четверостиший про "сэра Гордона", "атамана Козолупа" и "футболистов, снявших бутсы". Но слава пришла к нему совершенно с иной стороны: под Семеном, страдавшим грудной жабой, однажды померла баба. Увидев его, знающий человек просвещал собутыльников:
- Это тот самый!
...Стихи родились сами по себе. Я не выдержал, прочитал:
В ресторане "Верхняя Двина", Белым летом, липким от вина, То ли стон раздался, то ли плач? - Это скрипку выронил скрипач. И остановила тишина Чей-то злобный всхлип: "Иди ты на!" И поддатый увалень-жених Оробел, растеряно притих. Сидя под зеркальною стеной, Джинсовый, валютный и дурной, Спрашивал уснувшую родню: "А куда я море уроню?"
Обсуждая это стихотворение, мы крепко поспорили. Отец сказал, что оно никуда не годится, так как попахивает антисоветчиной. Жорка - тот, как всегда, своего мнения не имел. А меня такое зло разобрало! Хлопнул стакан, и выдал:
- Ни хрена вы оба не понимаете! Это поэзия будущего, здесь духовное граничит с материальным.
Тут уже Жорка, на пару с товарищем Векшиным обвинили меня в поповстве.
Я тогда взял и сказал:
- А мысли читать? Это вам что, социалистический реализм? Был бы я не нужен конторе, вы бы меня, наверное, на Колыму упекли. Мужики, посмотрите вокруг и придите в этот же ресторан лет через пять, или десять. Кого-то давно нет на свете, кто-то уехал. Совершенно другие люди, обстановка другая, музыка. Скатерти на столах износились - их взяли и заменили. Зеркальную стенку и вовсе снесли. И тогда, через десять лет вспомните этот вечер! Все, что сломают, снесут, уберут останется жить только лишь в вашей памяти, в виде незримых духовных образов.
И чего это я так психанул?
- И откуда такая туфта в твою голову забралась? - сердито спросил отец, а потом замолчал, задумался.
Его проняло. Жорка тоже притих. Да и я по-другому взглянул на все, что происходит вокруг. Будто бы запоминал навсегда.
Ох, допек меня этот "Буран"! Весь вечер я думал только о нем. Чувство долга мешало расслабиться и разгуляться по полной программе.
В диспетчерской портофлота никто ничего не знал. Я
позвонил через час. Потом еще через два часа. Потом еще и еще...
Ближе к полуночи телефон возмутился:
- Вы где это пропадаете? Вместо "Бурана" на лоцманской вахте будет работать "Молотобоец". Он ждет экипаж у причала на Красной Пристани.
. От ресторана до памятника Петру пятнадцать минут неторопким шагом, но я все-таки опоздал. От берега по касательной, раздвигая ледяную шугу, уходил, разворачиваясь, буксир. Что толку играть в Робинзона: орать и махать руками? - тебя все равно не услышат. Поэтому я достал из-за пазухи бутылочку водки и поднял над головой. Меня тут же заметили:
- Ты кто такой?! - громыхнул над полуночью хриплый, свирепый голос.
- Начальник радиостанции, - пояснил я, особо не напрягаясь, поскольку именно эта должность была указана в моем направлении.
- А, начальник! Тогда погоди, щас причалим!
На мостике, в одиночестве, стоял человек в черной фуфайке, стоптанных сапогах и сдвинутой на затылок шапке-ушанке. Редкие белесые волосы на огненно-красной лысине лоснились от пота. Лицо его было гораздо свирепей, чем голос: широко посаженные глаза водянистого цвета, хищный, переломанный в нескольких местах нос. В левой ноздре с твердостью восклицательного знака застыла сопля. Две волевые морщины сбегали от крыльев этого носа к уголкам кривящихся губ. Венчала картину трехдневная, опять же, белесая с рыжим, щетина.
Это был Геннадий Михайлович Зуев. О том, что наши морские дороги переплетутся в будущем, мы оба еще не знали.
- Почто стоим? - поинтересовался я, вручая ему направление.
Он небрежно сунул бумажку в карман. Даже не прочитал.
- Повариху ждем. Отпрашивалась до девяти вечера. Уже половина двенадцатого, а ее, сучку, как будто мужик гвоздями к стенке прибил. Ты что это там доставал из кармана?
Я поставил бутылку на штурманский стол.
- Наливай!
- "Молотобоец" - я "Радио-двенадцать", - громко сказала УКВ-радиостанция "Корабль-2", - где вы находитесь?
- Проходим Соломбальский рейд! - браво отрапортовал капитан, доставая из рундука пару граненых стаканов.
- Запарка, Михалыч! Когда тебя ждать на Березовом Баре?
- Минут через сорок управимся!
- Вас понял, до связи! - тангента довольно хрюкнула.
- До связи... э-эй, у нас так не наливают!
Последняя фраза относилась уже ко мне.
- Умные головы, - пояснил капитан, - граненый стакан в конструкторском бюро проектировали и тещин ободочек предусмотрели. Так что лей пока не заполнятся грани!
Выпили. За неимением прочего, "закусили мануфактурой".
- Ну, что, начальник? - ухмыльнулся Михалыч. - Давай, становись на руль!
- Ха! Для моряков - это пыль!
Пыль то оно пыль, но даже в простеньком деле нужно иметь свой хист. До меня это сразу дошло. Вести пароход, сверяясь с магнитным компасом, может только матрос первого класса. Кто не верит - пусть попробует покрутить оба указательных пальца навстречу друг другу. Ты руль повернул вправо, а картушка съезжает влево! "Крутить" - это полбеды. Нужно еще и посматривать в иллюминатор: не зашибить бы кого! В общем, без стакана не разберешься. Буксир в моих нетрезвых руках рыскал неровной собачьей рысью.
