Владимир Круковер - Исполнение желаний
— Алкашей отснять на Доску позора. Семь человек.
— Сейчас пойдем. Оплата как?
— По безналичному, но второй пузырь возьмем за срочность.
— Годится.
Они вышли из лаборатории, ужасно довольные друг другом, и фотограф кивнул на милиционера.
— Ушел в отдел, срочная съемка.
Приемщица, старая фискалка, недоверчиво кивнула.
В милиции ему вывели семерых опухших и небритых. Он ставил их по одному к серой стенке вытрезвителя и щелкал по три раза каждого, для верности.
Выдержку на своем «Зените» он не менял, манипулируя диафрагмой: от 4 до 8.
Отсняв алкашей, заглянул к начальнику РОВД, поприветствовал его фамильярно, и пошел в паспортный стол, где лейтенант уже ждал с откупоренным «Кагором». Подошел начальник ГАИ, толсты и добродушный, заперли дверь, достали из сейфа малосольного хариуса, опохмелились.
Все вокруг было доброжелательное и умное, кровь пульсировала стремительно, омывая каждую клетку, но работать не хотелось. Хотелось сидеть с этими умными и доброжелательными товарищами, разговаривать неспешно и интеллектуально, прихлебывать из стаканов густой и сладкий «Кагор», закусывая его очаровательным хариусом.
Пересиливая себя фотограф встал, распрощался и ушел, отчаянно дымя сигаретой.
Он шел к Дому быта, и разные мысли приходили в его голову. «Странно, — думал он, — от моего общежития до столовой 200 метров. До работы тоже 200 метров. До милиции 200 метров. До больницы и райкома тоже 200 метров. Общежитие — центр мироздания, вернее поселка. Пуп района».
«А я кружусь в треугольнике, — вдруг подумал он, — работа, общежитие, столовая». Или — общежитие, милиция, райком. Или — общежитие, работа, больница. Бермудский треугольник моей нынешней жизни».
Эти мысли вынудили его зайти в столовую и купить бутылку яблочного. В лаборатории, пересиливая себя, он сперва зарядил бачок, а пока пленка проявлялась, поставил в аппарат свежую кассету, и лишь потом, переложив катушку с пленкой в другой бачок с фиксажем, врубил красный фонарь, аккуратно, ножом, снял крышечку с бутылки и медленно, по глотку, выцедил первый стакан.
Сигарета показалась вкусной, дым змеился в красном свете. Он посидел несколько минут, прикрыв глаза, врубил верхний свет, просмотрел пленку.
При диафрагме 5,6 все кадры были отличными, но все три кадра пятого снимка не вышли, вместо них на пленке было какое-то темное пятно с размытыми краями. Он долго всматривался, не понимая причины дефекта, потом сунул пленку в таз с водой, закинул ремешок аппарата на правую руку и пошел, было, к выходу.
— Вы просили на проверку…
— А-а, — он доброжелательно остановился перед старушкой с внучкой, — пойдемте, пойдемте.
В павильоне он долго усаживал пионерку, настраивал свет, общелкал ее «Зенитом» с разных положений, приговаривая смешные прибаутки. Он больше не ощущал в ней маленькой женщины, розовая мордашка вызывала доброе умиление, хотелось сделать отличный портрет, о чем и сообщил бабушке, лучась гостеприимством, что, впрочем, не помешало ему содрать с нее аванс за семирублевый портрет.
— Все будет тип-топ, бабуля, — весело приговаривал он, выписывая квитанцию, — через два дня получите суперпортрет размером с картину.
Проводив бабусю он некоторое время смотрел в окно, вспоминая среди всего этого удачного и хорошего, нечто тревожное, вспомнил, наконец, и пошел в милицию.
— Маэстро, — окликнул он паспортиста, — где там алкаши?
— Отпустили, а что?
— Да вот, один не вышел.
— Какой?
— Да, бес его знает. Пятый.
Паспортист тоже лучился гостеприимством и охотно запер свой кабинет, пошел с фотографом к дежурному, где они выяснили, что пятым был некто без документов и его пока не отпустили.
Дежурный вывел из камеры пятого, который оказался несуразно тощим мужичком лет 30 с абсолютно прозрачными глазами, птичьим носом и белыми тонкими губами.
— Ты кто? — спросил Ревокур, лучась довольством и поигрывая аппаратом.
Тощий молчал, смотрел своими прозрачными глазами, на миг фотографу померещилось, что у него вовсе нет зрачков, а глаза вращаются, как два прозрачных диска. Он потер лоб, поставил мужичка к серой стене, доснял оставшиеся после девочки кадры, штук восемь.
Тут он вспомнил утреннего директора, запах пельменей, страшно захотел есть, и убежал в столовую, пообещав заглянуть после обеда.
