Александр Карнишин - Ксенос и фобос
Красная повязка дружинника, куртка - вечерами еще бывало прохладно, это тебе не Сочи, а Молотов, оружие - пошли по улицам патрули, здороваясь солидно с соседями и покуривая на перекрестках. На свист собирались "самооборонцы" от нескольких домов, а то и кварталов.
Тут же выделились и организаторы - те, кто был не равнодушен, кто первыми пошел по квартирам, кто создавал списки и графики дежурства, кто делал из своего собственного жилья своеобразный штаб народной дружины этого подъезда, потом - дома, а там, глядишь, и всего квартала или целого района.
В райсовет, в администрацию местную, никто не пошел за указаниями и распоряжениями почему-то - из тех, кто поздоровее и поэнергичнее. Хотя, райсоветы еще работали. Правда, внизу вместо милиционера стояли теперь те же самые дружинники, присматривающие за каждым входящим и выходящим.
Работали по графику практически все учреждения уровня района и ниже. Что там "в городе" или даже "в области" народ не знал и не слишком-то интересовался. Последнее сообщение о высоких властях было как раз тогда, когда еще работало телевидение. Когда из Москвы устало-похоронным голосом было сказано о трагической случайности, унесшей всю молотовскую верхушку. А потом, через день, что ли, сообщили о чрезвычайной ситуации в Молотове и окрестностях. Прочитал текст, серым суконным языком написанный, простой диктор. Не из "звездных". Сказали: зона, мол, чрезвычайной ситуации. Исследуется, мол. Но пока выходить нельзя, потому что может быть зараза, и с целью пресечения, и чтобы, мол, не расползалось "это", подняты войска, и пусть окружающие ничего не боятся. Потому что государство и партия контролируют ситуацию.
Потом-то телевидения сразу и резко не стало. И дело не в "глушилках", которые больше против запада работали, и не в обрезанных проводах. Говорили - те, кто поближе к телевышке жил - что была стрельба и взрывы возле здания телецентра. Вот с тех пор никаких новостей из мира народ и не знал. Отсутствие привычного телевизора по вечерам вызывало раздражение, но ругаться, кроме как на московское начальство, было больше не на кого. А на Москву пока еще в открытую не ругались, помнили спинным мозгом, на генном уровне, каково оно - с Москвой ссориться.
По-прежнему работали крупные заводы. Правда, в режиме сокращенных смен из-за банальной нехватки рабочих. Но зато там кормили, на заводах. Заводские столовые продолжали готовить обеды, которые стоили те же копейки, если считать на рыночные цены.
Не хватало на заводах и инженеров, и администрации. Все-таки в колоннах автомобилей, что рванули из города по весеннему солнечному тракту, было слишком много тех, кто считал себя руководителями.
И так получилось, что заводилами, организаторами отрядов самообороны оказались не самые шумные и хулиганистые молодцы, а незаметные в обычное время солидные отцы семейств, с утра до вечера обычно стоящие у станков.
Они и сейчас, в это странное лето, ходили на работу пять дней в неделю, оставаясь дома только в выходные. По графику выходили в дружину. График утверждался в заводоуправлениях. Туда постепенно перешло управление районами. Там еще весной собрались оставшиеся руководители, профсоюзные работники, бригадиры, просто честные работяги из тех, кому не все было по барабану, кого уважал народ. Собрались и создали первые органы самоуправления с привычным именем - советы. Там не все были избраны с мест, из цехов, но на это внимания не обращали. Тут не процедура была важна, а сам факт, что есть люди, берущие на себя ответственность за жизнь и здоровье окружающих.
Подходили в советы партийные активисты, предлагали свою помощь в организации - опыт-то у них ого-го какой, исторический! Но тут уж профсоюз встал во весь рост: вам сюда нельзя по закону! Присутствовать, наблюдать, советовать - это да, это как положено, это мы допустим. А вот руководить производством - это уж мы сами как-нибудь, без вас. Все-таки уже больше сорока лет такой порядок держится: партия напрямую не вмешивается в дела производственные. Контроль, внутрипартийная дисциплина, демократический централизм, идеологическая поддержка экономики, спецназ и безопасность - но не напрямую, без команд. И райкомы партии в районах остались в своих особнячках, в которых были до 1954 года, не перестраивались и не росли высь, как администрации городские и областные.
Выстраивалась постепенно цепочка зависимостей. Предприятия должны были работать, иначе потом не разогреешь печки, не включишь конвейер. Поэтому надо привлекать рабочих, поддерживать дисциплину, помогать рабочим - ну, хотя бы до дома добираться вовремя, хотя бы на смену чтобы успевали. Ну, и помогать им, уже как дружинникам, чтобы чувствовал рабочий класс за спиной поддержку.
