Табия тридцать два - Алексей Андреевич Конаков
Заброшена была Итальянская партия, отставлена в сторону работа над диссертацией; груда литературы по Giuoco Pianissimo пылилась нетронутой на столе, тетрадки с вариантами – под столом. «Зачем это? Куда это?» – рассеянно думал Кирилл, иногда останавливаясь на них взглядом. И уж тем более стерлась из памяти Берлинская стена, так распалявшая когда-то воображение. Смешно и говорить! Есть вещи поважнее. Ведь если прав Александр Сергеевич, если через двадцать, пятьдесят, семьдесят лет все партии будут заканчиваться вничью – то зачем вообще изучать шахматы? Эта мысль не отпускала, поглощала все время, все силы. Кирилл даже с Майей стал видеться реже (а Майя не понимала, в чем дело, и обижалась, и злилась, и устраивала сцены). Но как целоваться, пить в постели вино, если весь твой мир, быть может, застыл на самом краю, в паре ходов от гибели? «Ничейная смерть шахмат». Чем-то это напоминало концепцию «тепловой смерти Вселенной», разработанную в XIX веке физиком Рудольфом Клаузиусом, – с тем отличием, что «тепловая смерть Вселенной» должна была наступить из-за роста энтропии (то есть беспорядочных тепловых потерь), тогда как «ничейная смерть шахмат» стала бы, наоборот, следствием идеального, невозможного, несовместимого с жизнью порядка.
Промаявшись так пару недель, Кирилл понял, что единственный выход – поехать все же в Москву и прочесть статью Крамника, о которой рассказывал Броткин. («В обычных библиотеках вы уже ничего не отыщете, – объяснял Александр Сергеевич. – Нужно сразу же отправляться в ЦДШ. Знаете ЦДШ? Нет? Та-та-та… Центральный дом шахмат имени Ботвинника, располагается на Смысловском бульваре, 14. Культовое место. У них помимо музея, редакции журнала «64» и т. д. есть отличный читальный зал со множеством любопытных материалов (о, настолько любопытных, что само руководство ЦДШ об этом не догадывается; бездны, бездны!). Если что-то и сохранилось – только там»). Поскольку Кирилл никогда прежде не бывал в Москве и совершенно не представлял, где именно находится Смысловский бульвар, он решил раздобыть карту столицы. Это можно было сделать в библиотеке, тем более что Шуша всегда охотно помогала с поиском.
И здесь произошло что-то неожиданное.
Узнав о планах Кирилла («Мне нужен атлас улиц Москвы, сделать пару ксерокопий. Еду в ЦДШ, боюсь заблудиться без карты»), Шуша вцепилась в него клещом:
«Кирилл!
Ах, Кирилл, вы едете в Москву? Кирилл! А можно мне поехать с вами? Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! У меня там бабуля живет, я давно ее навестить собиралась, мою бабулечку Толечку, она так скучает по мне! Кирилл, можно, Кирилл? Вы не будете против? Я вам совсем не помешаю, я в поездке всю дорогу молчать буду, а в Москве вообще исчезну, мы с бабулей в театр пойдем, она говорит, в Большом как раз дают Checkmate Нинет де Валуа (вам нравится де Валуа, Кирилл?). Ой, но если вы вдруг дороги не знаете, то я вас до ЦДШ провожу – плевать мне на этот балет! – проводить вас, Кирилл? Я ориентируюсь, я сто раз в Москве была. А если вам ночевать негде, то можно у моей бабули остановиться, это недалеко от Данилова монастыря. Очень красивое место! А если вы вдруг голодный будете, мы вас накормим, почему-то от работы с книгами всегда есть хочется, ужас, я домой вечером прихожу из Публички – аж полбуханки хлеба сразу съедаю, и огурец!»
Шуша так тараторила, и так переживала, и так подпрыгивала за библиотечной стойкой, сразу краснея, и бледнея, и сжимая у груди руки, и так хлопала ресницами (словно готовясь заплакать от волнения), что отказать ей было решительно невозможно.
– Что ж, поедемте вместе! Только ночлег мне не нужен, я за день управлюсь.
– Ну и хорошо! Ой, то есть я хотела сказать плохо. То есть нет, не плохо, вы не подумайте, я не это имела в виду, то есть я… – и Шуша совершенно смешалась.
И они поехали,
и это была очень приятная поездка.
