Татьяна Харитонова - Цена одиночества
— Прости, Минька, я тебя не приметил вначале. Рыбу ловишь?
Кот отрывисто мяукнул ещё раз — ну что за глупые вопросы?
— Понял, твой хозяин здесь рыбачил, Андрейка рассказывал. Вот ты по старой памяти сидишь здесь. Пошли! Я тебя накормлю, раз так случилось. Правда, сам не знаю, что меня ждёт. Но всё лучше, чем одному здесь. Ждать нечего, не вернётся твой хозяин. Кот, словно понимая, потрусил впереди по тропинке, подошел к камню, потерся рыжим боком, а потом запрыгнул на прогретую солнцем поверхность и растянулся во весь свой кошачий рост.
— Что разлёгся? Не пойдешь со мной? Ну, как знаешь, дружище. — Марк зашагал вверх по тропинке.
***
Вечерело. В комнатушке стало почти темно. Выходила она крошечным оконцем в сад. Отец Иоанн зажёг свечу на столе. Маленький огонек высветлил щербатый стол, кусочек стены из брёвен, проконопаченных мхом.
Лера очень устала от жесткой лавки, хотелось на улицу, на свежий воздух. Да ещё голова разболелась. Она поднялась и стала ходить от окошка к двери.
— Устала, Сонюшка?
— Устала. Голова разболелась.
— Садись. — отец Александр достал из кармана подрясника маленький пузырёк, открутил крышечку, протянул Соне?
— Намажь виски и лоб.
— А что это?
— Елей, маслице.
Лера взяла пузырек, капнула на ладонь густую маслянистую жидкость и стала втирать в виски.
— А теперь приляг, сейчас легче станет.
Густой аромат хвои и миндаля окутал тёплой волной. Боль, сжимавшая виски, стала медленно растворяться в этом запахе, отступать.
— Ну как ты, Сонюшка?
— Легче, дедушка. Спасибо. — Привстала.
— Нет, нет, лежи!
— А ты как же? Садись. — Лера поджала ноги, высвободив на лавке местечко.
Отец Александр присел рядышком.
— Дедушка, расскажи о Боге. Ты так хорошо говоришь, мне спокойно становится. Скажи, зачем человек живёт? Есть смысл появления на Земле?
— Есть некая высшая цель: чем жить, чтобы жить. Высшая цель. Издревле и язычники чувствовали её, а тем более христиане. Ничем не может насытиться душа, кроме как Богом.
— Вот скажи, дедушка, почему вера не всем даётся? Один приходит в храм, с равнодушными глазами поставит свечу, словно в магазине, попросит что-нибудь для себя — денег, работу, еще каких благ и с чувством выполненного долга поскорее на улицу? — Лера встала с лавки, подошла к оконцу. Потрогала пальцем металлический крючок, который держал створки. Повернулась к деду, ожидая ответа.
— Один только разум, без участия сердца, к вере не приводит. — Отец Иоанн вздохнул, потёр переносицу, по привычке поправляя очки, — Есть сколько угодно ученых, которые прекрасно понимают, что ни одна из существующих научных теорий не объясняет зарождения вселенной, но неспособных почему-то сказать: «Верую, Господи».
— Как же быть с сердцем? — всплеснула руками, приложила ладони к груди.
— Есть такие слова в Апокалипсисе: Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною.
— Это Он? Надо услышать Его голос и открыть дверь? — Машинально потрогала крючок, пытаясь его расшевелить. Тот не поддавался. — Но опять противоречие. Как?
— Всё у всех по-разному. Если хочешь, Господь, зная особенности каждого человека, стучит только для него. И кто-то вдруг услышит стук, раздававшийся на самом деле всю его жизнь, получив нежданную помощь в скорби.
— Да, так бывает, я знаю. Горе многих приводит в храм. У маминой подруги погибла единственная дочь, и она стала ходить в церковь, помогать людям, которые нуждались в её помощи. И нашла утешение.
— А бывает, человека все бросят, и он останется совсем один. И поймёт, может быть, впервые, что есть Кто-то, Кто его любит.
— А как ты это почувствовал?
— Когда маленьким был совсем. Это была зимой, в декабре на Николу Зимнего. Мы с мамой шли на вечернюю, в соседнее село. Шли через поле. Ветер сбивал с ног. Мама сняла свой платок, обвязала меня. Я плакал, страшно было.
— Почему только с мамой? А отец?
— Отец умер, летом лошадь его сбросила, расшибся. Мы одни с ней остались, совсем. Это поле мне таким страшным казалось. Ветер, темно, холодно. Казалось, никогда никуда не придём, никогда не будет тепло и никому мы не нужны в этом поле. Она совсем выбилась из сил. И вдруг — колокол. Этот звон до сих пор слышу. Мама тогда подхватила меня из последних сил. А дальше помню свечи и икона Святителя Николая. Мне так тепло стало, радостно, как будто я домой пришёл. Я почувствовал, что мы не одни. Уснул на лавке прямо на службе, и сквозь сон — такая радость, такой покой, такое блаженство. Как будто кто-то невидимый и очень-очень добрый взял меня на руки и покачивал легонько.
