Галина Тер-Микаэлян - На руинах
Анвар слушал, родители рассказывали, и когда один из них уставал, начинал говорить другой.
… Через три месяца после несчастья, свалившегося на Супойнат, жену Юсуфа, подошло время рожать Айгази, жене пастуха Курбана. В совхозной больнице роды принимали молодая врач и старая акушерка Асият. Когда Асият увидела ребенка, она начала хохотать – новорожденный мальчик не имел шеи, от этого голова и туловище его казались одним целым, напоминавшим яйцо, на самой верхушке которого зиял огромный глаз. Продолжая хохотать, Асият выбежала из больницы и начала танцевать, а люди смотрели на нее и ничего не могли понять, пока до них не дошло, что опять пришла беда, и разум старухи не выдержал.
Молодая врач тоже растерялась, но все же сообразила – позвала главного врача, медсестру и нянечку. Асият увели и сделали ей укол, позвонили в районный центр, сообщили Рустэму. Хотели забрать у Айгази ребенка, но несчастная мать вцепилась в него и так кричала, что махнули рукой – оставили его с ней до приезда врачей из районного центра. Пришлось сделать ей еще один укол, наконец она уснула, и Сергею Муромцеву удалось сфотографировать новорожденного. Ночью же, когда нянечка прилегла на диван в коридоре, Айгази очнулась, открыла окно, вылезла и убежала. Ее искали в лесу, но так и не смогли найти – решили сначала, что она бросилась в пропасть, но нигде у подножия плато тела обнаружить не смогли. Ребенка же мать Курбана унесла и куда-то спрятала.
Сергей и Халида были крайне встревожены тем, что случилось. Они пришли к Джейран, которая в то время ждала ребенка и начали уговаривать ее поехать в Ленинград, чтобы лечь на обследование. Однако молодая женщина была в истерике, она заперлась в доме и не хотела говорить, а потом ее муж Салихат вышел к ним и попросил уйти.
Вскоре поползли слухи – будто, когда строили базу, завезли в совхоз радиоактивный цемент из Чернобыля. Жители села собрались на главной площади, они были возбуждены, кричали и требовали, чтобы ученые разрушили базу и сбросили в пропасть то, что от нее останется. Сергей попробовал с ними поговорить.
«Мы провели исследования, – сказал он, – и не связываем возникновение уродств с радиацией. Дефекты возникают на генетическом уровне, они вызваны мутациями, причину которых мы пока не можем объяснить».
Толпа загудела, подалась вперед, и вдруг кто-то крикнул:
«Это все вы, ученые, над нами экспериментируете, потому вашу базу и засекретили».
И тут же пошло со всех сторон:
«Мы газеты читаем, знаем, что в застойное время КГБ творило».
«Пусть из ООН приезжают, пусть из-за границы специалисты проверят».
И кто-то крикнул:
«Уезжайте, не хотим, чтобы в нашем селе ваша база была!».
«Разрушим их базу!».
Тогда милиционер Назим испугался и два раза выстрелил в воздух, а Рустэм Гаджиев встал посреди дороги, ведущей к базе, и поднял руку.
«Подумайте над тем, что говорят ученые, – сказал он, – а сейчас с миром разойдитесь по домам».
Люди послушались и стали расходиться. Остались только самые упрямые, которые продолжали кричать.
«Мы уезжаем, не хотим здесь жить!».
«Подальше от ученых – там наши дети родятся нормальными и здоровыми».
Рядом с Рустэмом встала его жена Сабина и обратилась к Салихату:
«Салихат, сынок, никто не желает зла Джейран, ученые хотят ей только помочь, уговори ее пройти обследование».
Салихат, муж Джейран, резко повернулся и зашагал к своему дому. Ближе к вечеру Халида вновь пришла к Джейран, чтобы уговорить ее пройти обследование, но молодой женщины дома не было. Не было и ее мужа, а соседка сказала, что видела их часа два назад – они направлялись в сторону леса.
Как долго могла гулять в лесу молодая беременная женщина? К ночи поднялась тревога, и Рустэм велел начать поиски. Искали супругов до самого утра, а когда встало солнце, из леса вышел Салихат, держа наперевес ружье. Он остановился, ожидая, пока люди подойдут поближе, а когда встревоженные односельчане окружили его, бросил ружье наземь и сказал:
«Джейран не хотела, чтобы врачи ее обследовали, она не хотела слышать их приговор. У нее не было сил узнать судьбу нашего ребенка, и не было сил ждать. Ей не хотелось, чтобы ее и ребенка обследовали даже после смерти – она попросила меня выстрелить ей в сердце и закопать их обоих в лесу – так далеко, чтобы никто не нашел. Я выполнил ее просьбу. Я убийца, арестуйте меня».
Следователь долго допрашивал его, но он так и не назвал места, где похоронил жену. Через два месяца односельчане узнали, что Салихата признали невменяемым и поместили в сумасшедший дом. После этого люди начали уезжать из совхоза. Сначала уезжали молодые семьи, неженатые парни и незамужние девушки – ужас гнал их всех из родных домов. Старшие братья Анвара вместе с женами тоже покинули село – устроились работать в Дербенте.
