Галина Тер-Микаэлян - На руинах
«Пусть все, кто хочет, работают в кооперативе, собирать воду не трудно. Только вот сохранить заработанные деньги труднее. Преступных людей на свете много, узнают, что у людей есть деньги – слетятся, как бабочки на огонь, и кто вас тогда защитит? Мужчин в селе почти не осталось, даже милиционер уехал. Лучше поэтому о своей работе никому не рассказывайте и даже родным не пишите, потому что языки у людей длинные. Деньги же храните в сейфе, в правлении, потому что в своем доме каждый может спрятать, а потом забыть, куда спрятал, и решит, что его обокрали. И тогда начнется вражда между соседями – все будут друг друга подозревать. Сам я к кооперативу иметь отношения не хочу, мне моей пенсии хватает, но вы должны будете часть денег менять на рубли и отдавать мне на оплату электричества, телефона, покупку газовых баллонов и другие нужды. В доме у каждого еще скот остался, корма надо покупать, иначе нам не выжить».
– Аслана, отца твоего, председателем кооператива выбрали, – с гордостью вставила Зара.
– А я веду бухгалтерию, – добавила Гюля, – даже на двухмесячные курсы в Тбилиси ездила, папа договорился. Сначала деньги за воду платили небольшие, но за последние полгода мы денег столько заработали, сколько в жизни не видели. Теперь у всех одна мечта – заработать побольше долларов, потому что на рубли уже ничего купить нельзя. Народу в совхозе осталось немного, но все, кроме дедушки Рустэма и бабушки Лейлы, работают в кооперативе, даже Шабна собирает с нами воду. У каждого есть доллары – очень много долларов. Все молчат, потому что не хотят привлечь в село грабителей, и никто уже не хочет, чтобы люди возвращались в совхоз, потому что тогда придется с ними делиться деньгами и работой. Если же к кому-то приезжают друзья или родные, то все вокруг начинают волноваться, и хозяева стараются побыстрее выпроводить гостей – как тебя наши папа с мамой.
Она с вызовом посмотрела на отца, и лицо четвертого сына Рустэма Гаджиева вновь покраснело, но теперь это была краска стыда.
– Молчи, девчонка, – резко произнес он, дрожащими руками плеснул еще вина в свой бокал и залпом его опорожнил, – не тебе судить родителей! Прежде мы с утра до ночи вертелись – земля, фермы, стройки, ремонтные мастерские. Работали – выспаться времени не было, а что нам это давало? На две недели в отпуск съездить, стиральную машину купить, телевизор посмотреть? И то, если электричество не отключат.
– А сейчас что, вы лучше живете? – устало спросил Анвар.
– Нет, но у нас есть доллары! Как накопим, весь мир купим! Америка твоя сама просить будет, чтобы мы туда приехали!
– Не пей больше, Аслан, – взмолилась Зара, – тебе завтра с утра Анвара в Тбилиси везти.
– Не учи меня, женщина! Хочу и пью!
– Пусть пьет, раз начал, я сама завтра отвезу брата, – вставая, тихо сказала матери Гюля.
– Прекратим этот разговор, папа, – тоже поднявшись, проговорил Анвар, которому невыносимо было видеть пьяного отца и смущение матери, – живите все так, как считаете лучше для себя. Завтра на рассвете я схожу на кладбище и уеду. Не тревожьтесь – никто от меня не услышит ни единого слова о ваших деньгах. Спокойной ночи.
Он вышел вслед за сестрой, а вдогонку ему неслись выкрики захмелевшего Аслана:
– Гордились – социализм строим! В партию я вступал – два года ждал очереди. А к чему пришли? Свобода! Но я не жалею, слава аллаху! С голоду не умираем! Заграницу поедем, Америка еще нас узнает!
Потом раздался испуганный возглас Зары, а вслед за ним послышался звон бьющегося хрусталя – это четвертый сын Рустэма Гаджиева в порыве возмущения взмахнул рукой и смел со стола всю посуду.
На кладбище приехали задолго до рассвета. Гюля оставила фары машины включенными, чтобы при их свете найти дорогу – могил теперь стало намного больше, и пришлось покружить прежде, чем они добрались до надгробия с портретом Тани. Сняв шапку, Анвар долго всматривался в фотографию жены – словно в тусклом мерцании фар хотел разглядеть нечто новое в чертах ее лица.
– Пора, Анвар, – Гюля тихо дотронулась до его плеча, – не успеешь к утреннему самолету.
– Прощай, Таня, – беззвучно прошептал он, – прощай единственная моя любовь.
Возвращаться в родительский дом они не стали – прямо с кладбища Гюля повезла брата в тбилисский аэропорт, уже целуя его перед посадкой, спохватилась.
– Чуть не забыла – передай тете Халиде письмо. Я знаю, что она очень волнуется о дедушке Рустэме, написала ей, что все в порядке.
