Евгений Лукин - Амёба
Портфельчик теперь (пока, правда, воображаемый) в руках у самого Вавочки, и нужно ещё обмозговать, хорошо это или плохо.
Сбоку от плоского бетонного крылечка, не обращая внимания ни на остолбеневшего рядом Вавочку, ни на грузящихся в машины директоров, сидел на корточках и равнодушно курил «мальборо» начальник охраны. Над ремешком правого шлёпанца отчётливо синела татуировка: «ПОСТОЙ КОНВОЙ».
Затуманенным взором Вавочка проводил отъезжающую кавалькаду и побрёл к распахнутым решётчатым воротцам. С мыслями ему удалось собраться лишь на проспекте.
Шли пыльные троллейбусы, по скверикам тянуло сухим дымом, невидимый огонь выгрызал чёрные дыры в лиственных пригорках, чиркали мётлы.
Вот тебе и Сан Саныч… Вот тебе и Сан Саныч… Вот тебе и «Афедрон»…
Сознание прояснилось окончательно, и Вавочка даже остановился. Из него же куклу слепить хотели! А он не дался! Ай да Вавочка!.. Нет, но какое чутьё, господа, какое чутьё! Ведь на верёвке его шеф тянул в этот самый «Афедрон»… А портфельчик не повредит. Портфельчик ему сейчас в самый раз. Рекламная кампания на мази, и, стало быть, пойдут комиссионные уже не Сан Санычу, а Вавочке. Теперь с новичком… С новичком вражду прекратить. Новичок теперь человек полезный: слов много знает и вообще… Главное — что? Главное — директорам мозги запудрить всякими там ареалами. Чтобы красиво и непонятно…
— А я люблю военных, — шалым девичьим голосом грянул вдруг незаметно подкравшийся киоск звукозаписи, — красивых, здоровенных!..
Вавочка не военный, не красивый, да и здоровенным его назвать язык не повернётся, так что шансов у него вроде бы маловато. Но песенка не кончилась, господа, песенка не кончилась!
— Ещё люблю крутых, — заходится лихая певичка, — и всяких деловых!
Поколебавшись, Вавочка относит себя к деловым, и на душе у него теплеет.
А что, не деловой, что ли? Раз-два — и начальник отдела!
«А я люблю военных…» Он начинает негромко подпевать, но грохочущий киоск удаляется, и напрочь лишённый слуха Вавочка вскоре незаметно переходит на мотив «В траве сидел кузнечик…»
«Представьте себе, представьте себе, красивых, здоровенных… Представьте себе, представьте себе…»
Впереди идут два казака. У одного нагайка на поясе, у другого — за голенищем. Тот, у которого она за голенищем, личность известная. Это старый казак Гербовников из Вавочкиного подъезда.
— Обнаглели! — отрывисто говорит старый казак. — Мало нам армяшек, так ещё и эти завелись… нудисты. Голыми по городу, а?
— Ничо, — примирительно гудит второй. — По голой заднице звончей выходит…
Чтобы не портить себе настроения, Вавочка сворачивает в тихую асфальтовую улочку.
«Представьте себе, представьте себе, и всяких деловых…»
На обочине сидят пацаны с тряпками и вёдрами — ждут клиента.
— Машину помыть? — летит в спину Вавочке насмешливое предложение, и тот оскорблённо выпрямляет позвоночник. Вымоешь, вымоешь ещё Вавочкину машину. И куртку почистишь. Кожаную. Чёрную.
«Представьте себе, представьте себе…» Вавочка вновь останавливается. Так ведь у него ещё и сестра уехала! На семь дней! Вы подумайте: семь тёплых, осенних, слегка запылённых дней…
Вавочка мурлычет, жмурится, подходит к телефону-автомату, отводит полуоторванную дверцу, опускает жетон.
— Люсю можно?
— Не знаю, не пробовал.
— Бип-бип-бип-бип…
Кажется, ошибся номером. Постепенно до него доходит вся непристойность услышанного. Какое, однако, хамство! Это надо запомнить и при случае употребить.
Второго жетона нет. Ну ничего, приобретём на проспекте. А вот куда непременно нужно зайти — так это в «Посошок». Деловой он или не деловой?
«Посошок» — полуподвальчик. С полукруглыми витражными окнами, цветным готическим полумраком, колодезной прохладой, бормочущей музыкой. А также с брусничкой мочёной, икоркой всяческой, воблой-чехонью-балычком. Извиняюсь, с раками. Но, главное, конечно, с пивом. Разливным. Только что с завода. Наценка, правда, страшная, но завсегдатаев это не пугает. Потому что завсегдатаи «Посошка» — люди солидные. В кожаных куртках.
Бывает, конечно, что забредёт туда какой-нибудь лох, но ужаснётся по-быстренькому ценам — и исчезнет. И правильно сделает.
