Ольга Голосова - Преобразователь
Далее камера крупным планом обвела место имевшей быть трагедии, и зрители узрели лужу крови, полосатую ленточку и обведенный мелом силуэт на залитом кровью и усыпанном мусором клочке скверно положенного асфальта.
– Ну что, допрыгались? – Анна посмотрела на побелевшего от ужаса семинариста и на меня, дымящего сигаретой.
Я соображал, колоться мне или нет. Анна же продолжила:
– Тысячу раз им было говорено, что этих тварей надо уничтожать не примитивной отравой. Уничтожать надо вожаков и пользоваться для этого специальным прикормом, который вызывает необратимые мутации. Но им, – она кивнула куда-то в сторону, видимо в сторону столичного мэра и его клевретов, – видите ли, «дорого». «Дорого», – передразнила она кого-то. Конечно, дорого, тут бабки не потыришь, как на антизамерзающих средствах для дорог или на дусте этом злосчастном. Это тебе не плитку на мостовых перекладывать, – и тут она уже понесла такую антиправительственную проповедь, что на моем месте даже Герцен с декабристами ужаснулись и потряслись до основ.
«Значит, обойдемся пока без явки с повинной», – решил я и подмигнул виновнику происшествия. (Нет, виновник – я. Причине происшествия.)
Причина слабо улыбнулась и всхлипнула. Потом вздрогнула и закричала:
– Ой, мне точно пора. Мне надо обязательно успеть, хоть к концу службы.
– Вали, докладывай, – процедила Анна и посмотрела на него с ненавистью.
– Пойдем, я тебя провожу, – мы поднялись и гуськом просочились в прихожую.
– Ты, Петь, не пропадай. Если что – звони. Есть куда записать?
Вьюноша порылся в бездонных карманах подрясника, подшитых изнутри, и извлек дешевенькую замызганную «нокию» допотопной модели. Я продиктовал ему номер телефона уже за дверью.
Прежде чем скрыться в лифте, он вдруг перекрестился и поклонился мне в ноги.
– Спаси вас Господи, Сергей. Я буду молиться за вас, обязательно буду. Преподобному Сергию, – он еще раз поклонился и шагнул в лифт.
Я же вернулся к Анне.
Анна пила кофе, злобная как гадюка. Я уселся на свое место и, перехватив пульт, принялся перещелкивать каналы. Анна следила за моими манипуляциями, наливаясь яростью, как пиявка кровью. Наконец она в бешенстве вырвала пульт у меня из рук и голосом, предвещавшим полноценный скандал, спросила:
– Так чего ты приперся, а?
– Поговорить, нежная моя.
Анна закинула ногу за ногу, обнажив стройную загорелую щиколотку, и откинулась на спинку стула.
– И что же ты хочешь поведать мне, велеречивый ты мой?
– О королях и капусте, сургуче и печатях, крысах и Преобразователе…
При последних словах Анна моргнула роскошными ресницами:
– О чем, о чем? – переспросила она с невинным видом.
– О крысах и преобразователе, – громко повторил я тоном нервного внучка, пересказывающего выпуск вечерних новостей глухонемой бабушке.
– Я тебя внимательно слушаю.
– Если я правильно уяснил, то мой папа придумал препарат, способный влиять на мутации крыс-оборотней в обе стороны, а моя мама-крыса родила меня от папы-человека, что само собой уже является нонсенсом.
– ?
– Собственно, ничего нового, – ответил я на ее немой вопрос. – Но хотелось бы ясности.
– А что тебе еще не ясно? – голос Анны прозвучал как-то странно, будто куда-то поплыл. Она тянула гласные, внимательно глядя мне в глаза. Привычные слова исчезли, заменившись образами, которые будто сами собой рождались в голове, заменяя человеческую речь. Но я ее понимал. Знакомые человеческому уху звуки и вовсе исчезли из ее подобного свисту пения. Из горла Анны лились звуки, похожие на те, что я где-то совсем недавно то ли слышал, то ли… Перед моими глазами возникла поднятая ко мне мордочка здоровенной крысы, измазанная в крови… самка, взбирающаяся по моей ноге… Не так ли я сам недавно разговаривал? Я не отводил взгляда от широко распахнутых черных глаз Анны и сообразил, что подпадаю под странное воздействие, под некоторую суггестию, что ли. Вот уже холодный пот бисеринками выступил у меня на висках, а я все слушаю ее зов и непонятные картины возникают в моем мозгу. Что она хочет мне сказать, что я должен увидеть? Мне хотелось услышать, понять, последовать за ней, потому что не следовать было невозможно… Я даже не удивился тому, что пропали окружавшие меня запахи. Мое обоняние, мое чуткое обоняние куда-то пропало. Оно не испортилось, не смазалось: я утратил его. Время улетучилось тоже, но улетучилось не так, как недавно на рынке, когда весь мир превратился в немое кино. В лицо вдруг повеяло весенней свежестью, и давно забытое чувство счастливого восторга стеснило мне грудь. Я будто вернулся в далекое детство, и чистая радость от собственного бытия захлестывала меня, вызывая слезы. Я вернулся, я смог, я победил! Ненужное человеческое тело мешало, отделяя меня от мира полного красок, звуков и запахов. Там, за незримой преградой, не было ни законов, ни боли, ни принуждения. Там не было выгоды и утрат, бессилия и разочарования. Я потянулся туда, но тугая петля боли захлестнула горло, ударив по взвинченным нервам…
Уж не знаю, кому сказать спасибо, только где-то в глубине, в самом дальнем подвале моего «Я» вдруг что-то щелкнуло и в то же мгновение я словно увидел себя со стороны. И что самое удивительное: я, оказывается, не просто как дурак пялился Анне в глаза, но и еще что-то умудрялся попискивать ей в ответ. Это и взбесило меня окончательно. Я схватил чашку и выплеснул остатки кофе прямо в лицо женщине. Она вскрикнула и, отшатнувшись, прижала руки к лицу.