— В детстве это легко. У ребёнка сердце чистое.
— Поэтому Господь и говорит: будьте как дети. Отключите рациональный опыт, он ничтожен по сравнению с величием Творца. Так, пыль на шкафу. Просто доверьтесь.
— Я поняла. — Лера надавила на крючок, пытаясь его расшевелить, крючок не поддавался.
— Есть в Евангелии место, когда апостол Пётр пошёл по воде, он обрёл практический опыт веры.
— Но ведь он испугался и стал тонуть?
— Пришла мысль, что по воде ходить нельзя. Рациональная. И всё.
— Не было веры?
— Пошатнулась, и он пошатнулся. Евангелие зовёт нас пойти по воде. И здесь не надо спрашивать, а что дальше? Исполнить, что велел Господь, и вместо воды под ногами почувствуешь — твердь, опора.
Дверь скрипнула, вошёл Михеич. Смущённо почесал реденькую бородку, протянул миску.
— Вот, Фотиния вам огурцов передала. Новый уполномоченный из губернии приехали, приказали вас кормить.
— Вот, Соня, и радость, огурцы у Фотинии сладкие, жуй.
— И вы, дедушка, давайте.
— Ешь, ешь, детка, и мне хватит.
Соня взяла огурчик — зелёный, в пупырышках, потерла его в руках, обмакнула в соль и сочно захрустела.
— Ух ты, вкуснотища. Сейчас бы горбушечку бородинского.
Второй протянула дедушке. Прожевав, спросила снова:
— Знаешь, дедушка, многие думают, будут верить, молиться — и все беды уйдут. И проблем никаких.
— Знаю, детка. Это язычество. Вера на самом деле порождает очень много проблем. Ведь человек, познавший Бога, начинает плыть против течения. Поступить корыстно, когда вокруг все так поступают? — Нет, не могу. Обмануть? Украсть? Невозможно. То, что вчера было нормой и приносило удовольствие — сегодня омерзительно.
— Начинается борьба?
— С самим собой. Добро и зло явственно расходятся по своим полюсам, и человек лишается возможности компромисса. Сказать, что с верой жить проще, чем без веры, может только человек, не имеющий о вере никакого понятия.
— Ты знаешь, дедушка, — Лера встала у стены — есть ведь много людей, неверующих. Но живут они по совести. Не делают зла. Не воруют, не убивают. И в Боге не нуждаются. Считают всё это просто сказкой.
— Господь в Священном Писании говорит: Не имать Дух Мой пребывати в человецех сих во век зане суть плоть.
— Ой, совсем не понятно.
— Человек может стать настолько земным, что его душа угасает, и он даже не ощущает потребности в том, для чего он создан.
— Да ладно. Есть слово совесть. Она и регулирует. У атеистов ведь тоже есть совесть.
— Со-Весть. Со-причастность с Вестью о Христе. Не может совесть быть отдельно от веры, от Бога. Это самообман. Каждый может ее вектор направить в любую сторону, как удобно.
— Я думала об этом. Многие живут под девизом: хорошо то, что полезно лично для меня, здесь и сейчас.
— Ты видишь, что вокруг творится? Брат на брата! Сын на отца. Льётся кровь. Разорение и разруха во имя великой цели! Невозможно убивать во имя свободы и справедливости. Это никакая не свобода. Майдан[52], торговище.
Лера задумчиво посмотрела в окно. Немытые пыльные стекла приглушали и без того потемневшую картинку сада. Ветки яблонь слегка покачивались, наверное, на улице ветер. Очень хотелось выйти из этой крошечной комнатёнки, пойди с дедушкой по деревне к дому, увидеть его комнату, его книги, почувствовать, чем и как он живёт, её дедушка, её предок, её часть, отдалённая во времени.
— Дедушка, нас выпустят?
— Не знаю.
— А почему они не верят?
— Люди нечестные и непорядочные бывают, как правило, недоверчивы и подозрительны. Они никому не доверяют, потому что знают, что им самим доверять нельзя. Так и здесь. Человек верный и преданный Богу не усомнится в Нём: если уж на меня, грешного, можно положиться, то тем паче на Господа.
У стекла промелькнула тень, а потом они увидели нос, пятачком расплющенный на стекле, серые глаза, мальчишеские вихры.
— Андрейка! — отец Александр улыбнулся, добрые морщинки разбежались вокруг глаз. — Ты что прибежал?
Андрейка что-то пытался сказать, отчаянно жестикулируя.
Лера повторила попытку с крючком, и, он, наконец, сдался — створки окна распахнулись. Мальчик от неожиданности отпрянул резко, потерял равновесие и скрылся на несколько секунд из вида. Затем, потирая ушибленный локоть, появился вновь.
