Нил Шустерман - Нераздельные
Риса старается успокоить ее:
— Ты вовсе не дура, Грейс, и ты ни в чем не виновата. — Она поглаживает Грейс по спине, сгорбленной под тяжестью постигшей их утраты.
— Виновата, виновата, — твердит Грейс. — Арджент говорит, что я вечно все порчу!
— Риса права, это не твоя вина, — уверяет Коннор. — Ты бы не стала так торопиться, если бы мы не начали орать друг на друга. Это мы дураки, а не ты.
Риса поднимает на него взгляд, но Коннор не может его истолковать. Что это — мольба о прощении за то, что вытащила письмо из его кармана, подобно тому как выдергивают чеку из гранаты? Или она ждет извинений от него — ведь он потерял контроль над собой? А может, в ее глазах, словно в зеркале, лишь отражается его собственное отчаяние?
Коннор подобрал все фрагменты принтера — вот они, лежат перед ним на столе в подвале. Расколотый пластик, искореженный металл, вывернутые внутренности. Соня, увидев, во что превратилось ее сокровище, буркнула что-то, вскарабкалась по ступеням и ушла домой. Коннор подозревает, что обеда сегодня не будет. Еще бы — принтер хранился в углу антикварной лавки дольше, чем Коннор живет на свете, а разломали они его в один миг.
— И чего вы так распереживались? — недоумевает Джек. — Подумаешь, старый принтер. — Он, как и остальные здешние обитатели, ничего не знает и не может понять, отчего атмосфера отчаяния, столь обычная в Сонином подвале, вдруг сгустилась до неимоверности.
— Он принадлежал мужу Сони, — отвечает Коннор. — Дорог ей как память.
— Ага, ясно, — говорит Бо. — Как память, значит. — Он медленно проводит пальцем по разбитому пластиковому корпусу. Кончик пальца вымазывается в биомассе — той самой, которую он помогал раздобывать. Бо наставляет палец на Коннора и смотрит в упор, словно в чем-то обвиняет. Коннор с холодным стоицизмом выдерживает этот взгляд, отказываясь что-либо объяснять. Бо в конце концов сдается и возвращается к своей обычной работе — руководству курятником.
Грейс, закрыв лицо руками, плачет теперь чуть тише, и Риса оставляет ее, чтобы вместе с Коннором оценить размер ущерба.
— Ты же сможешь починить его, правда? — В голосе девушки нет и следа обычной уверенности. Да и не вопрос это вовсе, а мольба. — Ты же так здорово умеешь все чинить…
— Это тебе не телевизор или холодильник, — бурчит Коннор. — Прежде чем что-то ремонтировать, я должен знать, как оно работает.
— Ну хотя бы попытайся… пожалуйста…
Раньше Коннор не осмеливался даже поднять крышку и заглянуть внутрь прибора. Сейчас он берет одну разбитую часть за другой, размещает их на столе то так, то этак, прислушивается к внутреннему голосу — а вдруг тот подскажет что-нибудь путное.
— По-моему, картридж и рабочая головка не пострадали, — неуверенно сообщает он Рисе. Затем берет в руку какой-то электронный компонент. — Это похоже на жесткий диск, и он тоже, вроде бы, в порядке; значит, в нем, скорее всего, сохранился софт, нужный для работы. Разбиты в основном механические части.
— В основном?
— Я не могу ни в чем быть уверен, Риса. Это машина. Она сломана. Вот и все.
— Ну хорошо. Но есть же где-нибудь кто-нибудь, кто знает, как ее отремонтировать!
И тут в голову Коннора приходит мысль до того тревожно-абсурдная, что ему становится одновременно и смешно, и не по себе.
— Мой отец мог бы.
Риса отшатывается, словно пытаясь избежать рокового притяжения этой мысли.
— Я ведь потому и умею все чинить, что он меня учил.
Долгое время Риса ничего не отвечает, словно с надеждой ждет, когда слова Коннора, повисшие в воздухе подобно удавленнику на крючке, умрут сами собой.
Наконец она произносит:
— Поздравляю. Ты искал оправдания, чтобы пойти к родителям, с того самого момента, как появился здесь.
Коннор открывает рот — возразить, но колеблется. В словах Рисы есть правда.
— Знаешь, все… не так просто, — решается он.
— Ты забыл — это те самые люди, что отдали тебя на расплетение? Как ты мог их простить?!
— Я и не простил! Но что если они сами не могут себя простить? Я же никогда не узнаю об этом, если не встречусь с ними лицом к лицу!
— Да ты совсем спятил?! Думаешь, они заключат тебя в объятья и сделают вид, будто этих двух лет как не бывало?
— Конечно нет.
— Тогда на что ты рассчитываешь?
