Татьяна Харитонова - Цена одиночества
— А ещё о том, что мне стыдно за то, что творил когда-то на земле вавилонский деспот, за то, что римские патриции могла вкушать трапезу, когда в этом же зале лилась кровь христиан. — Сел по-турецки, подпёр подбородок двумя руками.
— Клоун. Просто клоун какой-то! Слушай. Это глупо. Каждый в ответе за себя. Собирать чужие грехи и вешать на себя — большей глупости не придумать.
— Ты права, наверное. Но молчаливое попустительство каждого плодит всё то, что происходит. Ницше — герой своего времени. И в том, что он проповедовал, не только его вина.
— Ну, уж не твоя точно.
— Не моя. Но, сегодня наши Ницше выстраивают наше сознание с моего молчаливого согласия. Я в это время просто сижу на диване, тупо пью пиво, болею за какой-нибудь российский клуб, наполовину состоящий из легионеров.
— Это глупо. От нас ничего не зависит! Ни-че-го! И то, о чём ты думаешь — бред.
— Фашизм — бред? СПИД — бред? Брошенные дети — бред? — Набрал песок в ладони и стал высыпать, пропуская через пальцы. — Все эти явления имеют отношение ко мне, ведь я ЧЕ-ЛО-ВЕК. И я не смогу этим марсианам сказать, то я ко всем этим грехам разных времен и разных народов не имею никакого отношения. И я буду стыдиться и краснеть за то, что у нас не затихают войны, и семьи наши распадаются, и дети взрослеют в детских дома, обученные там только потреблять и обвинять весь мир за свое сиротство.
— О! Ты не клоун! Ты философ! Одинокий, запутавшийся философ. — Лера вытерла завлажневшие глаза. — Терпеть не могу мудрствующих молодых людей. Пустая демагогия. Вот к чему она тебя привела. Песок, текущий между пальцев. И я — попала. Рядом… Меня, кстати, Лера зовут.
— В том-то и дело, Ле-е-е-ра, что я жил совершенно бездумно, не заморачивался на всякие глупости. Делал все, как автомат, не задумываясь. Картинка мира — кучка рассыпавшихся пазлов. Я ее составлял, складывал, а она не получалась.
— Тебя мама к психиатру не водила?
— У меня нет мамы.
— Прости. Слушай, это мне напоминает мальчика Кая с его словом ВЕЧНОСТЬ из кусочков льда.
Они замолчали. Лера задумчиво стала рассматривать свои туфли. Слушать эти нудные мудрствования не хотелось. Голова раскалывалась. Ходить в этих туфлях по песку — полная лажа. Жалко. Она купила их на распродаже, очень удачно, со скидкой — невероятно повезло! Целый месяц ходила мимо и мечтала, видела себя в них. Темно-коричневые, цвета горького шоколада, на высоченной шпильке. Дорогая замша мягко держала ногу, и, несмотря на высокий каблук, она шла в них легко. И вот — песок. Она взяла туфлю, деловито вытряхнула песчинки, попавшие внутрь, рассмотрела шпильку. Цела, и набойка не пострадала. Отлично. Достала из сумки пакет, аккуратно положила туда обе туфли. Подумала, что босиком будет правильно, пошевелила пальчиками на ногах, подняла глаза. Парень наблюдал за ней с лёгкой улыбкой, словно читал её мысли. Стало неловко, словно он видел её насквозь и читал мысли.
— Ты вообще, кто? Учишься?
— Он понял, улыбнулся ещё шире:
— Четвертый курс факультета психологии.
— О! Психолог. Ненавижу психологов. Развелось вас, психолухов.
— Почему ненавидишь?
— Слишком вы умные. Всё-то вы про всех знаете-понимаете. Смотришь, как рентген и делаешь выводы. Вот только не про меня. Со мной у тебя ничего не получится.
— Что не получится? — улыбнулся.
— Делать выводы не получится. Я не собираюсь вписываться в твои выводы.
— Я и не думал.
— Думал-думал! Смотрел на меня, как на насекомое под увеличительным стеклом и пересчитывал лапки.
— Хочешь угадаю, кто ты?
— Нет! Не надо! Я же сказала.
— Пожалуйста.
— Сама скажу. Биолог. Тоже четвертый курс.
— Предсказуемо.
— Из-за лапок и микроскопа?
— И из-за этого. На туфли смотрела, как на живые существа. Ну, просто разновидность инфузорий. — Рассмеялись.
— Странно, почему я тебя не видела в универе?
— Нас много, броуновское движение.
— У меня, в отличие от тебя, в голове порядок.
— Все туфли — инфузории по полкам?
— Представь себе. А у тебя, почему порядка нет? Чему вас там учат?
— Всему понемножку.
— Но ведь психология — наука о душе,
— Да, но мы до сих пор не определились в предмете исследования.
— И что такое душа? Где она?
— Пять минут назад она была у тебя в туфлях. А вообще это отдельный разговор.
— Времени, я так понимаю, у нас много?
— Ну, вот вы, биологи, что вы скажете о душе?
— Ничего. Разве что-нибудь из фольклора. А вы, психологи?
