Владимир Данихнов - Чужое
– Блин, я ж нарочно для такого случая с Центавры ухмурдаш привез, он к зеленому вину безупречно подойдет. Костик, будь другом, сбегай ко мне в комнату, принеси ухмурдаш.
– А сам? – буркнул Шилов, которому совсем не хотелось возвращаться.
– А я боюсь, что не сдержусь и все-таки сломаю негодяю Проненко дверь и за ухо вытяну его из дома. И в глаз дам, чтоб благородную идею не порочил.
– Какую идею?
– Ну, шашлык мой.
– Ладно, сбегаю…
Шилов вернулся в дом и по скрипучей лестнице поднялся на второй этаж. Проделал он это механически. В мыслях Шилов был далеко: думал о Земле, скучал за Афоней, но еще больше размышлял о Сонечке. Как она там, совсем одна? Первый день отпуска заканчивается, а отдых на озере Кумарри уже кажется Шилову идиотской затеей, и он сокрушается, что не остался на Земле. Полетел бы куда-нибудь на Мальорку, например, или лучше в Сочи. «Сверну на Виноградную… – пел Шилов, отворяя дверь в номер Семеныча. – А на Тенистой улице я постою в тени…»
Он быстро разыскал истекающий жиром, завернутый в газету сочный ухмурдаш и сунул его под мышку. Замер. Внимание его привлекла книга в черной кожаной обложке, которая валялась на полу. Раньше Шилов ее не замечал. Книжка в надвигающихся сумерках казалась черной дырой в паркетном полу, отверстием, ведущим в иную реальность. От книги будто бы исходили эманации зла и хаоса, хотя Шилов никак не мог понять, как от обычной бумаги могут исходить подобные эманации. Рассмеявшись над своими страхами, Шилов нагнулся и коснулся книги, но тут же отдернул руку. Указательный палец обожгло. Шилов отошел от книги, подул на ожог.
– Что за черт… – пробормотал он. – Прав был Шопен: «Долгое и постоянное чтение наносит ущерб собственному мышлению…»
– Шилов?
Проненко услышал его и позвал. Шилов скривился, но все-таки подошел к двери в комнату коллеги.
– Ну?
– Шилов, Шопен ничего не говорил, он как бы музыку сочинял.
– Ну, он-то не немой, наверное, был, что-то да говорил!
– Ладно, оставим. Ты мне лучше скажи, где Семеныч?
– Внизу, меня ждет, – изумляясь, что же это происходит с меланхоликом Проненко, ответил Шилов.
Проненко некоторое время молчал, тихо шурша за дверью. Потом замер и прошептал:
– Слушай, Шилов, я знаю, ты меня ненавидишь…
– Да ладно тебе, я…
– Ненавидишь! – взвизгнул Проненко и добавил тише: – В общем, неважно. Пускай ты меня ненавидишь, дело не в этом. Дело в том, что тот, кто ждет тебя внизу – совсем не Семеныч.
Шилов сначала молчал, пытаясь переварить услышанное, потом засмеялся:
– Ладно тебе, Проненко, меня разыгрывать. А кто же это, если не Семеныч?
– Я откуда знаю? – повышая голос, отозвался Проненко. – Быть может, демон или перекинувшийся в Семеныча враждебно настроенный инопланетянин. Ты ведь как бы специалист по нечеловеческой логике, ты и должен это выяснить, это твоя, блин, работа, не моя, я – обычный программист!
– Демонов не бывает.
– Конечно, не бывает, – едко произнес Проненко. – Бывают только ангелы, правда?
Шилов вздрогнул. Та история, в которую его втравил сероглазый на брошенной планете, позабудется не скоро. И ведь никто не виноват, только он сам: выпив две или три лишних кружки пива, поделился, дурак, подробностями своего приключения с Федькой, сводным братом Семеныча, а тот растрепал остальным. Хорошо, до Сонечки не дошло. А может, и дошло, но она смолчала, вела себя с Шиловым как обычно: вежливо здоровалась, справлялась о здоровье и уходила по делам. Шилов глядел ей вслед, и его сердце стучало по грудной клетке, грозя разбить ее вдребезги. Он желал рассказать Сонечке о своих чувствах, но молчал. Иногда ему казалось, что она ждет от него каких-то слов, и именно поэтому при встрече молчит подолгу и смотрит ему в глаза, но с его губ срывается только заурядное «привет, Соня», и она отвечает тогда: «Привет, Костя», и они смотрят друг на друга, и ее зрачки бегают, будто пытаются уместить его лицо в одну секунду, а он смотрит на ее седые волосы и хочет сказать: «Соня, я тебя люблю», но вместо этого спрашивает: «Не слышала, премию этим летом двойную будут давать или как?», а она, ожидавшая других каких-то слов, отвечает: «Нет, не знаю, спроси у Оли из бухгалтерии» «У Оли Прудниковой?» – уточняет Проненко. «У Прудниковой…» – грустно отвечает она. А потом они расходятся, и Шилов затылком ощущает ее взгляд, знает, что она оборачивается и глядит на него, ждет, когда он тоже обернется, и Шилову чертовски хочется посмотреть на нее, но он сдерживается – непонятно зачем – и неторопливо, как во сне, скрывается за поворотом.