Заводы выделяли транспорт, оплачивали дежурство в дружине, как рабочий день. Деньги? Деньги вдруг нашлись. Оказалось, есть связь с "большой землей". Есть постоянный канал связи, а с ним и уверенность, что не бросили их тут просто помирать за колючей проволокой. Каждый день эшелоны снова отправлялись в путь, меняя бригаду на недалеких "приграничных" контрольных станциях. Каждый день приходили эшелоны в город: это уже свои бригады, дождавшись "встречки", меняли там машинистов и проводников.
Даже пассажирское движение возобновилось. Правда, не так, как раньше, когда на вокзале было не протолкнуться, но раз в неделю, примерно, пара вагонов в смешанном поезде оказывались стандартными купейными, с пассажирами, с любопытством оглядывающимися на пустом перроне.
Работали школы.
Хоть и каникулы были по всей стране, а вот в Молотове школы работали. Школьники жили там, как в интернатах, как в летних лагерях отдыха. Столовые работали в полные три смены. И связь с шефами теперь была не как раньше, не из-под палки. Заводы помогали школам инвентарем, продуктами, деньгами, охраной - там же свои дети!
Оставшиеся целыми магазины, те, что отбились, где была охрана, или где дружинники вовремя спохватились, заложили кирпичом витрины и работали по графику. Получали с товарной станции свои заказы, торговали - по тем же ценам, что и раньше. А тех, кто хотел повторить беспредел весенних дней, устроить себе дармовщинку, наесться-напиться бесплатно, быстро приструнили. Да их и меньше стало, чем весной, беспредельщиков этих. Гораздо меньше.
И каждое утро бригады встречались в раздевалках, здоровались, радовались, что вот и еще раз увиделись, и шли к станкам.
Иногда по городу на малой скорости прокатывались военные машины, откуда тут же, по первому сигналу, сыпались суровые автоматчики, оказывающие всяческую помощь складывающейся новой власти.
Власть эта сама себя признавала временной, на период "чрезвычайки", потому что кто ж им тут приедет командовать-то. Но когда еще та "чрезвычайка" закончится?
***
- Сидорчук!
- Я!
- Виктор, бегом, бегом! Хватай всех своих, бери БТР...
- О-о-о... И БТР? Серьезно.
- Два, блин, бери! Поднимай своих!
- Уже, товарищ подполковник. Через пять минут будут стоять на плацу,- Сидорчук глянул искоса на часы, прикидывая одновременно, что могло случиться.
Послеобеденное время обычно он отдавал на отдых. Час-два поспать, полежать, а потом можно снова устраивать тренировки, гоняя в хвост и гриву набранный наконец взвод разведки, ставший, по существу, группой оперативного реагирования при командире.
Пока выбегали его орлы, пока строились, Клюев выдавал информацию. С вокзала сообщили, что кто-то перехватывает поезда и ссаживает наших. То есть, через контроль они в зону проезжают, а до города - нет. Говорят, милиция. В форме, с оружием. Причем, это нам стало известно только теперь. Как долго длится? Месяц? Два месяца? По существу, выходит, типичное похищение людей. Бандитизм какой-то и беспредельщина.
- В общем, так. Оружие применять, невзирая на чины и лица, согласно чрезвычайной ситуации. Людей спасти. Информацию собрать. Своих сберечь. Вопросы?
Вопросов быть не могло, за исключением одного:
- Опять, черт, операция не проработана...
- Виктор, мать же твою... Там люди. Наши люди, понимаешь? Они-то ни в чем не виноваты! Да, и Кудряшова возьми. Есть у него какие-то мысли. Но в бой, если что, не пускай. Держи при себе.
- Есть, держать при себе. Вить, Степаныч, слышал? Воли не дам, согласно команде.
- Да поехали уже, что ли!
- По машинам!
Два БТР и два грузовика выскочили из зеленых ворот, тут же медленно сомкнувшихся и восстановивших "разрезанную" красную звезду, крутнулись на пятачке, понеслись вниз, в поселок, поднимая пыль над перегретым асфальтом.
Лето было жаркое, как это часто бывает на Урале. С синим-пресиним небом, с сухим жарким ветром, с высушенной по степному щетинистой некрасивой травой, в которой запутался еще июньский тополиный пух. Тополя от жары начинали сбрасывать листву, как осенью. Желтый пересохший лист громко хрустел под ногами.