Парень стал менторским тоном декламировать:
— Вопрос тоже открыт. Предметом психологии являются психические процессы, свойства, состояния человека и закономерности его поведения..
— Ой, скучно! Не надо. То есть душа — это сознание, обслуживаемое памятью, вниманием, мышлением. Со-знание, знание. Знание чего? Чего знание?
— Вот именно, чего-знание. Кого-знание. Что, где, когда-знание. Причем, психология — барышня сговорчивая. Каждый ее трактует в меру своих чего? Знаний! И она терпит. Куда ей, бедняжке, деваться.
— Это как, прости?
— Просто. Возьмём Зигмунда нашего замечательного Фрейда. Являясь девственником до тридцати лет, (можешь себе представить?) — сдернул юбку со скромницы Европы. Все человеческое сознание из черепной коробки транспонировал в область малого таза! Виват! Чем и прославился. Великий учёный!
— Я и не знала про него ничего этого. Кстати, как тебя зовут?
— Марк.
— Будем знакомы.
— Будем.
— Марк. Что делать? Это всё — Лера оглянулась — шутка? Может, ты мне снишься, и эти горы?
— Пойдём, посмотрим. Я, кстати, шёл убедиться в их реальности.
— А что здесь еще есть? Кроме этого песка и неба?
— Знаешь, как это ни странно, здесь есть всё, что ты захочешь.
— Это как?
— Просто. Подумай, что тебе сейчас надо больше всего!
— Стакан воды. Горло пересохло.
— Закрой глаза и представь.
— Легко. — Лера включилась в игру.
На песке появился стакан с водой, гранёный, запотевший.
— Ну, ты даёшь, откуда в твоём девичьем воображении гранёный стакан?
— Мне это снится?
— Нет. Пей, сама же просила.
— Она чистая?
— А ты, какую представила?
— Чистую, отфильтрованную.
— Значит пей.
Лера наклонилась, взяла стакан с водой и с опаской отпила глоток.
— Вода.
— Вода.
— То есть, ты хочешь сказать, что если бы я представила сок, он был бы в стакане?
— Да. Был бы в стакане.
— Ой, мне здесь нравится. Что же ты такой оборванный и грустный? Давай, я представлю что-нибудь поприличнее из одежды. Для тебя.
— Зачем? Мне и так хорошо, то есть, мне и так плохо.
— Глупыш! — Лера закрыла глаза. На песке появилась тёмно-синяя рубашка и голубой галстук с корабликами.
— Надевай!
— И не подумаю. Зачем?
— Как? Здесь всё есть, а ты бродишь по песку в поисках каких-то гор? Ты и впрямь сумасшедший.
— Но ведь мы не знаем цену всего этого. Ведь ничего в жизни не бывает просто так. Если нам сыплется с неба всё это, откуда-то это берётся? Пока я не разобрался, я не могу.
— Марк. Стоп. Есть закон самосохранения. Его никто не отменял. Можно я представлю дом? Я хочу домой.
— Представляй. Только, пожалуйста, не дворец.
— Почему? Когда еще во дворце поживу?
Лера зажмурилась. Рядом возник дворец. Невысокий, сказочный, с башенками, рвом, заполненным водой, и мостом.
— Ну, ты даёшь, как ты в нём жить собираешься? Абсолютно неприспособленное помещение.
— Почему?
— Кто тебе откроет ворота, затопит камин?
— Я представлю горящий камин, делов-то. А ты? Ты где живёшь?
— У меня все просто. Чтобы не заморачиваться, я представляю палатку, надувной матрас.
Марк на секунду замер. Недалеко ото рва возникла палатка, одноместная, туристическая.
— Марк! Я ничего не понимаю. — Лера зажмурилась на миг, взмахнула рукой и села на внезапно появившийся белый пластиковый стул — такие обычно стоят в уличных кафе-бистро. Марк уселся на песок напротив.
— Тебе трудно соорудить себе стул?
— Зачем? Только пластика тут не хватало. Давай захламим здесь всё.
— А потом представим дворника — таджика? Он нам подметёт пустыню, вытрет пыль.
— Ты забыла. Здесь из людей только мы.
— Да знаю! Знаю! Надеюсь, шутить можно? Ты вот объясни мне, недотепе — как ты здесь? Соответственно, наверное, я пойму, как я.
— Всё просто. — задумался. — И не просто. Я шёл по улице. Это был май.
— Май, две недели назад?
— Не знаю. Со временем ничего не знаю. Я ушёл от любимой женщины. Вернее, на тот момент, уже не любимой.
— В смысле?
— Мы прожили полгода. Вначале всё было хорошо, а потом мне просто надоело. Одно и то же каждый день, плюс ее сокровенное желание меня перевоспитать, сделать прообразом ее мечты. На мечту не тянул, да и она, если честно, не тянула. Проза. Я шёл по улице абсолютно свободный, в очередной раз одинокий.
— В очередной?
— Ну, в третий, или в четвертый, а может, в пятый.
— Ужас. Ты говоришь об этом, как о видах транспорта или туфлях, которые ты меняешь.