Всего лишь за полгода совхоз опустел, к лету восемьдесят девятого лишь Гюля с Рамазаном и еще несколько молодых пар оставались в своих домах, не больше пятнадцати семей. На фермах не хватало рабочих рук, одну из двух совхозных школ закрыли – родители торопились увезти детей. В конце весны Сергей и Халида с младшими сыновьями уехали в Ленинград – там от тяжелой болезни умирала жена Петра Эрнестовича.
Вскоре после их отъезда Сабину, первую и любимую жену Рустэма, тоже поразила болезнь. Тбилисский профессор Гургенишвили, к которому повез ее Рустэм, сказал, что это старческое слабоумие. Он сделал все, что мог – прописал лекарства, от которых не было никакого толку, и позвонил в Москву, чтобы проконсультироваться с коллегами. Но все было напрасно, Сабина быстро угасала.
Когда смерть коснулась своим крылом ее чела, и с уст отлетел последний вздох, у изголовья усопшей находились вторая жена Рустэма Мариям, мать Аслана, и младшая жена Лейла. Зара стояла позади свекрови и видела окаменевшее от горя лицо Рустэма. Он даже не оглянулся, когда тихо стукнула дверь, и вошли только что приехавшие из Тбилиси Халида с Сергеем. Дочь встала рядом с отцом, взяла его за руку, но Рустэм даже не пошевелился.
«Папа, – тихо проговорила она, – я знаю, как тебе больно. Твоя боль – моя боль».
Сергей коснулся плеча тестя.
«Примите мои соболезнования, Рустэм. Сожалею, мы из Москвы звонили профессору Гургенишвили, сегодня говорили с ним лично. Он сказал, что врачи сделали все возможное, но процесс был необратим».
Гаджиев окинул его недобрым взглядом.
«Врачи! – презрительно проговорил он. – Врачи никогда не умели лечить, все их лекарства и диагнозы – пустой звук. Сабине было только семьдесят, ее мать и бабушка в эти годы могли бы посоревноваться в рассудительности с любым мудрецом. Откуда у Сабины могло возникнуть старческое слабоумие? Старческое слабоумие не убивает так быстро, чтобы понять это, не нужно быть ученым».
«Папа, – Халида прижала руки к груди, – три дня назад умерла жена Петра Эрнестовича, Сережиного брата. У нее были те же симптомы, и когда мы поговорили с Гургенишвили, у нас возникли подозрения. С нами прилетел патологоанатом, просим тебя разрешить произвести вскрытие».
Рустэм долго смотрел на дочь неподвижным взглядом, потом его губы разлепила кривая усмешка.
«Подозрения! – с горечью произнес он. – Какие подозрения?».
Халида посмотрела на мужа, и Сергей положил руку ей на плечо.
«Мы подозреваем связь между их гибелью, врожденными аномалиями детей и обитавшей прежде на плато бактерией, – мягко ответил он, – это единственное, что связывает всех погибших».
«Эта бактерия обитала здесь, и мы жили спокойно, – в глазах Рустэма мелькнул гнев, – что вы сделали с ней на своей базе, почему она стала губить людей? Правы те, кто говорят, что не зря вашу базу так засекретили!».
«Папа, нет, ты не понял!».
«Молчи, не лги мне! Твой муж – ладно, он сын лживого народа. Но ты, моя принцесса!».
И, подняв руку, Рустэм Гаджиев ударил по лицу свою любимую дочь. Халида отстранила мужа, сделавшего было гневное движение в сторону тестя.
«Нет, Сережа, погоди. Папа, ты неправ, но я понимаю – горе затемнило твой разум, – она взяла руку отца, ударившую ее, и поднесла к губам, – но сейчас важней всего другое – позволь сделать вскрытие».
Рустэм вырвал у нее свою руку, и лицо его стало белым, как снег, а глаза яростно сверкнули.
«Нет! – крикнул он. – Я больше не верю ученым и вскрытие делать не позволю! Больше того, сразу после похорон, я вылетаю в Москву. Обращусь к Горбачеву, обращусь в прессу, обращусь к зарубежным организациям – пусть пришлют своих представителей и выяснят, чем вы все это время занимались на своей базе! А вам советую – собирайтесь и уезжайте из совхоза. Люди злы на вас, и в случае чего у меня не будет возможности вас защитить – у меня только один милиционер».
На следующий день после похорон Сабины Рустэм действительно вылетел в Москву. Он добился того, что в совхоз приехали представители международного Красного креста, а вскоре в одной зарубежной газете появилась статья о том, что «в одном маленьком селе на территории Дагестана в СССР проводят опыты над людьми». Статью перевели на русский язык, и Рустэм велел повесить ее на газетном стенде рядом с правлением. После этого гнев людей достиг апогея. Дом Халиды ночью забросали камнями – разбили все стекла, напугали Рустэмчика и Юрку. С чьей-то легкой руки в памяти сельчан ожили старые слухи – о том, что беду на совхоз накликала Таня. Проклинали ее мать, отца и мужа, женщины начали коситься даже на Зару и ее дочь, кричали им с Гюлей в спину недобрые слова. Рустэм не вмешивался. Дважды еще в совхоз приезжали иностранные корреспонденты – фотографировали, беседовали с людьми.
