Игорь Удачин - Ковчег

Занудин с отвращением косил глаза на побуревшую от ран руку парня. Кровь стекала теперь на Занудинское постельное белье. «Навряд ли он мог зарезать кого-то здесь, в «Ковчеге», — мысленно успокоил себя Занудин. — Наркотический бред, по всей видимости — что же еще?» Сейчас, когда Вашас лишился ножа, Занудин легко, ничем не рискуя, мог выдворить молодчика из комнаты. Но по тем или иным соображениям не сделал этого.

— Тебе бы раны перевязать не помешало. Кровь ведь идет. Не видишь?

Сад Вашас с тоскливой иронией нацелил сузившиеся зрачки в область Занудинской переносицы.

— Ерунда, — отмахнулся он, — это меня не обламывает… Может, ты крови боишься?

— Да ну нет, причем тут… — замялся Занудин.

— Читал? — переведя взгляд на лежавшую в стороне книгу, спросил Вашас. В выражении его лица стало проявляться все больше и больше притягивающего, человеческого.

— Да, читал. Историческая…

— А я ненавижу книги. Все они скучные. Я раньше комиксы, правда, любил — а больше ничего. Мне вообще кажется: книги — для жирных лопоухих дураков, которые, знаешь, верят, что булки с маслом на деревьях растут, и все такое.

— Это не совсем верно, — осторожно не согласился Занудин.

— Это не совсем ве-ерно, — вяло передразнил Занудина Вашас. — Даже если я не прав — мне все равно насрать на это.

— Да уж… ты, видно, ко всему так относишься.

— Я просто хочу сказать, что меня, на самом деле, тошнит от тех, кто воображает, что чего-то там такое знает, чего не знают другие… Те же парни, возьми, что выросли на улице — они, уж поверь, знают куда побольше любого расфуфыренного умника! Просто стебутся над собой и своей гребаной жизнью — и все! Так-то вот.

Воцарилось полуминутное молчание.

— Ты меня боишься? — задал неожиданный вопрос Сад Вашас. По-странному тихо и отвлеченно.

— С чего бы это? — оскорбленно возразил Занудин и совершенно незаметно провалился в топь размышлений. Может, послужил поводом испытанный шок. Может, иная затушеванная причина. Кто знает.

…Занудину припомнилось время, когда к нему еще относился термин с общепринятым налетом этакой неполноценности — «подросток». Время, откуда и растут ноги большинства неприятностей и разочарований дальнейшей жизни человека. Все негативное и безрадостное, что успеешь подобрать в период тех, если не первых, то во всяком случае ранних жизненных исканий, превращается затем в снежный ком, который неудержимо катится и ускоряется, захватывая по пути подобное к подобному, пока не достигнет намеченной точки и не завалит тебя с головой. Быть может, лишь единицам дозволено менять неписаные законы, довлеющие над людьми… Сейчас Занудин сумел отгородиться от воспоминаний, связанных с трагедией его родителей. Однако он думал о каких-то прочих вещах, мысли о которых долгие годы уже ни к чему кроме равнодушия не побуждали. О мелочах, что в минуты ментального ступора превращаются вдруг в исполинов! Так бывает… Он помнил себя неуклюжим, малообщительным. Когда все вокруг беззаботно веселились, занимались чем-то важным и интересным — Занудин фатальным образом растворялся в колючих лучах чужой значимости, становился невидимкой. Когда набирался смелости обратить на себя внимание — рядом почему-то не оказывалось никого… Вероятно, подобная история стара как мир. Обычная история одиночества. Занудин мог быть находчивым, сильным, решительным — каким угодно, — но только наедине с собой, в потаенных закоулках своей души. В пору детства это даже в некоторой степени увлекательно. Но вот ты уже подросток — и становится страшно, а подчас противно и больно…

«К чему все эти мысли?» — Занудин внутренне поежился.

…Ребята с проколотыми ушами и носами, в косых черных куртках и рваных штанах, полупьяно вокруг себя взирающие или ни с того ни с сего впадающие в разнузданную развеселость — всегда были неотъемлемым атрибутом Занудинского двора, в котором он рос. (Сад Вашас послужил ярким их напоминанием)!! Занудин, сколько себя помнил, всегда держался на расстоянии от этих ребят. Хотя Гнилые — так они друг друга называли — ни разу его и пальцем не тронули, даже внимания не обращали. Били и унижали, как ни странно, другие — с виду нормальные, приличные, в накрахмаленных рубашечках. А еще непременно обчищали карманы. Зачем только? Имелись ведь если не богатые, то уж по крайней мере состоятельные родители. На языке Гнилых — обидчики Занудина, отпрыски пап и мам с пухлыми кошельками, звались Мажорами. И вот ведь непонятно — страдал юный Занудин от подлых проказ Мажоров, а до параноидальности опасливый взгляд все равно косил на Гнилых… Гнилых-то, такое дело, никто не любил. Неопрятные, бесцельные, несообразные всему окружающему… кучкуются все как дворняги… веселье это их дурацкое, ничего-не-делание постоянное, взгляды мутные, разговоры… носы и уши, опять же, зачем-то проколоты… и зачем в самом деле? Похоже, им нравилось вводить в недоумение своим видом. Эпатировать! Их наверняка забавляла реакция окружающих. Быть может, объединившись во мнении, что мир по своей сути отвратителен и безумен, они всего лишь хотели быть его правдивым отражением?..