В столовой он протиснулся к буфетчице без очереди, отбил пельмени, гуляш, два стакана томатного сока и оладьи со сметаной. Взял два стакана кагора, много хлеба, сигарет. Он всегда много и жирно ел в обед, а заодно набирал курево впрок.
Ел он не торопясь, смакуя каждый глоток и каждый кусок. Когда доедал, уже через силу, оладьи, вдруг, почувствовал на себе взгляд, остро почувствовал, до озноба, резко вскинул голову, но никто на него не смотрел: за соседним столиком доедала гуляш какая-то растрепанная особа, она там была одна, едоки остальных столиков сидели спиной к нему и смотрели строго в свои тарелки.
У Ревокура осталось ощущение прикосновения чьего-то взгляда, чего-то подвижного и прозрачного, было это ощущение похоже на привкус дыма, оно быстро исчезло под теплой эйфорией сытости и опьянения. Расслабленно дыша Фотограф поплыл у выходу, благодушно посматривая по сторонам.
У двери его кто-то толкнул, он поспешно повернул голову, но никого не увидел. Во рту появился горький дымный привкус, он встревожено расширил зрачки, закурил, успокоился и пошел дальше, возвращаясь к прежнему благодушию.
Он пришел на полчаса раньше — все еще обедали — и в тишине лаборатории проявил вторую пленку, помыл ее и посмотрел на свет.
Девочка получилась отлично. Аж руки зачесались поскорее отпечатать портреты на хорошей тисненной бумаге. На месте же пятого алкаша, тщательно переснятого в милиции, были черные пятна с серым ореолом. Все кадры, почти половина пленки, представляли собой эти непонятные пятна.
Во рту опять появился горьковатый привкус желтого дыма, со стены мигнули прозрачные, без зрачков, глаза.
Ревокур сел на табурет, посидел, зажав лоб руками. Ему было плохо.
В дверь постучали, Фотограф вздрогнул.
— Я на минуту, — директор вкатился резвым колобком. — Паспортист приходил, торопил со снимками, у них комиссия ожидается из области, агитационные доски не оформлены.
— Через час начну печатать, — Фотограф с трудом поднял голову, говорил, будто цедил сквозь зубы. — Пленка еще не высохла.
— Вы опять поддали? — директор подошел к столу, участливо заглянул в лицо. В прошлом директор пил тяжелыми запоями, выпивал и сейчас, но очень редко, и уже три года не имел ни одного запоя. — Надо взять себя в руки, я-то ничего, а люди, они, знаете ли…
— Благодарю! — Фотограф резко встал, Он выглядел значительно трезвее, чем это было на самом деле, зверская тоска поднималась к сердцу, он боялся себя в такие моменты.
Директор исчез, на его месте возникло воздушное существо с бантиками.
Красные клочья галстука выбивались из пальтишка.
— Бабушка прислала спросить, как я получилась?
Глазенки светились любопытством. Девчонка была довольно фигуристая для своих 12–13 лет. В Фотографе опять шевельнулось извращенное желание, подогретое сладким вином, жирной сытостью и усталым безразличием к будущему.
— Заходи, снимай пальтишко. Сейчас будем печатать, сама посмотришь. Видела когда-нибудь, как фотки печатают?
Девочка вспыхнула смущением деревенской дикарки, живо выскользнула из пальтишка, прошла к столу, переступая крепкими ножками в розовых колготках. Фотограф будто невзначай провел по ее грудкам тыльной стороной руки, закусил губу и закурил поспешно. В дверь стукнули.
— Открыто! — сказал Ревокур, раздраженно.
— Ты не занят? — паспортист был пунцовый и подвижный, как ртуть. — Я был у шефа твоего, договорились, что все заказы потом, после нашего. А это, что за красавица?
Приход паспортиста развеял злые чары. Перед Фотографом опять стоял ребенок, существо светлое, радостное и бесполое, как он всегда воспринимал детей.
— Ну, что же ты?! — паспортист усиленно подмигивал, даже щека перекосилась.
— А-а. Сейчас.
Фотограф включил красный свет, погасил верхний, провел девочку за руку к увеличителю со старой пленкой:
— Вот, посмотри пока, а я сейчас.
Он отошел подальше от фонаря в темноту, содрал пробку и разлил.
Оба крякнули.
— Ну, давай. Допивай сам, а я побежал, — заторопился паспортист. — Только к завтра обязательно отпечатай, к утру, а то после обеда комиссию ждем.
Фотограф закрючил за ним дверь, вставил в увеличитель пленку.
Щелк, щелк…
Шесть четких небритых рях плавали в закрепителе в нужном размере 13х18. В ухо дышал любопытный мышонок, ее волосики щекотали ему шею.
