Пепельные цветы - Алексей Анатольевич Притуляк
– А солнце? – возразила Беатрис. – Солнце он тоже соберёт?
Липси пожал плечами, улыбнулся.
– Будет вам нагонять тоску, Беатрис, – сказал он. – Всё пройдёт, всё кончится. Повоюют, навоюются вдосталь, и всё вернётся на круги своя. Правило номер семьдесят восемь гласит: всё плохое рано или поздно кончается, и…
– И начинается худшее, – рассмеялся Ллойд своей шутке.
Липси бросил на него критический взгляд, покачал головой.
– Всё плохое рано или поздно кончается, – повторил он, – и тогда каждый получает по мере своей веры в лучшее.
– Длинно, – не оценил Ллойд. – И не аксиоматично.
– Мудро, – не согласилась Беатрис.
– Детский лепет, – настаивал Ллойд.
– А ты, значит, – она ущипнула его за руку, – можешь быть не только ребёнком, но и циником?
Что-то в её тоне, какое-то нетерпение больно кольнуло Ллойда в сердце. Он почувствовал тревогу. Нет, это был не джип, который неожиданно вырулил из-за поворота и сигналит – нет, это был всего лишь звонок велосипеда. Но…
– Мы ссоримся? – неуверенно спросил он.
– Да нет конечно, глупый! – улыбнулась Беатрис.
– Ну и чудно, – кивнул Липси. – Каждому воздастся по вере его. Надеюсь, с этим-то наш господин Кэрролл, – он подмигнул Ллойду, – спорить не станет.
– Эту же пословицу любил приговаривать мой отец, – вспомнил Ллойд. – Когда сёк меня розгами.
– А? – поднял брови Липси. – Э-эм-м… Простите, Ллойд, если чем-то…
– Пустяки, – улыбнулся он.
Улыбка наверняка вышла вымученной. Теперь Липси станет думать, что обидел его. И станет хуже относиться к Ллойду, как часто поступают люди с теми, перед кем чувствуют себя виноватыми.
– Бедный мальчик! – Беатрис погладила его по волосам.
У неё волшебные руки, у милой Беатрис. Правда, правда. Одним прикосновением она способна вернуть ему душевное равновесие. Странное чувство любовь. Странное, необыкновенное и…
– Да, я не богат, – произнёс он. И, почувствовав зов жареного картофеля из-за двери: – Кажется, из кухни запахло обедом.
– О! – обрадовался Липси. – Надо пойти глянуть, что там у нас. Пока хозяин не вернулся.
– Ллойд, – Беатрис неуверенно коснулась его руки, когда Липси скрылся за дверью. – Ллойд, поцелуй меня, мой хороший.
Глаза её приблизились, заглянули в душу. Ллойд не мог бы объяснить себе значение её взгляда. Было в нём что-то… что-то тоскливое. И одновременно будто искорки плескались, посверкивали где-то в глубине.
– Тебе грустно? – спросил он.
– Почему ты так решил?
– Ну-у, женщина обычно просит поцеловать её, когда ей грустно.
Она рассмеялась, показав белые красивые зубки.
– Не только, мой хороший. – И, как бы шутя, но грудным каким-то и подрагивающим голосом: – Ты будешь целовать или нет?
Он коснулся её губ, осторожно впитал их мягкую нежность.
– Ещё! – требовательно произнесла она, когда он вернулся из быстрого поцелуя. – Только… Только – как мужчина целует свою женщину. Властно. Жадно. Можешь так?
– Н-не… Не знаю, – выдавил он, поёжившись. – Попробую.
15. День двенадцатый. Шон Деллахи
От привычки убивать избавиться не так-то просто. И даже когда ты уже не убиваешь, потому что лишён такой возможности или избавлен от такой необходимости, остаётся привычное мышление и отношение к жизни человеческой, как к чему-то необязательному и незаметному. От него уже не избавишься – от мышления. Мозги твои повёрнуты, тормоза не работают, нервы ни к чёрту. Жизнь, к которой ты несколько лет относился наплевательски, улучив момент, поняв, что ты больше не опасен, начинает мстить тебе.
Он не знал, так ли это на самом деле и так ли это происходит с другими. Или жизнь мстила только ему – далеко не самому виноватому из всех.
Много лет назад, выйдя из госпиталя, постукивая протезом по горячему асфальту, сержант Шон Деллахи смотрел на безоблачное и бескрайнее небо, на беззаботных девушек (которые, – он понимал это, – отныне не для него, кроме, разве что, проституток), на деловитых голубей и пахучие клёны, и думал о том, что его жизнь не кончилась, в отличие от многих других жизней. Его жизнь продолжается, как бы там ни было, и у него есть возможность получить от неё по счетам всё, что она ему задолжала.
Жизнь, как оказалось, располагала иначе. "Я ничего тебе не должна, Шон Деллахи! – сказала она. – А вот на тебе, друг ситный, – точно должок".
И пошла собирать долги! – успевай только квитанции подшивать. Сначала отец от невесть откуда взявшейся чахотки, через год мать с пневмонией, следом брат от шальной бандитской пули, ещё через год сестра отошла при родах. Поставил он, было, на любовь – хорошую сумму поставил, – а когда рулетка, покрутившись, встала, оказалось, что снова выпала смерть. И женщина, которая вот-вот вытянула бы его за волосы из бездны ненависти и пьяного угара, в которую он скатывался, не справилась с управлением на шоссе номер девятнадцать.
Что было дальше, он потом не мог вспомнить, как ни напрягал память. Он просто впал в кому, утонул, потерял сознание, исчез в параллельном мире. И пришёл в себя внезапно, вдруг, семнадцать лет спустя, как будто вынырнул из того пьяного омута, в который провалился – очнулся почти стариком, в жизни которого была только война, а потом не было ничего.
Казалось бы, ещё не всё потеряно, ещё есть небольшой запас – лет десять, а если повезёт, так и все двадцать. Но жизнь ещё не остыла, она не находила, что Шон Деллахи заплатил сполна и больше ничего ей не должен. И чтобы добить его окончательно, наверняка, она начала большую войну. Она готова была сдохнуть сама рядом с ним, но только бы лишить его своего присутствия…
Он потряс головой, потянулся, включил стоящее на столе радио.
"Наше музыкальное ревю продолжится через несколько минут, – известил диктор голосом уставшего от собственной жизнерадостности идиота, – а сейчас – время новостей на радио "Дредноут".
Напоминаю, что сегодня двадцать пятое июня, сто тридцать девятый день "Большого Бума", пять дней до истечения срока ультиматума. Восемнадцать часов местное время, и с вами как всегда я, Кевин Джонс, с известием о том, что в "Даланхолле" началась распродажа элитных вин. Обязательно сходите, ребята: бутылочка доброго винца на столе со свечами – это то, что понравится любой девушке.
Главные новости на текущий час.
Сегодня, на аукционе в Суонси был продан комплект нижнего белья знаменитой Шайни Мур. Ребята, почему никто из вас не позвонил мне в студию и не сказал? Вы же знаете, как я люблю Шайни Мур и её нижнее бельё! Так вот, комплект ушёл за… ого!… за тридцать две тысячи фунтов… Кхм-кхм… Возникает вопрос, ребята: а так ли уж сильно я люблю