Поезд полз медленно, что твой шатрандж, проводница разносила чай, пассажиры расстилали белье, сыпали из подушек гусиный пух. За окном поля борщевика (бескрайние ядовитые заросли, остановить распространение которых никак не удавалось: «принцип Парето» применительно к борщевику почему-то не работал), узкие пыльные проселки, заброшенные, разрушенные города – унылое зрелище («А ведь не случись Кризиса, в этих городах жили бы сейчас люди, – думал Кирилл, – строились бы предприятия, ходил бы транспорт. До чего довели Россию политический авторитаризм и романы Тургенева!»). Но все равно на душе было как-то хорошо и покойно. Шуша, абсолютно счастливая, сияющая, забывшая обещание молчать, рассказывала Кириллу о своем исследовательском проекте, посвященном эволюции гамбитов («Термин „гамбит“ происходит от итальянского „dare il gambetto“ („дать подножку“): вы жертвуете пешку, чтобы быстрее развить фигуры и начать атаку на короля. Подобный стиль игры очень любили итальянские романтики XVII века; в известном смысле гамбиты той эпохи (Королевский гамбит, прежде всего) могут быть поняты как растянутые на двадцать и более ходов комбинации с открытым финалом: aut cum scuto, aut in scuto[45]. Но с прогрессом шахмат такая игра стала считаться слишком легковесной: техника защиты возросла и принимающей гамбит стороне все чаще удавалось отбить атаку, удержав пожертвованный материал. Дошло до того, что Рудольф Шпильман написал статью „У постели больного Королевского гамбита“, а доктор Тарраш заявил: „Играть Королевский гамбит – почти безумие“. Казалось бы, гамбитная игра должна уйти – но она удивительным образом переродилась, когда пешку придумали жертвовать не ради создания немедленных тактических угроз, но ради стратегической инициативы. Полное признание такой подход получил в 70-х годах ХХ века, с расцветом Волжского гамбита. Ненормальный, удивительный гамбит! Ведь, по замечанию Липницкого, „гамбит всегда ассоциировался с понятием «немедленно»“, здесь же черные просто отдавали пешку, разменивали ферзей (!) и продолжали партию, никуда не спеша. Немногим позже великий Олег Романишин реализовал похожую гамбитную идею в Каталонском начале»). Кириллу более-менее известны все эти сведения, в них нет ничего нового, но… пусть бы Шуша так и говорила – хоть целую вечность. Пусть бы поезд ехал и ехал. Пусть бы гремели колеса, мерцали лампочки; мелькал за окном борщевик. Чтобы не думать, не волноваться,
и почти ничего не хотеть,
не желать;
(не быть?).
А когда они прибыли наконец во втором часу дня в Москву, Шуша побежала встречаться с «бабулей», а Кирилл отправился на Смысловский бульвар. И отыскал ЦДШ, и записался в читальный зал, и нашел в каталоге ту самую статью Крамника.)
И вот, оказывается, все это было напрасно.
Бюрократические препоны выглядели абсолютно (аб-со-лют-но) непреодолимыми.
Оставалось признать поражение, вернуться на вокзал, взять билет и ехать обратно, в Петербург. Чем скорее, тем лучше (Каисса, сколько темпов потеряно зря). И как же нелепо получилось. Плюнув с досады под ноги, Кирилл решительно зашагал в сторону Арбатских ворот, но вдруг подумал, что стоило бы сообщить Шуше о своем внезапном отбытии. Ведь они планировали встретиться вечером (когда Шуша вернется из театра, а Кирилл – ха-ха! – закончит работу со статьей Крамника): погулять вместе вдоль Москвы-реки, дойти до Красной площади. Теперь гулять – да и вообще оставаться в этом неприветливом городе – не было никакого желания; что же, придется милой Шуше развлекаться самой.
Кирилл набрал номер.
– Шуша, привет. Извини, вечером не сможем увидеться, я прямо сейчас уезжаю в Петербург. Все нормально, просто в ЦДШ, как оказалось, мне делать нечего, статью не дают без «особого разрешения», а оформить его тоже возможности нет.
Как-то почти помимо собственного желания Кирилл начал объяснять Шуше про это разрешение, про необходимость заверенного письма от научрука, про загадочный «Реестр МПИ», про всю невозможную бюрократию, и голос его, вероятно, звучал очень расстроенно, так что Шуша сочувственно молчала, ничего не говорила, да если бы и говорила, слышно ее было плохо из-за уличного шума (или она уже в театре?), а, впрочем, какая разница, что она могла бы сказать в такой – откровенно патовой – ситуации? Хмыкнуть, пожать плечами. Она и шептала что-то тихонечко, мол, жалко, обидно, не унывай, дежурные фразы, потом вообще вдруг стала отвлекаться, нервно отвечая кому-то в сторону, но когда Кирилл понял, что пора заканчивать разговор, и сказал: «Увидимся как-нибудь», и хотел уже повесить трубку, Шуша вдруг закричала: «Кирилл, подожди!