— Ну не знаю я! Просто чувствую себя таким же разбитым, как этот принтер. — Он обводит взглядом разложенные на столе части. Коннор, может быть, внешне цел, но чувствует себя временами глубоко, необратимо расплетенным.
— Может быть, я смогу починить себя сам, но для этого мне необходимо встретиться с родителями на своих условиях.
Коннор оглядывается по сторонам, сообразив, что они опять разговаривают на повышенных тонах, чем привлекают к себе внимание посторонних. Эти самые посторонние притворяются, что не слушают, но куда там — ушки у всех явно на макушке. Коннор переходит на горячий шепот:
— Дело не только в родителях. Там еще мой брат. Вот уж никогда не думал, что скажу так про этого сопляка, но я по нему скучаю, Риса. Ты даже представить себе не можешь, как я по нему скучаю!
— Брат братом, но это не причина, чтобы расстаться с жизнью!
И тут до Коннора доходит, что Риса никогда не сможет понять его, и даже больше — не сможет понять, почему она его не понимает. Она росла в сиротском приюте. У нее не было родителей. Не было семьи. Не было никого, кто любил бы или ненавидел ее — до нее вообще никому не было дела. Не существовало людей, чья жизнь настолько бы концентрировалась вокруг Рисы, что ее поступки заставляли бы их гордиться ею или негодовать. Даже ее ордер на расплетение был подписан не под влиянием отчаяния, как у Коннора. Ордер Рисы — продукт равнодушия. Ее самая тяжелая, глубоко личная травма ничего не значила для тех, кто ее нанес. Риса всего лишь попала под сокращение бюджета. Коннора внезапно охватывает жалость к подруге, потому что ей не дано ощутить ту боль, которую ощущает он.
— Я всегда доверял твоему мнению, Риса, — говорит он. — В большинстве случаев ты оказываешься права. Но не на этот раз.
Она всматривается в него, по-видимому, пытаясь отыскать трещинку, в которую можно было бы впрыснуть немного сомнения. Риса не догадывается, что он весь сплошное сомнение. Однако это не изменит его решимости.
— Ну что еще мне сказать, чтобы отговорить тебя?!
Коннор качает головой. Даже если бы он знал ответ на этот вопрос, все равно не сказал бы.
— Я буду осторожен. И если удастся добраться без приключений, присмотрюсь, прислушаюсь. Если за это время их отношение к расплетению изменилось, может, они посчитают, что помощь нам — это второй шанс для них?
— Коннор, они отдали тебя на расплетение! Они убийцы.
— Но до этого они были моими родителями.
Риса наконец признает свое поражение и с тяжким вздохом отступается. Удивительно: до того как она стала его отговаривать, Коннор не был уверен, идти ему или не идти; теперь же он решился окончательно.
Риса выпрямляется, и неожиданно между ними словно разверзается пропасть.
— Имей в виду: когда твои родители выдадут тебя юновластям — а они это сделают — я ни одной слезы по тебе не пролью, Коннор Ласситер!
Ложь. Потому что слезы уже брызнули из ее глаз.
• • •— За домом наблюдают, — втолковывает ему Соня. — Да, не так пристально, как раньше, потому что благодаря этому подонку Старки ты уже не враг народа номер один; но юнокопы по-прежнему не прочь сцапать тебя, если представится возможность.
— Я буду осторожен.
— Ты должен четко осознать, какой опасности себя подвергаешь. Ты не знаешь, что про тебя нагородили твоим родителям, не знаешь, что они о тебе думают. Им может даже прийти на ум, что ты явился убить их.
Коннор встряхивает головой, словно пытаясь избавиться от этой мысли. Неужели мать с отцом знают его настолько плохо, что подумают такое? Хотя, с другой стороны, они, наверно, чувствуют себя ответственными за все, что произошло с ним с момента подписания проклятого ордера, и поэтому могут вообразить, что он жаждет мести. А вообще — он хоть когда-нибудь желал им смерти? Нет, никогда. И не только из-за брата. Даже если бы Коннор был единственным ребенком, он не стал бы этого делать. Вот Старки в жажде отмщения вполне способен истребить собственную семью. Но ведь Коннор не Старки.
Он крутит в пальцах письмо.
— Я должен это сделать. Прямо сейчас. А то в другой раз мужества не хватит.
— Мужества-то хватит, — возражает Соня, — а вот потребность может и пропасть. Для всего в нашей жизни настает определяющий, критический момент. Думаю, тебе и правда нужно сделать это сейчас и успокоиться.
Коннор понимает: шансы, что дело обернется плохо, куда выше, чем шансы, что все будет хорошо. Вон что произошло с Левом. Попробовал — и получил страшную травму.