Ленинград встретил его метелью. Пожилой таксист ворчал, ругая погоду, и явно намеревался поговорить, но Анвар, сделав вид, что дремлет, откинулся на спинку сидения и закрыл глаза. Он и вправду заснул – очнулся лишь, когда машина мягко притормозила возле дома на Литовском проспекте.
Муромцевы были дома. Халида открыла дверь и с секунду смотрела на племянника широко открытыми глазами, а потом бросилась его обнимать.
– Анвар! Почему ты не предупредил? Тимур звонил, сказал, что ты только вчера улетел в Тбилиси, мы думали, что ты сейчас у родителей. Как в совхозе?
– Все здоровы, – он отвел глаза, – пришлось уехать пораньше.
Больше Халида спрашивать не стала. Сергей крепко прижал его к груди, Рустэмчик и Юрка застенчиво жались к стене, с интересом разглядывая гостя, Петр Эрнестович, сильно постаревший, долго тряс ему руку.
– Ну-с, молодой человек, сейчас доложите нам, как там в Америке.
– Да уж, готовься, дорогой, – пошутил Сергей, – сейчас навалимся с расспросами.
Халида суетилась с угощением, из кухни уже тянуло вкусным запахом печеного. Забежав на минутку в столовую, где усадили гостя, она весело упрекнула мужа:
– Сережа, пусть он сначала отдохнет и поест, завтра будете его пытать. Ох, какая метель за окном, давно такой пурги не было.
…Три года назад за окном тоже мела метель – тогда, когда они с Таней после свадьбы приехали навестить старших Муромцевых. Злата Евгеньевна постелила им в бывшей спальне Таниных родителей, и они всю ночь напролет не сомкнули глаз. Занимались любовью, потом говорили, потом вновь начинали целовать друг друга. Она начинала – читала мысли и желания мужа еще до того, как он успевал поднять руку. Спрашивала: я доказала тебе, что вижу тебя насквозь, не боишься? Не хочешь сбежать? Ответ ей был не нужен, она его и так знала – Анвар не боялся. Но он отвечал, потому что люди должны говорить, а не общаться мыслями – на то они и люди. Шутил: какой смысл мне бежать, если это самое лучшее угадывание мыслей в моей жизни…
Теперь Тани не было на свете, и Анвар вдруг вспомнил, что у них в селе некоторые старики верили в существование призраков, а молодые над ними посмеивались. Мелькнула мысль – может быть, старики были не так уж неправы? Он чувствовал себя вконец измотанным – две ночи в самолетах, разговор с родителями, вьюга, – но, тем не менее, мягко улыбнулся Халиде и покачал головой.
– Завтра не получится, тетя Халида, хочу сегодня же уехать в Москву – ночным поездом.
Все тут же поскучнели. Сергей в недоумении развел руками.
– К чему такая спешка? Побыл бы несколько дней, в воскресенье Тимур с девочками приедут.
– Я решил, что так будет лучше – если удастся достать билет, то завтра или послезавтра улечу в Нью-Йорк.
Странная горечь, прозвучавшая в его голосе, заставила хозяев прекратить расспросы и уговоры. Они переглянулись, и Халида ласково сказала:
– Конечно, делай, как нужно. Надеюсь, к ребятам ты в Москве заскочишь? А то ведь девочки тебя так и не повидали.
– Конечно, тетя Халида, обязательно к ним зайду. А сейчас я хочу отдать вам вот это, – он достал из сумки папку и протянул ее Сергею. – Тут рукопись книги вашей сестры.
На миг воцарилась такая тишина, что слышно было, как тикают старинные ходики на стене.
– Рукопись…Ады? Откуда? – от волнения Сергею не сразу удалось развязать тесемки. – Петя, да ты возьми, посмотри – это она!
– Не может быть! – руки Петра Эрнестовича задрожали. – Сколько же мы искали ее!
– Здесь подлинник на русском языке и четыре копии – Таня перепечатала. Немецкий вариант в переводе Ады Эрнестовны, который она готовила к изданию. Одну русскую копию я заберу себе, если вы не возражаете. А в этой тетрадке записки Тани она дописала это в ту ночь… В ту последнюю ночь, когда она была жива. Прочтите, это очень важно, Петр Эрнестович подтвердит.
– Подтвержу…что?
– Подтвердите, что это правда – вы ведь знали о ее необыкновенных способностях. Это касается разумных бактерий.
– Bacteria sapiens, – опустившись на стул, тихо проговорила Халида.
– Я не биолог, мне многое неясно. Таня хотела, чтобы именно вы изучили ее записи. А, вот еще тете Халиде записка от Гюли, чуть не забыл.
– Мама, пирог горит! – крикнул из кухни Рустэмчик.
Уложив в этот вечер детей пораньше, Халида присоединилась к изучавшим рукопись мужу и зятю. Они бы просидели всю ночь, но в одиннадцать Сергей спохватился – отобрал у брата бумаги, накапал ему капель.
