Джон Бересфорд - Только женщины

- Чего вы испугались? - я вас не обижу, - начал было мясник, но его дама перебила его.

Красивые глаза ее сверкали гневом. - Если вы будете стоять здесь, я уйду! - сказала она, и по интонации слышно было, что она не простолюдинка.

Мясник заметно колебался. Быть может, цепь, Державшая его, уже наскучила ему и начинала тяготить, но он взглядывал на свою спутницу и, видимо, не знал, как поступить.

- Отчего же не остановиться? Что тут за беда. Расспросим о новостях и все такое…

- Едем мы дальше, или нет? - гневно крикнула красавица.

- Да уж едем, едем, - угрюмо отозвался он. - Чего раскипятилась бабочка? Эй, вы! пошевеливайтесь! - прикрикнул он на нимф. - На что глазеете?

Но, когда ландо тронулось, он еще раз оглянулся на Милли.

- Какая скотина! - вскричала Бланш, когда процессия прошла мимо и спустилась с холма.

- Как он смотрел на мои волосы! - хихикнула Милли. - Прямо беда мне с ними. Я хочу подобрать их, а они не даются - от жары, что ли, стали такие непослушные.

- Счастье для нас, что эта тварь была с ним.

Милли горячо поддакивала. Теперь, когда опасность миновала, она расхрабрилась. Миссис Айзаксон смотрела то на одну, то на другую и не высказывалась вовсе.

- Позвольте мне помочь вам причесать ваши роскошные волосы, - предложила она глупо улыбавшейся Милли.

Милли была очень признательна. - Какая вы милая, миссис Айзаксон! Прямо беда мне с ними. Иной раз я готова остричься…

Все время, пока спутница причесывала ее, она возбужденно болтала без умолку, в то время, как Бланш укладывала в тележку остатки их обеда.

Не без труда удалось им снова усадить в тележку миссис Гослинг. Она не обратила никакого внимания на процессию, но, когда они снова тронулись в путь, она точно проснулась и начала допытываться, скоро ли они придут домой.

- Я все думаю про занавеси в гостиной, Бланш.

- Теперь скоро, - успокаивала ее Бланш - Часа через два будем дома.

Миссис Айзаксон переменилась с ней местом. - Я сильнее вас - мне лучше подталкивать сзади. Но, тем не менее, дорога в гору была страшно утомительна и тяжела. Все три женщины выбились из сил, вынуждены были поминутно отдыхать и с возрастающим раздражением поглядывали на недвижную фигуру на тележке - главную причину всех их огорчений.

- Я уверена, что она отлично могла бы идти сама, - вырвалось, наконец, у Милли.

- Хоть немножко бы, чтобы дать нам передышку, - поддержала миссис Айзаксон.

Но когда Бланш предложила матери слезть и немножко пройти пешком, миссис Гослинг как будто не поняла ее, и, из жалости к старухе, они продолжали мучиться, с каждой минутой раздражаясь все больше. Наконец, добравшись до ровного места на вершине холма, взглянули вниз, на длинный спуск в долину и увидали, милях в двух с половиной впереди, шпиль колокольни Марлоу.

Посидели под изгородью, отдохнули и снова двинулись в путь. Милли, по примеру сестры, сняла шляпу. Бланш так и бросила свою под стенами Вайкомбского Аббатства, но Милли свою шляпу уложила в тележку.

Спускаться было легче, и Милли с миссис Айзаксон все время о чем-то беседовали вполголоса; Бланш мало обращала на них внимания, занятая мыслями о том, удастся ли им устроиться в Марлоу; миссис Гослинг в счет не шла,

- Какой он красавец! - этот парень в тележке, - неожиданно заметила миссис Айзаксон, глядя на широкую запыленную спину миссис Гослинг и сломанный зонтик, распяленный над ее головой.

Вы хорошо сделаете, если не будете близко подходить к этому месту.

Милли захихикала. - О! Мне это ничем не угрожает. Его жена уж позаботится об этом.

- Едва ли это его жена. Мужчин теперь так мало - станут ли они жениться.

- Ну, вот еще! Что вы такое говорите! - вскричала возмущенная и в то же время заинтересованная Милли.

- Правду. Я слыхала об этом красавце. Он мясник и каждый день ему приходится убивать коров и баранов, так как женщины не любят этого делать. Он очень сильный и умница. Некоторые женщины научились у него разнимать на части убитых животных. И, понятное дело, молодые женщины влюбляются в него, но он не женится, потому что он один, а женщин много, и было бы несправедливо, если он любил только одну - ведь, если у других женщин не будет детей, все люди скоро вымрут. Да и жениться ему незачем, но он обыкновенно берет себе на время то одну фаворитку, то другую. Потому я и предостерегаю вас, что вы не ходили сюда, я видела, как смотрел на ваши чудные волосы. И я убеждена, что, если б вы не были такая скромница и не спрятались за спину вашей сестры, он бы вышел из коляски и взял бы вас, и посадил рядом с собой. А той нахалке и уродине сказал бы: «Проваливай!! ты мне надоела, я себе нашел другую, молодую, красивую, с золотыми волосами». - Потому я и говорю, что тут для вас не безопасно.

