Игорь Поляков - Доктор Ахтин. Возвращение
Киноцефал спокойно и неподвижно сидел, смотрел на него грустными глазами и прижимал к груди раненную руку.
— Фамилия, имя, отчество? — спросил майор, нажав на кнопку диктофона и придвинув к себе лист бумаги.
— Лобанов Максим Леонидович.
Вилентьев писал и слушал ответы. Убийца подробно и без уточнения отвечал на вопросы, которые он задавал. Вообще-то, он этого не ожидал, поэтому, подозрительно глядя на собеседника, ждал подвоха.
— Маска твоя? — показал он рукой на помятую маску волка, лежащую на столе.
— Да, — улыбнулся Максим, — когда я был маленький, у нас в детском садике ставили сказку. Мне досталась роль волка, и мама мне купила эту маску. Жаль, что её помяли. Я столько лет её хранил. Она мне дорога, как память о маме. Знаете, мама умерла. Уже давно.
Майор Вилентьев неожиданно для себя закашлялся и, сглотнув слюну, подавил першение в горле.
Что-то было не так. А точнее, всё, абсолютно всё было не так. И он решил зайти с другой стороны.
— Как часто и где вы встречались с Михаилом Борисовичем Ахтиным?
Лицо Максима напряглось. Он задумчиво поморгал глазами и спросил:
— А это кто?
— Доктор из терапевтического отделения.
Максим облегченно улыбнулся.
— Из терапии к нам редко приходят. У них люди очень редко умирают, поэтому в морге им делать нечего. Я не знаю, про кого вы спрашиваете.
— Это тот доктор, который в прошлом году убивал людей и выдавливал у них глаза.
— Да, вы что? Доктор из нашего терапевтического отделения? Убивал и выдавливал глаза? — удивленно переспрашивает он. — А я и не знал.
Майор Вилентьев с размаху ударил кулаком по столу и закричал:
— А кто тогда надоумил тебя выдавливать глаза у жертв?
Максим даже не вздрогнул от звука удара и, недоуменно посмотрев на злое лицо майора, спокойно ответил:
— Как кто, конечно, Бог!
— Тьфу ты! — Вилентьев откинулся на спинку стула и замолчал. Вот он, тот подвох, которого он ожидал. Этот урод сейчас начнет нести чушь, и ему придется отправлять его на психиатрическую экспертизу. А там его признают недееспособным. И на этом всё, это ублюдок избежит наказания. Жизнь в психбольнице, конечно, не сахар, но все-таки значительно лучше, чем в одиночной камере для пожизненно заключенных.
Иван Викторович снова навалился на край стола, приблизившись к Киноцефалу. Нажал на диктофоне кнопку отключения, и тихо сказал:
— Я из тебя, сволочь, сейчас выбью это дерьмо. И ты мне скажешь имя своего гребаного бога. Я буду бить тебя по почкам, и ты будешь ссать кровью. Я раздавлю твои яйца каблуком, и ты будешь визжать, выкрикивая имя этого бога. Ты будешь умолять меня, чтобы я записал имя и продиктуешь его мне по буквам.
Максим слушал, широко открыв глаза, и потом сказал:
— Да, Бог мне так и говорил. Придет время, сказал он мне, и придется страдать. Нестерпимая Боль, — да, он говорил, так выделяя слова, что мне сразу стало понятно, что это будет замечательно. Это будут лучшие дни в моей жизни. Я ждал их с нетерпением. Я говорил Богу — зачем тянуть, давай уже сейчас. Я хочу страдать и умирать для Тебя. А Он говорил мне — терпи, еще не время. И вот я дождался. Пронзительная Нестерпимая Разрывающая Боль, которая станет откровением для меня, и я взойду по Ступеням Страдания в Чертоги, где Он ждет меня.
И тоже немного приблизившись к лицу майора, он с идиотским выражением лица трагическим шепотом закончил:
— Пожалуйста, сделай мне так нестерпимо больно, чтобы я снова увидел Его!
Хуком сбоку Вилентьев свалил эту наглую морду на пол. Неторопливо обошел стол и со всей силы пнул в открытый живот, лежащего на полу человека. Еще несколько ударов ногами, и хныкающее тело забилось в угол.
Вытерев рукавом пот со лба, майор вернулся за стол. И упав на стул, задумчиво уставился на стену.
Хреново. Этот Киноцефал — крепкий орешек. Такого в его практике еще не было. Даже Парашистай был проще, — тот ничего особо и не скрывал. Он жил своей жизнью, в которой ему, Вилентьеву, не было места.