– Шилов! Ты меня слышишь?
– Слышу… – пробормотал Шилов.
– Не ходи туда! Не спускайся! Свяжись с нашими или хотя бы с космопортом, сообщи им, что-то странное здесь происходит, на базе этой, неправильное! Семеныч – это уже не тот Семеныч, которого ты знал, это…
– Проненко, не пори чушь. Несмешной у тебя вышел розыгрыш. Короче, пошел я… – Шилов, крепко прижимая к боку ухмурдаш, стал спускаться.
– Шилов! – закричал из-за двери Проненко, и в голосе его прорезался такой животный ужас, что Шилов, уже занесший ногу над ступенькой, оцепенел, но тут же продолжил путь, в мыслях насмехаясь над своей доверчивостью.
– Шилов, ты не веришь в паранормальное, но как бы выслушай, что я тебе расскажу! – кричал, зажмурив глаза, Проненко. Он опустился перед своей дверью на колени и раскинул руки в стороны, будто обнимая ее. В его номере царил полнейший беспорядок, а посреди комнаты лежала черная книга, на обложке которой сверкала чуть потускневшая шафранная надпись: «Стивен Кинг. Избранное». В сумерках казалось, что от книги поднимаются лоскуты черного тумана и тут же распределяются по полу, впитываясь в щели между паркетинами. Впрочем, Проненко этого не замечал. Он шептал в замочную скважину слова, и они складывались в историю.
История Проненко, заход первый
У меня был друг, лучший друг, как бы единственный. Понимаешь, у всех были приятели, товарищи, у пацанов, кто постарше, собутыльники, а у меня был всамделишный друг, по-настоящему настоящий – вот, что я имею в виду. Мы все делали как бы вместе, и у нас не было тайн друг от друга. Мы познакомились, когда нам каждому стукнуло по три годика, и вместе лепили замки из пластилина, а когда чуть повзрослели, самостоятельно шли на берег реки, прозванной в наших краях речкой-Вонючкой, и строили замки из песка. Мы могли рассказать друг другу все, что угодно, делились любыми переживаниями. Например, Саша, так звали моего друга, поведал, что мать как-то отодрала его за ухо. Будто бы он утянул из шкафчика банку варенья и съел, хотя он ее вовсе и не ел, ну то есть ни капельки, он только достал ее и с чайной ложечки кормил захворавшего кота Муську, а излишки аккуратно выливал в окно, удобряя палисадник. Я рассказал Саше, как отец однажды дверью прищемил мне палец и не извинился, а я проплакал целый вечер. Отец дал мне подзатыльник, чтоб я не ныл, и тогда я убежал в кладовку и заперся там, но отец не торопился искать меня и даже не вызвал пожарников, чтобы они выломали дверь, а просто растянулся на кровати и уснул, совсем позабыв обо мне. Я плакал, потому что быть забытым – очень обидно.
Общие тайны как бы сближали нас, и когда мы рассказывали их друг другу, наши замки из песка получались еще красивее, башенки – изящнее, ворота и стены – мощнее и даже как-то солиднее. Когда у нас заканчивались правдивые истории, мы сочиняли их, ну то есть это я сочинял, но уверен, что и Сашка выдумывал тоже, потому что, например, я точно знаю, что мать у Саши была самая обычная, а не робот-золотарь, как он мне врал. Я еще, помнится, спросил, кто такие золотари, а он ответил:
– Те, кто делают мир чище.
Я ему не поверил, конечно, хотя и кивнул. Ясно же из названия, что золотари перерабатывают золу в тару, в одноразовые стаканчики и пластиковые бутылки то есть.
Нам было по семь лет. Стояло жаркое лето, последнее лето перед школой. Над рекой носились мотоциклы на воздушных подушках, неподалеку возились рободети, строившие из песка и ракушек точную модель галактики, а мы сооружали наш шедевр, песочный замок, который должен был стать всем замкам замком. И вдруг Саша говорит:
– Сегодня папа купил мне велосипед.
Я вздрогнул, но промолчал, продолжил лепить зубчики на стенах и украшать ракушками фронтон замка.
– А завтра мама обещала свозить меня на луну в луна-парк, – походя отметил Саша и злобно ухмыльнулся. Я тактично промолчал. Эта новость никак не вписывалась в концепцию нашей дружбы.
В тот день замок мы не достроили и возвращались домой не вместе, как обычно, а по отдельности, потому что за Сашей приехал отец. На сердце у меня было тревожно.
На следующий день мы продолжили лепить замок. В воздухе носилась мошкара и воробьи, из игрушечных интеллектуальных излучателей в них палили карапузы и весело смеялись, когда попадали. В воздухе печально кружили пепел и птицы с обожженными крыльями. Неподалеку рободети строили из песка точную модель упавшей в прошлом году Пизанской Башни. Саша сказал мне:
