Виталий Каплан - Струна (=Полоса невезения)
— Зачем? — удивилась Лена. — Господи, Костя, ну это же просто делается. Например, так. Смотри!
Двумя легкими касаниями она поправила прическу, провела ладонями по лицу — и как-то неуловимо преобразилась. Нет, никуда не исчезли острые скулы, не выправились мелкие неровные зубки, не удлинился разрез глаз. Но Лена вдруг похорошела, даже помолодела вроде и в тот же миг сама же растрепала собственную прическу, после чего надавила на кнопку звонка.
Несколько секунд ничего не происходило, потом послышались тяжелые шаги.
— Кто? — не открывая двери, поинтересовался мрачный баритон.
— Вы меня извините, — не своим голосом залепетала Лена. — Я ваша соседка. Вы понимаете у меня на кухне дверь заклинило, а муж на работе, а там молоко убегает… Мы замок туда поставили, когда у соседей свадьба была, они к нам через черную лестницу…
Продолжать историю не пришлось.
Раздался скрежет проворачиваемых запоров и дверь слегка приоткрылась.
Дальше все было быстро. Мне не пришлось даже дернутся, Лена все сделала в одиночку. Сильным рывком выдернула хозяина за порог — и тут же втянула обратно, но сама уже находясь внутри.
Я скользнул следом, аккуратно закрыв дверь и с интересом оглядел Абдульминова. Тот был облачен в роскошный халат, с грациозными дальневосточными драконами. Судя по всему, Марат Николаевич совсем недавно принимал ванну.
Сейчас он стоял, прижатый к стене, боясь пошевелиться. Причина понятная — правая рука Лены, скользнув под халат, сжимала главные его достоинства. Несильно сжимала, но вполне достаточно для приведения к нужному знаменателю.
— Ну что, Абдульминов, будешь себя хорошо вести? — сухо спросил я, разглядывая массивного, почти моих габаритов мужчину. А брюшко у него, кстати, куда основательнее… Пиво, небось, гиподинамия…
— А… у… ну да… — выдавил Марат Николаевич пересохшими губами.
— Вот и славненько, — заметил я. — Ну, что же мы в коридоре топчемся? Пойдем в комнату, поговорим. Разговор у нас намечается интересный…
Уже в комнате Абдульминов, усаженный в огромное, почти как у Кузьмича, кожаное кресло, угрюмо протянул:
— Я… Ребят вы что хотите, вообще?
Елена Ивановна суховато улыбнулась.
— Сейчас поймешь, Марат.
— Это с жилищем твоим новообретенным связано, — добавил я. — Документы на квартиру, пожалуйста.
Абдульминов попытался выбраться из кресла, но легким тычком был отправлен обратно.
— Не суетись, — пояснила Лена, — тебе двигаться вредно. Просто скажи где.
Секунду он соображал.
— Вон, в столе, в тумбе нижний ящик, там синяя папка…
— Очень хорошо, — откликнулся я, извлекая добычу. — Скажи им «Адью», больше ты их не увидишь… равно как и квартиры. Не дергайся, не дергайся, у нас мало времени. Через полчаса грузчики приедут, барахлишко твое вынесут и доставят, куда сам скажешь.
— Какого хрена? — пискнул Абдульминов.
— Грубо, Марат, грубо, — печально прокомментировал я, вытаскивая из кармана свернутую струну. — Тем более при даме. А суть, дорогой мой, в том, что ты здесь больше не живешь. Договор купли-продажи признан недействительным и аннулирован. Ибо осуществлен был с нарушением закона. Вот, — помахал я перед его носом объемистой пачкой бумаг. — Тут и документы от риэлтера, и заверенное объяснение нотариуса, и все твои расписки.
— Да вы чего, ребята, стебетесь? — вскинулся Марат. — Какого еще лешего? Да вы-то кто, какое у вас право?
— О правах заговорили… — лукаво протянула Лена. — Кость, объясни ему, убогому.
— А вот по какому, — помахал я перед его носом кончиком струны. — Ты знаешь, что это такое?
Абдульминов хмуро молчал.
— Так вот, ты хочешь посмотреть корочки? Ну ладно, взгляни. Может, наведет тебя на какие-нибудь разумные мысли.
Сунув Марату под нос развернутое удостоверение, я несколько секунд любовался недоуменным выражением его лица.
— Да… Непонятно? При чем тут какой-то зачуханный Фонд защиты прав несовершеннолетних? Ты прав, Марат, все на самом деле куда интереснее, но ты же хотел официальности? А насчет защиты прав — так оно все и есть. Ты купил квартиру, принадлежавшую мальчику, только-только вернувшемуся из детского дома. Согласно закону, мальчик не вправе еще совершать подобные сделки, он не достиг возраста полной гражданской зрелости, и потому продажей могли заниматься только родители или заменяющие их лица. Да, я знаю, что за двести «огурцов» мадам Артюхова из департамента опеки подмахнула соответствующие бумажки. Уравняв, кстати, одним росчерком трехкомнатную квартиру и конурку в коммуналке. Тем самым жилищные условия подростка были явно ухудшены. Не стыдно?
Судя по бешеным глазам Марата, кипевшее в его потрясенных мозгах чувство ничего общего со стыдом не имело. Пожалуй, будь я один, не обошлось бы без криков и рук. Но Лена, похоже, внушала ему непреодолимый ужас. Ручаюсь, таких женщин он до сих пор не встречал.
— Да я что, знал, что ли? — хмуро пробормотал он, глядя в пол.
— А вот теперь имеет место явная ложь, — с удовольствием заметила Лена. — Ты прекрасно знал, Абдульминов, кто здесь прописан, ты его видел, когда вы пятнадцатого апреля в двадцать ноль-ноль, в компании с представителем фирмы «Комфорт-А» и с участковым уполномоченным явились осматривать площадь. Напугали ребенка до полусмерти…
— Нашли ребенка, блин, — чуть не сплюнул на роскошный ковер Абдульминов. — Повыше меня будет…
— Ребенок он, ребенок, — пренебрежительно отмахнулась Лена. — Ноги длинные, мозги короткие…
— «Струна» сама определяет, кто ребенок, а кто нет, — добавил я, играя зажатой меж пальцев стальной нитью. «Си» малой октавы. Расчерчивая крест-накрест застоявшийся воздух, я дал возможность Абдульминову насладиться тонким, похожим на птичий свистом. Между прочим, страшное оружие. Шоссе, Женя, взвод спецназа… Даже и без энергий Струны — хлестким ударом можно рассечь мясо до кости. А уж сонную артерию — это вообще как два пальца об асфальт…
— В общем, нам некогда чистить тебе черепушку… — мне понемногу надоедал весь этот спектакль. И даже жалко становилось самодовольного торговца, с которого так легко оказалось сбить спесь. — Я думаю, ты о нас слышал. И наверняка знаешь, что с нами лучше не спорить.
— На дешевые понты берете, — облизнул он сухие губы. — Этак любой фраер из подворотни за Шварцнегера сработает.
— Ой, плохо, Абдульминов, ой плохо! — присвистнула от такой наглости Лена. — Наказывать, однако, надо. Кость, дай-ка мне инструмент и подержи дядю.
Приняв у меня тонкую струну, Лена быстренько освободила Абдульминова от халата. Я же, встав позади кресла, пресекал всяческое трепыхание.
— Ну что за мужик, — ругалась меж тем Лена. — Носить трусы такой пошлой расцветки… Никакой культуры, блин.
Невесть откуда она извлекла маленькие ножнички и, вжикнув, перерезала резинку. Господин Абдульминов остался в чем есть. То есть, собственно, ни в чем.
Лена деловито, будто ей приходилось делать это десятки раз на дню, захлестнула струну вокруг гениталий, держа ее за кончики.
— Ну вот, Марат Николаевич, ты зачислен в наши клиенты. Детей ты не любишь, как показало следствие, значит, они тебе в дальнейшем и ни к чему будут…
— А… Сука, мля… — захрипел, захлебываясь пеной, Абдульминов, с ужасом глядя на врезающийся в плоть металл.
— Ругаешься… Нехорошими словами ругаешься, — бесстрастно прокомментировала Лена, не ослабляя нажима. — Это наказуемо.
— Не буду… — взвыл Марат, тяжело дыша. На лбу его мелкими каплями выступил пот. — Я больше не буду…
— Золотые слова, — усмехнулась Лена. — Начинаешь понимать… Слушай, Кость, а может, пожалеем его на первый раз? — обернулась она ко мне, старательно пытаясь скрыть в голосе искорки смеха.
— Хех… — глубокомысленно кашлянул я. Понемногу к горлу подступала тошнота. Нет, слаб я все же, не готов еще к таким мероприятиям. — Учитывая искреннее раскаяние клиента… Ты ведь раскаялся, Абдульминов? — участливо спросил я жертву.
— Да! Да! Да! — энергично затряс челюстью Марат.
— Ну вот и славненько, — с искренней радостью сказал я. — Лена, освободи товарища от ненужного уже устройства.
Бедняга оптовик в ужасе окаменел, неправильно истолковав мои слова. И облегченно выдохнул, когда Лена сняла с его хозяйства струну и принялась аккуратно сматывать ее.
— Вот, Марат Николаевич, делай выводы. С нашим оглодом габузиться не сростно. А чтобы избавить тебя от лишних телодвижений… Сейчас, если хочешь, мы позвоним твоей крыше, Альберту, и ты можешь совершенно свободно высказать все свои эмоции и пожелания. А потом я возьму трубу и скажу Альбертику пару слов. После чего крыша у тебя уедет, и придется подыскивать другую. Ну что, звоним? — лукаво спросил я, вынимая мыльницу.