А Киноцефал — ловкий и хитрый ублюдок с богатой фантазией, который легко обведет вокруг пальца всех психиатров. Впрочем, и не надо особо напрягаться, чтобы обмануть мозгоправа, — эти доктора, как дети, радуются каждому новому случаю, который хорошо вписывается в ими придуманные гребаные синдромы и симптомы. Пищат, да лезут, чтобы избавить преступника от наказания.
— Хватит ныть, — сказал он, глядя на Максима, который закрывал лицо руками, — ползи сюда. Будем думать.
Он дождался, пока человек медленно вернется за стол и сядет на свое место. Протянув ему носовой платок, майор сказал:
— Вытри кровь. Справа на губе. И на подбородке.
И спокойно глядя на испачканное лицо убийцы, он предложил:
— Ладно. Мне не надо имя. Просто скажи, как он выглядел. Он высокого роста?
Максим помотал головой:
— Не знаю.
— Худощавый, мускулистый?
Парень пожал плечами и пробормотал:
— Я его не видел. Я его только слышал и чувствовал.
Иван Викторович, с треском сломав карандаш пополам, встал и вышел из допросной комнаты. И только в коридоре, мысленно выругавшись, он сказал себе, что не надо волноваться. Это только начало. Всего лишь первый разговор. Главное, что он поймал Киноцефала. И не таких раскалывали. И это запоет, как птица в клетке.
И майор, пробормотав, — петух долбанный, — пошел в свой кабинет.
4
Мой первый рабочий день в поликлинике. Иду на него, как на праздник. Я улыбаюсь встречным людям и думаю о том, что возвращение имени и работы — это лучшее, что произошло со мной за последнее время. Наверное, я люблю свою работу. Не смотря ни на что, я люблю то, чему учился семь лет и затем работал десять. Я думал об этом ночью. Снова размышлял о людях и тенях, о человеческом невежестве и желании жить, о готовности умирать и тупом нежелании понять суть бытия.
Я думал о своем божественном даре. Возможно, я снова буду пользоваться им. Может быть, не буду.
И, как бы это странно не было даже для меня, я хочу помогать людям.
Ночью я вспоминал, как всё начиналось. Годы студенчества, интернатура, первые годы самостоятельной работы. Когда я перешагнул ту черту, которая отделила меня от мира? Дар у меня был всегда, а вот разделять человеческое стадо на полезные и бесполезные особи я стал значительно позже.
Когда я почувствовал себя Богом?
Наверное, когда стал работать. Будучи студентом медицинского института, я много видел и всё понимал, но больше бравировал перед самим собой. Играл со своим сознанием в те игры молодости, которые позволяют чувствовать свою значимость. А вплотную столкнувшись с физически и духовно больными людьми, полностью осознал, что подавляюще большинство не заслуживают выздоровления. Болезнь пришла к ним не сама. Каждый из них, вольно или не вольно, виноват в возникновении боли, очага инфекции или опухоли. Хронические заболевания — это всегда вина человека. И эту вину никто из них не берет на себя. В болезни обвиняют злой рок и божье наказанье, наговор, сглаз и магические чары, докторов, которые ставят неправильные диагнозы и назначают плохое лечение.
И никто даже не пытается поискать причину в себе.
Загляни в своё сознание.
Подумай о том, что организм реагирует на твои мысли.
Вспомни зависть и злобу, которой пропитан твой мозг.
Я так часто видел человеческое нутро, что достаточно быстро понял, что люди не заслуживают выздоровления. Болезнь — это расплата, и я ни в коем случае не хочу избавлять человека от наказания.
Но среди теней были люди, для которых болезнь оказалась не наказаньем, а наградой. Как бы странно это не звучало, но — именно так. Так было с девочкой, у которой сильные головные боли из-за опухоли в голове заставили её думать о смерти. И пережив виртуальную смерть, она получила в награду способность жить человеком, свободным от общества. Она перешагнула через несколько ступенек, поднялась над этим миром, перестала бояться умереть, и нашла в своем сознании целый мир, где нет преград, где добро и зло прекрасно соседствуют друг с другом.
Боль, которая очищает мозги.
Осознание, как удачный прыжок через бездну.
Так же было и с Богиней. Он получила неизлечимую вирусную инфекцию, приняла её, научилась умирать физически и духовно, и спокойно отправилась в Тростниковые Поля. Как бы ни хотел я сохранить её жизнь, именно я научил Богиню умирать.
Я был тем, кто отправил «Ах» в Тростниковые Поля.
Я поднимаюсь по лестнице и иду в кабинет начмеда. Я точен, в поликлинике в восемь часов утренняя оперативка. Сев на стул в углу, я вижу заинтересованные лица сотрудников. Точнее, сотрудниц. Подавляющее большинство врачей — молодые женщины. Мужчин всего трое. Один — седой мужчина невысокого роста, выглядящий на шестьдесят лет. И двое — сравнительно молодые парни с серьезными выражениями лиц.