«О чем это я, черт подери?» — вновь мысленно осекся Занудин.

…Хотел того или нет, Гнилые на долгое время остались для Занудина своеобразным мерилом всего, что касалось отношения к окружающему миру. Белая ворона Занудин наблюдал и сравнивал, но так толком ни в чем и не разобрался. Некоторые из Гнилых окончательно опустились, спились. Другие превратились в работяг и добропорядочных семьянинов. А один даже стал писателем… Подумать только, писателем! Вот уж точно, истина — сестра парадокса… Что же касается их явных, в понимании Занудина, антиподов (Мажоров) — из тех никто не спился. Зато трое или четверо облюбовали тюремные нары. Кто-то втерся в шкуру респектабельных полит- и бизнес-деятелей. Кто-то подался в индустрию развлечений. Остальные — по-разному. Адвокат. Дизайнер. Пресс-секретарь. Чемпион по боулингу, оскандалившийся неоднократными обвинениями в педофилии… Как ни старался, а системы из накопленных наблюдений вывести, увы, Занудину не удалось. Очевидно, судьбы людей ничего не проясняют в мироустройстве. То ли Плохое, дошедшее до грани, становится Хорошим, то ли наоборот. А скорее — все намного запутанней и сложнее. Со средними мозгами не разберешься…

— Э-эй, — протяжно позвал Занудина Сад Вашас.

Занудин вновь «вернулся» в комнату, из которой его будто унесло вихрем абсолютно несвоевременных раздумий. Отсутствующим взглядом вперившись в Вашаса, Занудин закурил.

— Угостил бы тоже. А?

Занудин протянул пачку, обратив при этом внимание на свои дрожащие руки.

— Чего это с тобой творилось? Как улетел…

— Прости, задумался. Со мной бывает.

— Много думать — это дристня. Это ничего, знаешь, хорошего.

— Так ведь и я думаю о всякой дристне, — невольно перешел на язык Вашаса Занудин. — О том как раз таки, что маловато вокруг хорошего… Зато глупости в мире сколько! И откуда она берется?..

— Понимаю, о чем ты, — дружески пробурчал панк-рокер со свастикой на груди, пожевывая губами сигарету. — Вот и эти твои все мечтают из дерьма конфетку вылепить… а ничего у них не получится, у придурков… не понимают они ничего…

Занудин опустил взгляд на пропитанные кровью простыню и одеяло, но прежнего отвращения уже не испытал. Какое-то неясное чувство подсказывало взглянуть на все сквозь пальцы, повести себя человечнее, что ли. Может, под впечатлением своих нежданно нахлынувших воспоминаний Занудин возвращал какой-то долг прошлого? Какой и за что — сам не понимал.

— Слушай, а у тебя случайно по вене вмазаться нечем? — с тоской в голосе спросил Вашас.

Занудин вздрогнул. Ему потребовалась минута или две, прежде чем до него дошло, что Вашас спрашивает о наркотиках.

— Нечем. Сам удивляюсь — нечем вмазаться… — замотал головой Занудин, вымученно улыбнувшись.

— А чего у тебя… есть?

— Ни-че-го.

— Совсем?

— Совсем.

Разочарованно прищелкнув языком, Сад Вашас поднялся с кровати и, задумчиво поглаживая искалеченную руку, поплелся к выходу.

— Завтра в полночь Панки зайдут за тобой. Ты ведь приглашен? — оглянулся он на пороге.

Занудин промолчал. Он смотрел в пол и словно стеснялся поднять лица.

— Ну ладно, ухожу я. Погано мне. Понимаешь, о чем я? Понимаешь?..

Не дожидаясь ответа на свой извечный условный вопрос, Сад Вашас, точно тень, выскользнул из комнаты.

Скинув с себя халат и уперевшись подбородком в кулаки, Занудин тихо-тихо что-то напевал. В эту ночь он так и заснул на пропитанном кровью Вашаса белье…

— 17 —

Занудин не узнавал комнаты, в которой находился. Но то, что он по-прежнему в «Ковчеге» — знал наверняка.