Михаил Сергеев - «The Coliseum» (Колизей). Часть 1
– Неужели привлекаем? Хорошо хоть не коршунов, – парировала Галина, – орлиц!
– Ну, орлица-то с добычей, не голодна. Неоспоримый плюс в вашем деле, мадам, – не уступала Полина, чуть раздражаясь.
– В нашем, нашем деле, – поправила Галина. – Да и не факт. Всё равно поглядывают. Стеречь надо. Добычу-то… с положением. Сладка бестия. Ненужные хлопоты… на всю жизнь. Нам бы синичку…
Бочкарев с удивлением переводил взгляд с одной на другую, абсолютно не понимая смысла пикировки.
Полина согласилась на ничью:
– А вы, оказывается, скрытны, молодой человек, в вашем положении нужно быть поосторожнее… – и погрозила тому пальцем. – Можно тебя на минуту? – Обратилась она уже к Галине.
Женщины отошли.
Виктору почему-то показалось, что Полина знает о его приключении с Самсоновым, и уже готов был смутиться повторно, но не успел. Оставшись один и размышляя, как сделать лучше – уйти или подождать, он невольно вспомнил, чем закончился тот пьяный разговор, о котором уже начал забывать.
– Да тебя трясёт всего, – заметил тогда, утром, Бочкарев, видя, как у хозяина квартиры дрожали руки, – может лучше кофе?
– Меня? – Самсонов бодро вскинулся. – Вот Европу трясёт. Никак не выползет из кризиса.
– Да будто переболела, на поправку…
– Э, брат. На поправку она пойдет, когда рядовой немец скажет: хотя и работаю лучше и выдаю больше, но вместе с семьей готов делиться и кормить Грецию, Кипр, Португалию, там, да и всяких румын с соседями. Тогда Европа и станет по-настоящему объединенной. А это значит… что? – Он поднял указательный палец вверх и посмотрел на Бочкарева. – Интернационализм. В самом прямом смысле. Торжество теории Маркса! Тоже из немцев, кстати. Всё возвращается назад, домой. Алаверды! – Он расхохотался. – И будет у них тот же Советский Союз. Ведь русский мужик так и поступал. Вернее, обязывали. Россия давала почти семьдесят процентов дохода Союза и кормила остальных. Включая Украину. Понятно, что нефть, газ и золото с алмазами были у нас.
– Украину?
– Последнюю дотацию простачки-депутаты отменили, по-моему, только через год после развала. Для самих была новость. Интернационализм, брат, торжествовал. Так те и за самостийность голосовали, не зная факта. По старинке – типа, хлеба и жратвы у нас всегда было больше. А оказалось даже с хлебом лучше в России. На куске попались, рвали себе! Ну и лажанулись. Стопроцентный пролёт. Оторваться от такой сиськи! Да и не только они. Вон, бывший соцлагерь в какой жопе. В Польше не одна судоверфь не работает. А численность населения? Вон, в Болгарии упала на двадцать процентов! Статью одного испанца демографа читал. Прибалтика – десять потеряла, Украина – пятнадцать… или наоборот, не помню. А Венгрии, Румынии и прочие – по пять. Только у нас выросла! А суммарный коэффициент рождаемости – есть такой, тика в тику между восточной и западной Европой. Причем почти равен второму. Оттого и ненавидят, что Россия ушла вперед. Как ледокол! В такой злобе… тявкают, аж охрипли. Смотрел вчера хоккей?.. Силы удесятеряются, лишь бы у русских выиграть! Всем можно проиграть, но не нам. Да только теперь придется не сосать, а работать. И не у нас, а на других… за копейку, тьфу, за центы!
Он развел руками в приятной истоме.
– А что до справедливости, так социализм-то, батя говорил, терпимый был. Рабочих в Союзе становилось всё меньше – вышку расстрельную лет сорок как заменили вышкой образования, заметь – бесплатной. Да и в тюрьмах прижились уже одни уголовники. Недовольных строем сидело столько же, сколько и в Америке. Высылали! Всё остальное – пропаганда. Становились с человеческим лицом! Так-то, брат. И выползли бы, поверь. Стали бы потихоньку как Европа, только с более продвинутым распределением общих денег. Торопятся, торопятся англосаксы с меньшими братьями туда же – в социализм. – Самсонов пододвинул тарелку картошки намятой с тушенкой. – А мы им только респект: верной дорогой идете, товарищи! – Хозяин снова рассмеялся. – А чтобы денежки в Грециях не пропали, для контроля, нужно что? Забрать суверенитет. – Палец снова взметнулся вверх. – А значит, и государственность. Превратят в республики. Ну, президентов, конечно, сохранят, чтоб самолюбию польстить. Но решения будут принимать и спускать с другого места. Точь-в-точь Советский Союз! Обретут англосаксы человеческое лицо не на словах, а на делах! То бишь, на румынах да поляках. Те научат делиться. А не захотят – добро пожаловать в бунтующую Европу… а мы им и мавзолей для вдохновения – в придачу к марксизму… на его родину. Эх! – Он взял в руки бутылку. – Во, как оборачивается. Выходит, строили-то мы все-таки будущее. С меньшими темпами, не особо «эффективно». Если по количеству тряпок считать. То и была плата за справедливость, недоучки! И за равенство – а оно тоже оплачивается, и плату тоже потребуют! Либо равенство да сносная жизнь для всех – либо икра, но только для части… В последнем случае – ревтрибуналы. Серьезная воспитательная мера, между прочим. Придется усвоить и попотеть, штудируя труды классиков. Короче, всё идет по плану. Там, – он указал наверх, – не дремлют. Надо привыкать делиться. Жратва и тряпки на первом месте быть не могут… в идее-то свободы. Может, и поймут тогда Россию… умом, наконец-то… да квартиры на замок перестанут закрывать… Дед рассказывал, когда в Сибири гидростанции строил – так и было. Всё возвращается… – Давай-ка еще по одной.