Была однажды в «Посошке» и перестрелка, правда, без жертв. И всё. Больше здесь перестрелок не предвидится. Не звенеть витражам, не визжать судомойкам. Потому что сидят за массивными столиками и со вкусом разбирают по деталькам сушёную рыбицу не только те, которые с бицепсами да со стволами, но и те, которые с головой. Крутые — есть, деловые — есть, а вот военных (красивых-здоровенных) нет и не надо.
Ну вот и уводящие вниз ступени. Вавочка с тревогой оглядывает свой наряд. Под скромного бизнесмена он, пожалуй, прокатит. Раньше ему приходилось бывать здесь лишь с Сан Санычем да с Лёней, и теперь Вавочка очень надеется, что успел примелькаться в интимном цветном полумраке. В крайнем случае (если в «Посошке» тесновато) он выпьет кружку прямо у стойки, но с таким видом, будто просто не хочет садиться (насиделся за день!), да и время поджимает…
Ну что ж, назад дороги нет. Он — шеф и наследник шефа. Только вот морда радостной быть не должна. И Вавочка, спускаясь по ступенькам, предаётся вполне богоугодным мыслям о попавших в беду компаньонах. С лицом озабоченным и немного скорбным он подходит к стойке и оглядывает полуподвальчик.
Ну вот смотри теперь, высматривай: где он, Сан Саныч?.. Нет Сан Саныча… Сидит Сан Саныч в теневой экономике… А где Лёня Антомин?..
Да вот же он, Лёня-то, рядом стоит, у стойки. И ноги-то у него кривоватые, и морда небритая, и глаза смотрят, как будто проснулся только что Лёня и снова заснуть собирается.
— Лёнь…
Лёня немножко повернул голову и немножко глаза. Увидев Вавочку, развернулся полностью и даже чуть приподнял брови, причём вид у него вышел такой, точно встряхнёт сейчас Лёня буйной головой, проснётся окончательно и побежит в туалет умываться — бросать воду громадными горстями в глаза и на волосатую грудь за ворот рубашки. Рявкая, разумеется.
Длилось это впечатление от Лёни момент, не больше. Никуда он, конечно, не побежал, скорчил ту же физиономию, какую носил ежедневно и, выразив таким образом отрицательное отношение к действительности, отозвался со скрипом:
— Накололся, блин. Пришёл в «Ободок», думаю — пиво. Ухо тебе, а не пиво.
История его была проста. Честно проводив Сан Саныча до машины и уяснив, что сам он рэкетиров не интересует нисколько, Лёня повернулся и пошёл пить пиво. Чем и занимался по сей день.
— А спросят, куда делся, что сказать?
— Скажи: от теневиков прячусь.
Что ж, это мудро. Директора поймут. Даже посочувствуют. Сами, что ли, ни разу не прятались?
— Сейчас, — говорит Лёня, высмотрев кого-то в нише под витражным окном. — Ты упади где-нибудь, а я сейчас.
Упасть? Вавочка ещё раз оглядывает полуподвальчик. Публики в «Посошке» немного. И он скромно выбирает пустующий столик за колонной.
Выходит, комиссионные теперь придётся делить на троих… Ладно. Телевидение и «Городские ведомости» Вавочка попробует взять себе, а уж всякое там «Собачье дело» (общество защиты животных), «Набат» (патриоты) и прочее — это Лёне с новичком. Кроме того, не вечно же сидеть шефу в теневой экономике! Стало быть, денежку надо ковать не мешкая…
— Во блин! — лениво произнесли у него за спиной. — А что это наш столик заняли?
Вавочка обмер и сделал вид, что ничего не слышит. Не дай Бог — ему… Нет, не может быть. Он же выбрал столик за колонной! Самый неудобный столик во всём «Посошке»!..
Ножку массивного табурета, на котором он сидел, легонько пнули, и Вавочка внутренне содрогнулся.
— Не понял, — скрипнул он очень похоже под Лёню Антомина.
«Раз, и…» Медленно, со скукой обернулся. Сердчишко колотилось и прыгало. В интимном цветном сумраке глазам его предстали два бугристых от мышц молодых человека с одинаково торчащими, оббитыми в многочисленных драках ушами. Шестёрки. И явно бесхозные. Где же Лёня?!
— Уступи место дяденькам, — ласково посоветовал тот, что чуть пониже.
Вавочка сделал над собой усилие и отвернулся.
— Тупой? — холодно осведомились сзади.
С соседних столиков на них уже оглядывались с интересом. Смотрят, как двое шестёрок будут лепить Вавочку, как пластилин. Сейчас ведь сгонят! Конец всему: конец репутации, конец карьере… Надо что-то сказать.
— Не понял, — скрипнул Вавочка под Лёню Антомина и тут же сообразил с досадой, что он это уже скрипел.
— Сейчас поймёшь, — пообещали сзади.
Собрав остатки мужества, он опять обернулся и изо всех сил скучающе поглядел в глаза сначала одному, потом другому. Но это уже была агония.
— Посторонись, — непонятно откуда раздалось хрипловато и равнодушно произнесённое слово.
