Ольга Голосова - Преобразователь
Пытаясь совладать с собой, Билэт кивнул, не в силах вымолвить ни слова.
— Я унес реликвию с собой, потому что не видел достойного среди вас. Не вижу и теперь. Я не могу отдать тебе медальон, Билэт, потому что только мастер может прикасаться к нему… или простец, чьи руки не запятнаны убийством.
Верховный Магистр надел капюшон и вернулся на бревно.
— Для всех я умер. Много лет я вел двойную жизнь, пытаясь уйти от мира, пока наконец два года назад не получил из Рима вместе с отпущением грехов и благословением на отшельничество долгожданное посвящение в сан. Десять лет я не спал ночей, вымаливая прощение у Бога за все то, что сделало меня Магистром Гильдии. Я всегда любил тебя, Билэт, как сына, ведь Бог не дал мне детей, и сердцем чуял, что неспроста ты лишился ножа. Небеса благословили тебя чудным даром увлекать людей словом и волшебной красотой, но и великая гордыня снедает тебя. Подумай, Билэт, какой выкуп дашь за душу свою[35], когда восторжествуют твои надежды? Я не дам тебе медальона, но приходи через год, когда твои инструменты снова будут у тебя, и мы поговорим. И помни, — голос отшельника дрогнул, — грех лежит у порога, сын мой. Он влечет тебя к себе, но ты властвуй над ним[36]. — Отшельник перекрестился и умолк, вновь принявшись за свои четки.
— Не бойся, — прервал он молчание некоторое время спустя, — если я умру, ты найдешь реликвию в моей пещере. Иди с миром, сын мой, да хранят тебя Господь и Пресвятая Богородица, — монах с любовью благословил юношу и коротко вздохнул: — Позови ее, — кивнул он в сторону Кловин.
Билэт отошел, кусая губы от досады, но когда он приблизился к женщине, на лице его царила любезная безмятежность.
Подойдя к отшельнику, Кловин присела в изящном реверансе.
— Подойди ближе, дочь моя, — глухо произнес старец.
— Мой народ не исповедует Сына Божия, и я не могу благословиться у вас, отец.
— Всякая тварь Божия благословлена Им в дни творения, и мне не гоже гнушаться тем, что вышло из рук Божиих.
— В народе нас зовут чадами гнева и детьми дьявола.
— Мало ли что болтают злые языки. Но твой народ грешит не больше нашего, а может, и меньше, если и вправду Господь лишил вас разумной души и свободы выбора. Дочь моя, я знаю, что не по своей воле ты прибыла сюда. Господь открыл мне, что дни мои близятся к концу, и хоть трепещет душа моя в ожидании исхода и суда, но дух надеется на милость Божию. И прежде чем отправлюсь я на суд Божий, хочу завершить дело, которое камнем лежит у меня на сердце. Ты знаешь…
— Реликвия, что ищет Билэт?
— Ты и вправду любишь его?
Кловин опустила глаза. Мучительные думы одна за одной отразились на ее лице.
— Да, святой отец, — все же ответила она утвердительно и судорожно вздохнула.
— Не мое это дело, но я хочу упредить тебя. В помыслы он впустил дьявола, и я боюсь, что тот приведет его на страшную дорогу. Видит Бог, я любил его, как сына, но… Мы не можем решать за любимых, каждый свободен в выборе. Берегись его и своей любви. Любовь — огонь пожирающий…
Монах вздохнул, и она заметила быструю слезу, исчезнувшую у него в бороде.
— Наклонись ближе, дочка, — вдруг шепнул он.
Кловин послушно наклонилась. На нее повеяло ладаном и лекарственными травами.
— На, возьми, — тихо сказал старец и сунул ей в руку сверток. — Отдашь своему сыну. Он помолится за нас, деточка, и, может быть, его молитвы спасут его слабого отца и подарившую ему жизнь мать.
Быстрым движением монах перекрестил ей лоб и ласково пожал руку:
— Иди, дочка, да помилует тебя Господь. Больше ничего не могу тебе сказать. Хотел сказать много, но нет на то воли Божией.
Старец встал и побрел, прихрамывая, в лес, привычно опираясь на палку.
Кловин долго смотрела ему вслед.
Потом незаметным движением опустила сверток в сумку, висящую у нее на бедре.
Билэт ждал ее на камнях, возле того места, где их часом ранее нашел отшельник. Он лениво жевал травинку, облокотившись о валун.
— Ну, что он сказал тебе? — Билэт пытливо заглянул ей в глаза, разгадывая ее мысли.
— Велел быть осторожной.
— И все?!
— Мы говорили о бессмертной душе.
