Дэвид Митчелл - Голодный дом
Она что, оробела?
– Мы – астронавты, – с напускным разочарованием говорю я. – Да, это опасное хобби, это вам не кубики лего собирать. Но по-моему, Слейд-хаус – заброшенный оризон, функционирует на автопилоте. Судя по всему, здесь уже давно никого не было. Впрочем, если вас это пугает, то, конечно, возвращайтесь к себе в лечебницу, накачивайте своих Фредов Пинков изунолетой и антидепрессантами, запирайте их в изоляторы, наряжайте в смирительные рубашки, только помните, что вы первый и единственный практикующий психотерапевт, отказавшийся от возможности исследовать настоящий оризон. И радуйтесь, что вас в этом никто не обвинит. Удачи вам, док! – говорю я и иду к солнечным часам.
– Бомбадил! – Маринус торопливо идет следом. – Погодите!
Так-то вот. Профессиональный долг и сознательность – ошейник, а поводок у меня в руках.
Туман крошечными каплями оседает на стеблях лаванды. Запах лаванды – одно из немногих счастливых воспоминаний из нашего с Ионой детства, проведенного в норфолкском поместье Своффем; арендаторы Четвинд-Питтов выращивали лаванду для лондонских парфюмеров. Маринус срывает стебелек, разминает в пальцах, принюхивается.
– Пахнет, как настоящая, – говорит она. – А почему все стало черно-белым? У входа цвели красные и розовые камелии, но лаванда посерела на глазах. И розы цвет потеряли.
Я точно знаю почему: операнд вот уже восемнадцать лет существует на крохах психовольтажа, а на поддержание цветовой гаммы требуется энергия. Придется сказать полуправду.
– Наверное, оризон разрушается – верный признак того, что Грэйеров здесь уже давно нет. Расслабьтесь, док. Мы бродим среди руин.
Маринус с облегчением переводит дух и разматывает куфию.
– Неужели все это – дело рук человеческих? Каждый камешек, каждая былинка, каждая капля тумана, каждая веточка? Каждый атом? – Она пораженно качает головой. – Больше похоже на творение Господне.
– Знаете, док, ядерная физика тут ни при чем. Да, все это создано не богами, а людьми. Оризон – это своего рода театральные декорации, ну или как-то так. Осторожно, не запутайтесь в ежевике.
Маринус отцепляет колючую плеть от куртки.
– Ай! Даже колючки настоящие. А еще где-то такие места существуют? Вы там бывали?
Извлекаю нужные мне сведения из памяти Бомбадила:
– Это мой третий оризон. Первый – на Ионе, одном из Гебридских островов у побережья Шотландии. О нем вроде как давно известно тем, кто в этих вещах разбирается. Ну, относительно. Там очень клево. Он расположен в апсиде монастыря, только просто так его не найдешь, надо в строго определенное время пройти под одной из арок. А временной разрыв там крышу сносит. Я внутри всего день провел, а когда вышел, оказалось, что два года прошло. Вернулся домой, обалдел: мать вышла замуж за разведенного мудака из «Майкрософта».
– Невероятно! – ошеломленно лепечет мозгоправша-искусница.
– Ага, я то же самое подумал – невероятно. Из «Майкрософта», с ума сойти. А второй оризон был хардкорный. Вообще жесть! Йойо, астронавт из Сидар-Рапидс, обнаружил апертуру в кладовой художественной школы в Санта-Фе.
– А чем тот оризон отличался от того, что на Ионе, или вот от этого?
– Несчастливым концом, вот чем. Йойо оттуда не вышел.
Маринус останавливается:
– Он там погиб?
– Не-а, он решил там остаться – и до сих пор, наверное, там торчит. Понимаете, мы туда сунулись, а создатель оризона дома оказался. Мы же не знали, что он себя Иеговой вообразил, назвал свой мирок «Молоко и мед»{50}. Ну, я хотел уйти, а он обозвал меня отступником и… в общем, чуть не убил. Но это к делу не относится. А вот здесь… – по моему мысленному приказу Бомбадил широко раскидывает руки, – здесь тишина и покой. Благодать! Ой, смотрите, земляника!
Мы с Ионой уговорились накормить гостью обалдином под видом земляники. Если Маринус сейчас одну съест, то суборизон в доме создавать не понадобится. Срываю пару ягод покрупнее, засовываю одну в рот.
– Надо же, какая сладкая! Попробуйте.
Маринус протягивает руку и тут же ее отдергивает:
– Нет, спасибо.
Тьфу ты! Заставляю Бомбадила усмехнуться:
– Что, боязно?
Мозгоправша-искусница отводит глаза:
– Да так, вспомнилось… Во всех сказках, мифах и легендах упоминается о том, что в зачарованных местах ничего ни есть, ни пить нельзя – ни гранатового зернышка, ни волшебного вина фей, – иначе оттуда не выбраться.
Мысленно я проклинаю все на свете – и особенно доктора Маринус.