- Ну, полноте! Что вы?

- Я правду говорю.

- Ну, нет, благодарствуйте. Я не такая! - горячо вскричала Милли, гордая сознанием своей добродетели.

- Нет, правда. Вы не сердитесь, что я предостерегаю вас. Я не сомневаюсь, что вы хорошая. Ho этот человек так могуществен. Он может сделать все, что захочет, то и сделает. Он все равно, что король.

- Здорово! Ну нет, дудки. Больше меня сюда и калачами не заманишь.

- Действительно. Это было бы неблагоразумно, - согласилась миссис Айзаксон, продолжая восхвалять опасные чары девушки.

Для Милли это была совершенно новая тема разговора. Она смеялась, хихикала, отнекивалась, уверяла, что миссис Айзаксон «так только» это говорит, что она вовсе не хорошенькая, но тем не менее, так увлеклась разговором, что позабыла и об усталости, и о своих дырявых башмаках, и обо всех своих горестях. И даже шла бодрее, выпрямив стан и гордо вскинув голову. Кровь быстрей бежала у нее по жилам, и реплики ее звучали так бойко и звонко, то Бланш уловила в ее голосе что-то необычное и оглянулась назад на сестру, через голову тихой и задумчивой миссис Гослинг.

- Что с тобой, Милль?

- О, ничего! - откликнулась Милли. - Мы так, болтаем.

- И, кажется, превесело?

- Мы говорили о том, что теперь уже мы скоро отдохнем. Правда? - подхватила миссис Айзаксон, таким образом у нее с Милли образовалась как бы общая тайна.

- Может быть. Не знаю. - Бланш вздохнула и огляделась кругом.

На полях впереди там и сям виднелись маленькие фигурки, то нагибавшиеся, то снова выпрямлявшиеся.

- Ой! - вскрикнула вдруг Милли.

- Что такое?

- Там другой мужчина. - Милли указала рукой в ту сторону: - Свернем лучше в сторонку.

Но сворачивать было некуда, да и поздно. Мужчина, очевидно, заметил их. Он шел к ним наискосок, через поле, крича, чтобы привлечь их внимание. - Эй, вы! Постойте! Погодите!

- Милль! - воскликнула Бланш, с необычайной выразительностью.

- Что такое? - Милли нервничала, краснела и дрожала.

- Ты посмотри, кто это.

- Как будто не тот, что давеча в коляске…

- Ну, конечно, глупенькая. Это наш бывший жилец - помнишь, которого мы еще звали Привередой? Как бишь его звать-то… Вспомнила! Трэйль!

- Вот как! - изумилась Милли. Она почему-то была разочарована.

- Он вам друг, знакомый - да? - допытывалась миссис Айзаксон.

ИСТОРИЯ ЖЕНЩИН

История человечества есть история возникновения человеческих законов. Законы, управляющие вселенной, принято думать, вышли готовыми из рук верховного законодателя, которого одни называют Богом, а другие - физико-химическим процессом - понятия, взаимно одно другое исключающие лишь Для ханжей, будь то теологи, или биологи. Эти более широкие законы иной раз кажутся незыблемыми, как в области физики и химии, иной раз эмпирическими, как в эволюции видов, но, все же, надо думать, если они и изменяются, то так медленно, что несколько тысяч поколений, сменившихся за время жизни человечества, не имели возможности наблюдать изменения.

Человеческий закон, наоборот, все время пробует, нащупывает, не имея стойких прецедентов и по самой природе своей изменчив. За краткий исторический период нашего существования, за жалкие десять тысяч лет, которые суть лишь единое мгновение на часах вечности, мы не в состоянии были формулировать господствующего закона, которому подчинены все другие. Климат, раса и условия жизни всюду налагают ограничения, и в этих пределах различные, цивилизации выработали ряд установлений, все возрастающих в сложности и не способных удержаться в состязательной борьбе. Кто-то сказал, и сразу все поверили, что неподвижность застоя гибельная для нации, что это и есть закон законов. Как аналогия, выдвигался рост ребенка. Находились, однако, смелые умы, утверждавшие будто, если ребенка с младенчества заключить в плотно облегающую его железную клетку, он расти не будет. Но такого рода спекуляции неприложимы к человечеству в целом. Быть может, правда в том, что ничто так не пугает нас, как идея о способности человека расти. Разве мыслимо, чтобы на свете была человеческая раса более мудрая и совершенная чем наша собственная?