Табия тридцать два - Алексей Андреевич Конаков
– Эге, – произнесла она, заглянув в карточку издания, – судя по всему, эту статью с 2024 года никто так и не удосужился прочитать. Но теперь пришел ее час, legenda est[48]!
– Venio lectum[49]! – в тон ответил Кирилл, взял журнал… и задумался. – Ведь я не могу забрать его? Надо прочитать и законспектировать статью здесь же. Капитолина Изосифовна, вы меня подождете? Хм, статья обширная; еще какие-то графики…
– Мы поступим проще, Кирилл. Тут есть копировальный аппарат. Давайте-ка быстро скопируем вашу статью и уйдем, пока нас никто не застукал. Потом спокойно прочтете.
Так и поступили.
С копировальным аппаратом пришлось повоевать, но в итоге копия была сделана, журнал возвращен на полку, дверь в спецхран закрыта (на оба неработающих замка), выход на поверхность найден, мрачные залы ЦДШ благополучно оставлены. Покидая здание, Кирилл оглянулся: все тихо, никаких следов – никто ни о чем не узнает (если только не заговорит висящий в фойе портрет Александра Петрова (кисти Григория Мясоедова)).
Когда оказались на улице, Капитолина Изосифовна закурила.
– Что же, Кирилл, все получилось.
– Оу, да! Я вам так благодарен!
– Не стоит, это же ради прогресса исторической науки.
– Вы меня очень выручили.
– Ха! Вот не хотите ли папироску?
– Э-э, нет, да, то есть не сейчас, а вообще да, но…
Кирилл вдруг почувствовал себя крайне неловко из-за такого теплого отношения со стороны Капитолины Изосифовны; он помолчал немного, а потом пробормотал:
– Ну так я, наверное, пойду?
– Куда это вы собрались?
– На вокзал. Успею взять билет на ночной поезд.
– Что еще за глупости? – возмутилась Капитолина Изосифовна. – Кирилл, никаких вокзалов. Вы переночуете у меня в Староданиловском. А в Петербург вернетесь завтра.
– Но я…
– Возражения не принимаются! Во-первых, это чепуха, все ваши ночные поезда (я вообще сомневаюсь, что они существуют в природе). Во-вторых, вы не попрощались с Шушей, а она очень хотела вас видеть. В-третьих – вы же не собираетесь бросить в ночном городе старую одинокую женщину? Вы просто обязаны проводить меня до дома.
Разве можно было спорить с Капитолиной Изосифовной?
– Значит, в метро? – вздохнув, согласился Кирилл.
– Какое метро, Кирилл, уже 22:10. Или вы где-то наслушались баек о том, что столичный метрополитен работает до одиннадцати вечера? В стране нет столько электроэнергии.
– Как же мы поедем?
– Зачем ехать? Пойдем пешком.
– Ох, Капитолина Изосифовна! И сколько идти до вашего дома?
– За час с небольшим доберемся.
– За час с небольшим?!
– Что вы так переживаете, Кирилл? У вас сил много, да и я не развалюсь. А если и начну разваливаться – так вы меня спасете, подхватите на руки, – Капитолина Изосифовна лукаво улыбнулась. – Пойдемте, пойдемте. Потихонечку доковыляем. Я верю в нас! В конце концов, как учил Нимцович, для позиционной игры требуется оптимизм.
* * *
Несколько мыслей, несколько тем, несколько образов занимали воображение Кирилла, когда он с драгоценной копией статьи в рюкзаке (прочитать пока не успел), садился на следующий день в вагон поезда, отбывающего из Москвы в Петербург.
Что за несколько мыслей (несколько тем, несколько образов)?
Может быть, мысль о Крамнике?
Тема «ничейной смерти»?
Образ шахмат-960?
……
Нет, нет, все неточно (все другое).
Во-первых, Шуша.
(Оу, думать о Шуше было страшнее и слаще всего. Утром (выспавшись после всех московских приключений, после подземелий Центрального дома шахмат и вечернего похода через город) Кирилл выбрался из комнаты, любезно предоставленной ему для ночлега, и пошел искать хозяйку квартиры. Он собирался поблагодарить Капитолину Изосифовну за гостеприимство, поболтать с ней немного и отправляться на вокзал – и тут в приоткрытую соседнюю дверь случайно увидел Шушу. Сонная, в тонкой ночной рубашке сидела она на кровати, свесив голые ноги… белые голые ноги… гелые нолые боги… Ох! Кирилл сразу же отвернулся, чуть не врезавшись при этом в низкое трюмо, поспешил скорее прочь, замотал головой, отгоняя образ… и вдруг почувствовал острый приступ желания. (Как странно. До этого он никогда не воспринимал Шушу в качестве именно девушки, молодой женщины. А почему, собственно, не воспринимал? Ведь Шуша красива. (Очень красива.) И приветлива. И великодушна. И, если уж говорить начистоту, с Шушей Кириллу в последнее время было куда комфортнее и веселее, чем с Майей.)