– В сказках, док? С каких это пор мифы и легенды считаются наукой?
– В сомнительных случаях, вот как сейчас, я всегда следую примеру Карла Юнга и полностью полагаюсь на интуицию.
Настаивать не стоит, она заподозрит неладное. Что ж, придется Ионе поднапрячься и создать суборизон.
– Как хотите, – говорю я и съедаю вторую земляничину. – Мне больше достанется.
Если бы Маринус не была такой Одаренной, я бы прибегла к увещеванию, вот только от неодаренных нам сейчас никакого проку. Маринус здесь именно потому, что она – Одаренная. Черт!
С вьющихся плетей глицинии свисают тяжелые кисти цветов, хотя в мире за стеной – октябрь. Маринус тянется к цветку, но рука ее хватает воздух. В оризоне посерело все, кроме нашей одежды. Одежда… Не могу отделаться от ощущения, что упустила какой-то важный момент. Что? Одежда? Вещи? Что именно? Такое же чувство возникло у меня перед нападением Салли Тиммс девять лет назад, но тогда я не обратила на него внимания. Иона с трудом контролирует оризон, иначе бы я его попросила сделать паузу и разобралась бы, в чем дело. Выходим на газон перед домом. Дорогу нам перебегает черно-белый павлин и тут же меркнет, оставив после себя лишь затухающий крик «Ки-и-и-я! Ки-и-и-я! Ки-и-и-я!». К счастью, Маринус этого не замечает, разглядывает дерево гинкго, которое приближается к нам слишком быстро, хотя идем мы медленно и с опаской.
– Я вчера вот до этого места дошел, – говорю я и замираю: тысячи опавших листьев взлетают с серой лужайки и возвращаются на ветви.
Маринус завороженно смотрит на дерево, но Бомбадила подташнивает. Это серьезное нарушение проекции, а не каприз оператора. Иона теряет контроль над оризоном.
– Здесь как во сне, – зачарованно шепчет Маринус.
«Заходите в дом, быстрее, все рушится», – телеграммирует брат.
Вот только как этого добиться?
– Давайте заглянем в дом, – предлагаю я гостье.
– В дом? А это безопасно?
Я заставляю Бомбадила беспечно ответить:
– Конечно. Что нам здесь угрожает?
Помолчав, она встревоженно спрашивает:
– Вы уверены?
Что ж, придется воззвать к чувству, которое наверняка преобладает над трусостью нашей гостьи.
– Знаете, док, не хотелось раньше об этом говорить, но есть шанс, что Фред Пинк жив и не знает, как отсюда выбраться, – замечаю я, глядя на окна верхнего этажа.
– Жив? Девять лет спустя? Почему вы так решили?
«Сестрица, вы уже внутри или как? – телеграммирует Иона. – Поторапливайтесь!»
– В оризонах вообще много непонятного, док, – отвечаю я. – Время в них течет иначе, поэтому вполне возможно, что он уцелел. По-моему, надо проверить. В конце концов, без его заметок мы бы это место ни за что не отыскали, так что, я считаю, мы перед ним в долгу.
Чувство вины действительно пересиливает страх перед неизвестным.
– Да-да, конечно. Ведь если существует хоть малейшая вероятность, что он жив, то проверить надо обязательно.
Маринус решительно шагает по лужайке к Слейд-хаусу, потом оборачивается ко мне и вдруг, испуганно округлив глаза, восклицает:
– Бомбадил!
Я оглядываюсь.
Дальний конец сада затушевывается сам собой.
– Что это? – спрашивает Маринус. – Как мы отсюда выберемся?
Изогнутая стена пустоты развоплощает сад – оризон начал схлопываться. Я надеялась, что наша гостья, искрящая психовольтажом, спасет нас с братом, нашу лакуну и наш операнд. Неужели я слишком поздно ее привела?
– Ничего страшного, док, это просто туман.
– Туман? Вот это – туман? А почему он так быстро…
– Туман в оризоне всегда такой. На Ионе то же самое было.
Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы Маринус сдуру вбежала в стену небытия. Я невозмутимо иду дальше.
– Док, говорю же – ничего страшного. Пойдемте. Было бы что не так, я бы вас предупредил.
Ступени крыльца поросли мхом, некогда величественная дверь облезла и прогнила, дверной молоток проржавел. Открываю дверь, поспешно загоняю мозгоправшу в дом. В тридцати шагах от нас разрушающийся оризон поглощает дерево гинкго. Захлопываю дверь, телеграммирую Ионе: «Мы внутри». Что-то трещит и грохочет, будто ломается и падает мебель, в ушах у меня стреляет: оризон сузился, облепил стены дома. Гляжу в ромбики дверного оконца – за ним зияет пустота. Ужасающее ничто.
– Что это было? – шепчет Маринус.
– Гром. Здесь давно за погодой не следили, вот она и разгулялась – то туман, то грозы. Сейчас вот жара наступит.