Преодолевая отвратительную дрожь в руках и коленях, я откинулся на спинку стула и попытался закурить. Треклятый пот снова заливал мне лицо, и я отер его рукой.
– Что это было? – спросил я, едва ворочая языком. Ощущение было такое, будто мне в десны вкололи пару-тройку кубиков лидокаина. Я не чувствовал ни языка, ни губ, ни щек. Мышцы лица будто одеревенели. Из глаз моих катились слезы, но я их тоже не ощущал.
Анна подошла к раковине и старательно умыла лицо. Надо же! Судя по тому, что потеков туши и помады я не обнаружил, она была даже не накрашена. Потрясающая женщина!
– Это был зов, – сказала она, вытирая лицо полотенцем. – Мне кажется, ты и сам догадался. Разве не так ты созвал крыс на погром сегодня на рынке?
– Но откуда ты…
– Знаю, что в погроме виноват ты? Или умею звать? Можно подумать, ты не знаешь ответы на эти вопросы! Я крысолов, Сережа, а ты сверхкрыса. Uberrattus – пользуясь терминологией Ницше. Мы тебя вывели. Или ты сам вывелся, – Анна тряхнула волосами и взяла со стола портсигар. – Я вообще склонна доверять мифологии. Не зря мифы народов мира просто в один голос твердят о способностях всякой нечисти к самовыведению, саморазмножению и вездесущести. Как там у греков? Куда падали капли крови Горгоны Медузы, там рождались змеи, ехидны и скорпионы…
– Ну, Ань, помилосердствуй. Ты все притягиваешь за уши. Крысы-то тут причем?
– А-а, вы еще хуже! – она уж как-то совсем безнадежно махнула рукой в мою сторону. На лице ее не было того омерзения, что я уловил у Эдички. Там была скорее привычная усталость и… печаль, что ли.
– Ладно, Сережа, давай знакомиться заново, – она затянулась, и линии ее скул обозначились резче. – Я твоя младшая сестра, Анна Марковна Успенская. А ты, Сережа, на самом деле Сергей Маркович Успенский по батюшке. Хотя в завещании ты указан как Сергей Георгиевич Чернов – как и в твоих документах. Но если ты боишься инцеста – я тебя утешу. Я сама его боюсь, – она усмехнулась и посмотрела мне в глаза.
«Боже мой, – подумал я, – это не жизнь, а «Санта-Барбара». Индийское кино».
– А где ты была раньше? – поинтересовался я вслух светским тоном. Не самый умный вопрос, но какой смог, такой и задал.
– Когда «раньше»? После рождения? До встречи с тобой? До сегодняшнего дня?
– Ну, это, всегда.
– Профессор Успенский, а по совместительству Верховный Магистр Гильдии Крысоловов вскоре после исчезновения твоей матери назначил вместо себя наместника и уехал в Бухару. Там как раз в семидесятые годы была очень мощная лаборатория: черные крысы столетиями мигрировали по Великому шелковому пути. Но жизнь там всегда воспринималась как ссылка – удаление от центра. Да и опасно там было всегда. Вечная суннито-шиитская 23 война, фанатики, битвы крысиных кланов за контроль над Средней Азией. Добровольное желание отца поехать туда восприняли как стремление искупить вину, грудью лечь и все такое. Но видимо, они плохо его знали. А может быть, наоборот, хорошо и именно поэтому не препятствовали. А магистру, который стоял на пороге гениального открытия, нужно было только одно – неконтролируемый доступ к подопытному материалу. То бишь к крысам. Он усовершенствовал тамошнюю лабораторию, его исследования поощрялись из центра. Там он женился на местной аборигенке – цыганке, правда, дочери вождя табора. Мы их обычно «баронами» называем. Цыгане не отдают дочерей на сторону, но цыганку можно из табора выкупить. Странный выбор, не так ли? Но папа ничего не делал зря. Моей матери было четырнадцать – самый брачный возраст для тех мест. Отец заплатил богатый выкуп, сыграл свадьбу и… Нет, помилуй, он не был педофилом. Ему был нужен материал… Что может быть логичнее, чем брак крысолова Гильдии с дочерью крысолова от цыган? Наследственность прежде всего! Свежая кровь, так сказать. Мы ведь тоже женимся между своими, как и вы. Цыгане, конечно, напрямую не подчиняюся ни Гильдии, ни вам. Они всегда посередине… И нашим и вашим. Тем и живут, – Анна улыбнулась, и я снова поразился ее чистой восточной красоте.