Ничего себе новости!
Живешь как заведено, смотришь на мир невидящими глазами, только командуешь «Шуша, мне бы вот эту книгу», «Шуша, надо бы поискать в каталоге», а потом что-то щелкает, замыкает – и скромная работница библиотеки оборачивается… любовью?))
Во-вторых, Москва.
(Покидая Староданиловский, Кирилл (вдохновленный пылким перипатетическим энтузиазмом Капитолины Изосифовны) решил, что не станет садиться на метро, но пойдет пешком – до самого вокзала. (Благо погода выдалась замечательная.) И он шел, не торопясь, два примерно часа, и с удовольствием разглядывал этот дивный город, и ел по пути мороженое, и петлял иногда, нарочно сбившись с маршрута, и присаживался отдохнуть на скамейках, и был совершенно очарован московскими двориками, закоулками, спусками, проездами, воротами и прячущимися в каждом тупичке церквами. Москва оказалась очень ухоженной и уютной, загадочной и влекущей. А главное – никакого ветра! В отличие от Петербурга. (Кирилл даже содрогнулся: оу, он помнил этот холодный балтийский ветер, гриппозный туберкулезный сквозняк, веющий по черным полям вечно сырых квартир. Зато над Невой мосты; и чайки; и шпили. (Э-э, только дураки сравнивают, только дураки не сравнивают Москву и Санкт-Петербург: подобно разноцветным слонам, два города никогда не сойдутся, чтобы раз навсегда решить старинную тяжбу.)))
В-третьих – собственно Капитолина Изосифовна, великолепная московская grand-mère, без которой столица утратила бы для Кирилла добрую половину своего обаяния.
(А что, если все московские старушки такие?
Вежливость и обходительность, радушие и такт, естественность и простота; и опыт (огромный, поразительный, невероятный опыт русской жизни); и тут же веселость.
И ясный, несмотря на годы, ум.
Они сидели втроем за завтраком: Шуша ела крыжовенное варенье, Кирилл допивал вторую чашку чая, а Капитолина Изосифовна, сняв фартук (в котором только что готовила оладьи), скручивала папироску и вслух рассуждала о вопросах стилистики:
– Мы в студенчестве шутили: «Как правильно пишется: „Сепир“ или „Уорф“?», но вообще-то необязательно быть лингвистом, чтобы увидеть, сколь значительные изменения произошли с русским языком после Переучреждения. Шуша моя знает, а вы, Кирилл, знаете ли, что до Кризиса российская культура была насквозь литературоцентричной?
– Конечно знаю, Капитолина Изосифовна! Мне сам Д. А. У. рассказывал.
– Ага! Ваш Д. А. У. и придумал для спасения страны заменить литературу шахматами – гениальный ход. Но следует понимать, что вследствие этого хода изменилась не только школьная программа, не только названия некоторых улиц, не только содержимое библиотек и книжных магазинов – сама наша речь стала другой. Легче всего это прослеживается в идиоматике. Сейчас, встретившись с какой-нибудь нелепостью, я скажу «бонклауд», а в начале XXI века выражались витиевато: «бред сивой кобылы». Если вам что-то непонятно, вы пожалуетесь «не попадаю в квадрат», но еще ваш дедушка сказал бы «не врубаюсь» или «не догоняю». О чем-то несложном наши предки говорили «одной левой» (вместо нынешнего «в два хода»), о чем-то медленном – «как черепаха» (вместо «как шатрандж»), о ком-нибудь застывшем вдруг на месте – «как вкопанный» (вместо «как запатованный»). Современной фразе «будто под связкой» соответствовала фраза «будто в воду опущенный», фразе «не видеть за фигурами позиции» – фраза «не видеть за деревьями леса», а фразе «сравнил ферзя с отсталой пешкой» – фраза «сравнил жо…», впрочем, хм, ладно, – Капитолина Изосифовна откашлялась. – А еще между эпохами случаются рифмы и довольно смешные переклички. Какая сейчас в России самая популярная водка?
– Водка? Так «Капабланка».
– Точно. А раньше была – «Белая головка».
– Потрясающе! – восхитился Кирилл.
– Но все это – только самый верхний, самый очевидный