Он плеснул в свой бокал водки.
– Мне немного, – гость поморщился.
– Не дрейфь, казак, атаманом будешь! Но не сразу. К обеду! – Самсонов рьяно захохотал и выпил.
– Вот вспомни историю, – чавкая и облизывая ложку от тушёнки, продолжал хозяин. – Сколько чужих столиц оттяпала Австро-Венгерская Империя? А Наполеон? Всю Европу прошел. Всех покорил. А германцы? Дважды! И где теперь та Венгрия? И что Австрия? Франция вернулась к старым границам, немцы еще и потеряли… Ну, а мы – добровольно всё отдали. Вот скажи, не жалко всем этим пидорам было людей? Сотен миллионов убитых хрен знает за что. «Войну и Мир» читаешь, – Бочкарев удивленно посмотрел на него, – Людка настояла, – пояснил хозяин, – так вот, читаешь…
– Всё встречаетесь? – перебил тот.
– Да не… дальше зашло. Попал. Да я и не против. Пора бросать якорь, в пучине жизни, так сказать. Уже пять раз об скалы трахало. У тебя-то дочь на выданье, а я без кола, без… не, двор-то есть. – Он осмотрел комнату. – Так вот, листаешь гения, Аустерлиц – не войска, а тьмы войск, до горизонта, медленно сходились в погибель, чтобы умереть. Это про Наполеона. За что? Какие козлы с крестом на шее посылали гуртом на смерть, в натуре? Читаешь, как потом сползались еще живые раненные – а во время сражения запрещалось ломать каре – не подбирали… так вот, сползались в одну кучу, чтоб умереть… в одном стоне. Оружие-то было несовершенно, больше калечило. Массы полумертвецов. Груды! Кто с животом развороченным, кто с оторванной ногой, короче, полный гугл! И обо всём этом думает какой-то Болконский, тот еще тип… но репу чешет… А не те, что на задах – один, на барабане, а двое других, монархи, мать их в дым, побрякивая орденами. Никто, там, в Европе, не цитирует эти ужасы, однако на раз вспомнят Аустерлиц. Праздник даже такой завели. Короче, за что бились, калечили, убивали, раздали обратно. Так что всё возвращается! Всё!
Он снова потянулся к бутылке.
– Вот отправим социализм в Европу, и останется у нас, скромняг, только газ и нефть… только газ и нефть. То-оль-ко га-а-з и не-ефть! – протянул Самсонов оперным басом. – Не-е-ефть!
– Мне хватит, – Бочкарев закрыл рюмку ладонью.
– Да России тоже… только газа и нефти! Эх, золотишко мелочишко! Тоже ведь вдоволь! – друг снова захохотал. – Галина Андреевна осудит? – уже холодно ухмыльнулся он. – Так уже, по-моему, вчера. Ты ведь с другой отплясывал. Постой… – на лбу появились морщины, – что-то про тебя спрашивала… Да! Пьет ли Бочкарев! Вернее не у меня, у Эдика. Тот ей по незнанию мозги парил.
– И что? – заинтересованно спросил сосед.
– Да как обычно. Заманила, обласкала и расстреляла. В упор. Крупнокалиберными. Только лохмотья отлетали… Сам видел. Сегодня, поди, раны зализывает.
– Я про себя…
– М-м, что-то глупое отвечал… сказал, танцует. Я ведь понял: пьет ли сейчас? Смотрю – за столом нет. Танцует, говорю. Ну, она сразу и ушла.
– Значит, мне пора, – Бочкарев поднялся.
– Да постой, она не потому…
– Нет, пойду. Давай, приходи в себя.
– Тогда Людке позвоню.
– Тоже правильно. Только приберись сначала, – Бочкарев обвел рукой кухню, – и там, – он указал в комнату.
– Это уж, как положено, – согласился Самсонов и, зевая, закрыл за другом дверь.
Такие мысли, кружась в голове Виктора, на лестничной площадке «универа», не прибавили настроения, так что уединение женщин пришлось кстати. Однако они, не особо ценя его присутствие, говорили довольно громко:
