Игорь Удачин - Ковчег
Занудин не узнавал комнаты, в которой находился. Но то, что он по-прежнему в «Ковчеге» — знал наверняка.
Занудин стоял у окна и прислушивался к тишине. Был как раз тот час дня, когда на улице янтарем разливается солнце, а в доме уже темно. В мыслях витали туманные и щемящие душу образы: детство, юность, несбывшиеся надежды, Эльвира, паломничество в неизвестность… Ничего не выражающим взглядом уперся он в макушку хилого дерева, похожего на умирающее рукастое чудище, склонившееся к окну как к корыту с едой.
Небо… — (Занудин медленно поднял взгляд выше) — Все такое же… Безжизненное… Кусок измятого картона, выкрашенный в грязно-желто-голубое…
Занудин шумно проглотил подкативший к горлу зевок и растянул рот в кривой ухмылке. Резонно ли взрослому вменяемому человеку липнуть к окну с целым ворохом сентиментальных мыслей в голове, одушевлять дерево, принимая его за чудище, подозревать небо в бутафорности? Действительно, смешно…
Занудин снова приготовился в пух и прах разделаться с накатившим зевком — но в комнату вошел Поэт, и от неожиданности Занудин даже забыл, о чем только что думал. Шаркая ногами, Поэт приблизился к Занудину. Оба приветствовали друг друга небрежным кивком (причем у Поэта кивок вышел небрежным в значительно большей степени).
— Вы мне денег должны, батенька. Не станете отрицать? — прозвучал чванный Поэтовский баритон.
— Каких денег? — последовала удивленная реакция со стороны Занудина.
— Таких…
— За что?
— Что значит «за что»?! — взвился Поэт. — Подобным вопросом вы ставите меня в крайне обидное и неинтересное положение. Почему я за вас должен помнить?!
Занудин мученически почесал лицо. Деньгами в «Ковчеге» вообще никто не пользовался — ерунда какая-то… Однако подбрасывать щепок в костерок этого явно провокационного спора желания не возникало. Занудин заставил себя смягчиться.
— Я и вправду не помню. Извините ради бога. Сколько, по-вашему, я вам должен?
— Сто.
— «Сто» чего?
— Ну не тугриков же! — снова вспылил Поэт и обиженно надул щеки.
И вдруг Занудин обратил внимание на следующее обстоятельство (которого до этой минуты не замечал): карманы его брюк до отказа были набиты чем-то тяжелым, зыбучим и при тряске — звонким. Штаны под грузом неизвестного содержимого так и норовили сползти.
— Как странно, — пробормотал Занудин и осторожно запустил руку в один из карманов.
Ах! — хотел он тут же воскликнуть, но промолчал, с удивлением разглядывая приближенную к самому носу пригоршню старинных золотых монет. Охваченный волнением, Занудин выгреб из карманов все монеты до последней и столбиками по пять штук построил сокровище на подоконнике. Столбиков набралось ровно двадцать — то есть полная, требуемая Поэтом сумма. Вот ведь…
День за окном медленно оборачивался вечером. Последние солнечные кляксы стекали по стеклу и, воровато подползая к ровным рядкам выставленных монет, играли на них ярко-оранжевыми бликами. Занудин присел на корточки и, уткнувшись подбородком в подоконник, странным образом забылся на какое-то время, то вскидывая рассеянный взгляд на расплывающийся вид за окном, то опуская его на мерцающие золотом диковинные столбики. Поэт терпеливо нависал над Занудиным со спины, уныло щурясь, — чем-то в эти минуты он напоминал потрепанного невзгодами подслеповато-болезненного коршуна.
— Забирайте, — опомнившись, сухо проговорил Занудин, кивая на деньги. Сам же поднялся и отошел в затемненную часть комнаты.
— А знаете что, — оживился вдруг Поэт, и лицо его сделалось малиновым, — поедемте-ка лучше на эти деньги развлекаться, а?
— В смысле? Уедем куда-то из «Ковчега»? — с подозрением в голосе, но и со схожим оживлением уточнил Занудин, возвращаясь к окну.
— Ну да. Черт возьми! Почему бы и нет?! По-моему, славная идея!
— И куда же мы поедем?
— Это уж доверьте позаботиться мне. Ой, какой подъем я сейчас ощущаю, удивительно! Оставьте деньги пока при себе. К сожалению, не обладаю такими вместительными карманами, как у вас!
Трясущимися пальцами Занудин оттянул материю штанов и любезно предоставил Поэту скидывать в бездну своих карманов столбики монет с кручи подоконника.
…Без лишнего шума покинув стены «Ковчега», Поэт и Занудин долго брели через глухой корявый лес, пока в сгустившихся сумерках, ободранные и уставшие, не вышли к шоссе. В ночном небе висела желтая с темными отметинами луна, похожая на выкопанный из земли человеческий череп. Компаньоны разместились на большом валуне возле дороги и закурили. Холод, почти зимний, пронизывал до костей.
— Долго ли нам еще?.. И куда мы, собственно, направляемся? — сплюнув через щелку в передних зубах, поинтересовался Занудин.
Поэт, протирая очки о полу пиджака, что-то неразборчиво промычал.
— Вообще-то мы ехать собирались, — более внушительным тоном заговорил Занудин. — Вот дорога, пожалуйста! Что скажете?
Поэт резким движением вскинул указательный палец и застыл. В голову Занудина, хоть убей, не приходило никаких соображений, что означает этот торчащий у него перед лицом палец, однако спустя короткое время Занудин ясно расслышал шум движущегося автомобиля. Вдалеке из-за деревьев пробивался свет мощных фар.
— Давайте половину суммы, — водрузив очки на нос, сухим приказным тоном распорядился Поэт. — Порасторопнее, порасторопнее.
— Пятьдесят?
— Да.
Занудин, ощущая всю нелепость ситуации, подсвечивая себе зажигалкой, принялся отсчитывать пятьдесят монет золотом.
Проезжавший автомобиль оказался шикарным лимузином, какой в здешних краях Занудин уж никогда бы не подумал встретить. Поэт рванулся на дорогу и проголосовал (по сути, он просто не дал лимузину проехать, загородив путь). Покинув водительское место, из машины выскочил однорукий араб и, брызжа слюной, разразился немыслимой тарабарщиной.
— Абр-хач… тардар-сич… пирдур-вакх… асса-ля!..
— Спокойно, — объявил Поэт и, уведя араба на обочину, без лишнего промедления перешел к переговорам. Переговоры довольно быстро увенчались передачей денег.
Салон лимузина, вскоре выяснилось, уже кишел пассажирами, но Поэт был настроен крайне негуманно и категорично. «Как сельдь в бочке мы не поедем!» Араб порядочно набегался, пока не высадил всех до последнего. Это была солидная публика: кто — с дипломатами, кто — с пистолетами… Тем не менее держались суровые на вид вояжеры как-то вяло и непретенциозно, точно спали на ходу.
— Залезай, — крикнул Поэт замечтавшемуся на валуне Занудину.
Высаженная непроглядной ночью посреди леса дружина апатично расступилась перед Занудиным, пропуская его к машине. «Извините… извините… прошу прощения…» — Занудин, пряча лицо, пробрался на сидение и захлопнул за собой дверь.
— Ариведерчи, — издевательски помахал ручкой из лимузина Поэт, и они тронулись в путь.
Однорукий араб оказался большим лихачом по части вождения и за пятьдесят золотых, жутко возбужденный, втянул компаньонов в умопомрачительное ралли, срезая повороты прямо через лес, представлявшийся раньше не то что не пригодным для езды, а попросту непроходимым. Чего только не натерпелся бедный Занудин!
Час или два спустя лес расступился и впереди засветились неоновые огни города. Дорога, однако, лучше не стала.
— Как называется этот город? — спросил Занудин.
— Вавилон! — выкрикнул Поэт и гулко расхохотался, словно в ответе его заключалось зерно остроумнейшего перла.
Занудин пожал про себя плечами.
— Проститутки, выпивка, балдеж, — придвинувшись вплотную, принялся интимно нашептывать на ухо Занудину Поэт.
Из-за тряски Поэт то и дело врезался в его ухо или скулу влажными губами, отчего Занудин уже мысленно сожалел о том, что ввязался во всю эту историю. Но идти на попятную было поздно.
Въехав в город и попетляв по его ночным безлюдным улицам, лимузин вдруг остановился. Посреди площади. У большого белого собора…
«Причем тут церковь?» — недоумевал Занудин, но призвал себя помалкивать. Может, разъяснение придет позже?..
Однорукий араб, удалив со лба испарину, долго подбирал нужные слова и наконец не без труда произнес:
— Эхалы-приэхалы, слищ… здеся вод… будэмтэ прощаса.
И араба они задерживать не стали — лимузин с визгом укатил прочь.
Итак, перед ними возвышался храм. Сказать прямо — смутной принадлежности к какой-либо известной религии. Кроме того: церковь, мечеть, синагога, пагода и т. п. — были для Занудина, человека светского, с религией на вы, попросту синонимичны. Да и имело ли сейчас принципиальное значение, какой конфессии прихожане пользуются здесь «наибольшим» почетом? Сооружение само по себе выглядело настолько грозно и величественно, что самый отпетый атеист устрашился бы приблизиться к нему, памятуя о изначальной цели своей поездки (Поэт ведь обещал кутеж и проституток!).
