Клуб космонавтики (СИ) - Андрей Юрьевич Звягин
2
Мой класс на втором этаже. В нем проводятся родительские собрания по вечерам и безродительские после уроков. На одних и других учительница — наш классный руководитель Мария Леонидовна что-то рассказывает, подводит итоги и выявляет недостатки.
Очень я эти собрания не люблю. И Марию Леонидовну не люблю. Имею право! Она презрительно называет меня "вундеркиндом". Потому что читаю, видимо. За это презирает. И она не одна такая в школе. Знаю точно, еще несколько училок не любят тех, кто любит думать.
Они уверены, что дети должны только слушать, что им говорят, поскольку не обладают жизненным опытом. Интересно, а какой жизненный опыт у них самих? Школа, институт, работа, семья, телевизор? Негусто!
Учителя, да и вообще взрослые люди, часто бывают, как бы это объяснить… не тупые, но ограниченные. Дальше своего носа они не смотрят. Могут посмотреть, но не хотят. Поэтому и говорят глупости. Какое-нибудь правописание знают, а кроме него толком не знают ничего.
Но эти училки тупые. И тупые, и ограниченные. И еще злые. То и дело какая-нибудь из них заявляет, что Глеба надо перевести в спецшколу для детей с особенностями.
3
Зато кабинет у нас преотличный. Кабинет физики, как-никак. Хранит в своих шкафах столько любопытного! Прибор для ловли нейтрино, антигравитационную подставку, усилитель поверхностного натяжения жидкости (включишь — и на воду можно кошку положить), плохо закрывающийся фанерный ящик с крошечными непослушными роботами, гипсовую говорящую голову — погодный предсказатель и даже радиотелефон весом в пять килограмм, такие носит в карманах охрана руководителей СССР, и еще много всего.
Но компьютерный класс в школе никак не поставят. Нет денег. Неужели он такой дорогой? Хотя тут я, наверное, загнул. Государство заботится о нас, и чересчур от него требовать нельзя. Может, на космонавтику все средства уходят.
Артем и Глеб учатся в параллельных классах, и закрепленные за ними кабинеты другие. У Артема — кабинет математики, у Глеба — истории.
Скукотища. Не повезло им.
Ниже гардероба, уже точно в подвале — бомбоубежище на случай войны с капиталистами. Стальные двери и закрытые кожухами устройства для очистки отравленного воздуха. Вдоль стен — узкие металлические лавки, а на стенах — рисунки. Напоминания, как эвакуироваться, надевать противогаз и прятаться под обломками стен.
Живые, кстати, рисунки. Движущиеся. Реагируют на пришедших, начинают делать то, зачем их рисовали — возиться с противогазами, собирать-разбирать автоматы и сигать в окопы.
Эти рисунки производят на нашем заводе в отдельном цеху. Технология схожа с памятниковой, но отличается, потому что рисунки плоские, а памятники выпуклые. Ну и схватить рисунки никого не смогут, даже если постараются, поэтому тетя Маша их на себе не испытывает.
4
Библиотека — на третьем этаже. Она величиной сразу в несколько кабинетов и с очень высоким потолком. Большая, светлая и воздушная. Светловоздушная! Столы широко расставлены, на стенах портреты классиков русской литературы развешены. Толстой, Некрасов, Крылов, Достоевский… а нет, с Достоевским история приключилась. Вместо него ошибочно повесили Родиона Раскольникова с топором. Огромный такой портретище и жуткий.
Прислали со склада немного не того, а висеть портрет обязан, положено по инструкции. Директор распереживался, ведь библиотека без физиономии Федора Михайловича — как кабинет географии без глобуса. Успокоился, только когда узнал, что почти все в школе считают этот портрет портретом именно Достоевского. Даже некоторые учителя, а про завхоза и говорить нечего. Молодой Достоевский, еще без бороды, но глаза уже яростные и пронзительные, настоящие глаза обитателя темных петербургских закоулков.
И ладно, сказал директор. Потом как-нибудь разберемся. Главное, чтоб внушал уважение к литературе, а кто он и по какую сторону бумажного листа существует, то есть писатель или персонаж, вопрос второй, да и вообще грань между ними весьма зыбкая.
…Идет Достоевскому топор. Внушает уважение. Гармонично выглядит. Он и с другими библиотечными портретами неплохо бы сочетался. Русские классики смотрят сурово, осуждающе, но топор для убедительности почему-то есть только у одного.
5
Иногда думаю — а если б Раскольников читал фантастику? Да ему бы и в голову не пришло на людей кидаться!
Читал бы и фантазировал полеты в космос. Может, и сам писал бы что-то. Или рисовал. Что-то яркое, интересное. И знакомых мог бы увлечь этим. Но он остался жить в своей маленькой комнатке, в которой верь хоть в одно, хоть в другое, неизбежно сойдешь с ума, потому что человеку тесно в четырех стенах, душа в них не помещается.
Даже если я говорю глупости, это нестрашно. И глупость имеет отношение к реальности.
6
Библиотека состоит из двух частей. В первой столы, а во второй, отделенной стойкой, полки с книгами. Книг не то чтобы много, но и не мало. Читают их мало! Что скажут изучить по школьной программе, то и берут, ведь не прочитаешь — двойка обеспечена. Остальное открывают редко. Поэтому классики читаны-перечитаны, а другие книги вековой пылью покрылись. Даже самые новые, месяц назад привезенные.
Из фантастики — только "Голова профессора Доуэля". Зато всякой ерунды полным-полно. Стишки, сказочки, "книги для детей младшего школьного возраста", от которых навсегда останешься в младшем школьном возрасте, сотни одинаковых повестей про революцию и все такое.
7
Со стороны книжных стеллажей над стойкой возвышается голова тети Любы. Спокойная голова, немолодая, в роговых очках, скоро пойдет на пенсию. Смотрит подозрительно, следит за порядком.
Тетя Люба. Любовь Митрофановна. Библиотекарь. Это ее голова торчит. Туловище есть, оно ниже, невидимое из-за стойки.
Голова тети Любы книг не любит. Может, конечно, и любит, но читать — нет. И выдавать не любит. Попросишь принести что-нибудь, и она смотрит глазами в ответ раздраженно, мол, зачем тебе это. Потом, правда, смиряется и уходит ногами к полкам.
Зарплата у библиотекаря маленькая, долго никто на нее не шел, а затем пришла тетя Люба. Да, книгоненавистница, но где написано, что библиотекарь обязан любить читать? Нигде!
Поэтому она и читает целыми днями. Лежит перед ней книга, и тетя Люба с нее взгляда не