— Безусловно, важная, а главное, такая своевременная тема! С кем еще Ма… монах может поговорить о бессмертии, как не со зверями полевыми, да с птицами небесными. Новый ученик святого Франциска на нашу голову! — в речах Билэта послышалось нескрываемое раздражение. Он говорил с ленивой усмешкой, но в глазах его полыхал гнев.
— Ты злишься, потому что старец отказал тебе?
— Я злюсь, потому что меня бесит эта лицемерная болтовня. Такое ощущение, что добродетели годны лишь на то, чтобы латать дыры в человеческом бессилии. Если он творит глупость, то всегда может оправдаться смирением, кротостью, верой, надеждой и, на худой конец, — любовью. Эта уж точно покроет любую безумную выходку.
Прекрасное лицо юноши дышало презрением, глаза излучали гнев, и в этом неправедном гневе он вопреки смыслу вновь напомнил ей статую Архангела Михаила с огненным мечом — совершенство его облика отметало все мысли о греховности плоти.
Пока Кловин слушала, ее руки непроизвольно теребили наплечную сумку, и полотно рвалось под острыми ногтями.
— Мне надо попить, Билэт, — вдруг сказала она. По ее лбу струился пот, синие круги проступили под глазами.
— Да-да, конечно. Тебе помочь? — тон его мгновенно изменился. Металл, звеневший в нем секунду назад, исчез, уступив место нежной заботе. Взгляд потеплел, и Билэт снова стал тем, кого она полюбила, — мужчиной из плоти и крови. Бушующее пламя погасло, остались тепло и свет.
— Нет, прошу, я одна… ты знаешь, мне всегда трудно, когда ты смотришь…
— Глупая! Я сотни раз твердил тебе, что люблю тебя и такой.
— Нет, позволь…
— Ладно, но если что — зови… К несчастью, я лишен флейты и не смогу облегчить тебе муки превращения, но уж палку между зубов вложу, — он ободряюще улыбнулся ей.
Скажи Билэт еще хоть слово, продлись звук его ласкового голоса еще минуту, и она осталась бы на месте, призналась бы, отдала то, чего жаждала его душа, но… Тень снова набежала на его чело, он отвернулся, и женщина, вздохнув, устремилась к ручью.
Там Кловин, торопливо напившись, лихорадочно огляделась в поисках укромного места. Наконец она заметила неподалеку от источника небольшую ложбинку в камнях, самим Провидением предназначенную для того, чтобы стать тайником. Она огляделась и сунула туда реликвию Гильдии, принятую от отшельника. Завалила отверстие камешками и мхом. Она не могла унести ее с собой. Как ни любила она Билэта, но ни капли не сомневалась, что в первую же ночь ее вещи будут обысканы и тогда… Нет, об этом лучше не думать. Они любят друг друга. Ему трудно, ведь он человек, а она зверь, оборотень. Конечно, он невольно боится ее, ему трудно доверять тому, на кого его учили охотиться всю жизнь. Она не будет его искушать… Если потребуется, она расскажет ему о тайнике или сама вернется сюда… Но потом, позже, не сейчас…
Слова отшельника тяжелым камнем упали ей в сердце, и, как круги по воде, разбежались от них сомнения и страх.
Без сил Кловин опустилась близ источника и зачерпнула еще воды. Огляделась по сторонам. Никто бы ни в жизнь не догадался, что прямо перед его глазами — тайник.
Послышались шаги.
— Эй, — ласково окликнул ее Билэт, — как ты себя чувствуешь?
— Все хорошо, — она с трудом улыбнулась подошедшему юноше. Пот градом катился по ее осунувшемуся лицу.
* * *
Четыре дня они ехали через лес, не встретив ни одной человеческой души. На третий день у них закончился хлеб. Однажды Билэту удалось подстрелить глухаря, и они изжарили его на углях, так что голодная смерть им не грозила.
— Куда мы бежим? — решилась спросила Кловин на исходе пятого дня, помогая Билэту устраивать место для ночлега. Кони лениво щипали траву неподалеку.
— Нам нужно добраться до Альпийских гор. Пройдя через перевал, мы будем в безопасности — там граница власти твоего клана и моей Гильдии. Над землями Италии царствуют Наблюдатели. Крысиные семьи там враждуют друг с другом, а Гильдия тщетно пытается восстановить порядок. Там нет ничьей власти: слишком жирный кусок раздирается многими ртами.
Билэт улыбнулся и прижал ее к себе. Как ни высока была она ростом, а все равно смотрела на него снизу вверх: она доходила ему только до подбородка. Она прижалась к нему, ощутив тепло его тела, его твердые как железо мыщцы. Вдохнула его запах. Мир был был прекрасен, когда Билэт был рядом. Пели, возвращаясь в гнезда, птицы, ветер шумел в листве деревьев, благоухали перед закатом травы. Все прошлое казалось дурным сном, отступая перед могуществом счастливых мгновений настоящего.
