Ольга Голосова - Преобразователь
Между тем мое бессознательное сыграло со мной дурную шутку. А сия шутка хоть и приблизила меня к открытию бессознательного (а значит, и сознательного) у крыс, но внесла сумятицу в мои планы. Я обнаружил себя идущим по переходу станции метрополитена «Китай-город», вместо того чтобы бодро маршировать в сторону жилища Анны.
Противиться себе у меня не было сил. Вот с чего начинается деградация личности! Вы вместо того, чтобы сделать пусть неприятный, но важный и ответственный шаг, норовите тихонечко смыться и отложить бремя решения на потом. «Об этом я подумаю завтра», – так, кажется, глаголила милая мадам Скарлетт. И от таких эскейпов вовсе недалеко до алоголизма и наркомании, азартных игр и занятия проституцией! Последним, кажется, я и так занимался негласно всю жизнь и несколько брутальнее – в последние дни.
Но я не мог, не мог прямо от Маши идти к Анне. Правда, в задницу мне то и дело впивались ключи от моей квартиры, любезно возвращенные мне Эдичкой, а в паху мешалась пачка денег, ссуженная Машей, и я мог быть свободен от… Это и делало меня несвободным. Две женщины – этим мало кого удивишь. Но я так не мог. Пока не получалось.
Всю дорогу в метро я тупо играл в айфон. При жизни у меня был «Верту», и простые радости были мне недоступны.
Очнулся я на конечной. Вышел и направился в сторону скопления наибольшего количества людей. Конечно, на ближайший рынок. Зачем? Пес его знает. Инстинкты.
Как придурок, я бродил по жаре, отягощенный оттопыренными карманами, не желая присоединяться к обществу мужчин с портфелями, барсетками, напузными кошельками и полиэтиленовыми пакетиками. Не желал я присоединяться и к тайному обществу «говенных знакомых» – Эдичка утверждал, что есть такие продолжатели дела физиков и лириков. Они носят барахло в рюкзаках и пакетах, ездят на Белое море, в Крым и на Алтай и, размышляя о судьбе России под гитару, очень много ничего не делают.
Итак, попутно прикупив себе шаурму, я бродил, пачкаясь в кетчупе и майонезе, и глазел на генезис обеих цивилизаций в действии. Одна половина человеческой цивилизации влачила жалкое существование, обреченная другой половиной на экспансию чернявых дикарей, которые за всю свою религиозно-культурную жизнь научились всего лишь лудить медь, изготавливать из глины кафельные плитки и бойко грабить. Другая моя цивилизация, вернее ее первая половина, уже никем не контролируемая из-за большого количества, бойко шныряла между ящиков и мусорных контейнеров, подтягивалась на лапках к прилавкам с мясом и, задорно попискивая, воровала из помоек булочки и недоеденные пиццы. Вторая половина второй цивилизации воровала и попискивала на ковролине и в Куршевеле. Собственно говоря, судьба обеих цивилизаций меня особо не волновала, потому что, глядя на них, я не любил ни ту ни другую. Деморализованная масса, не ведающая ни цели, ни средств, ни идеалов.
Мне бы не хотелось, чтобы наиболее продвинутые из них ловко использовали шанс в виде меня в своих интересах.
В раздумьях, которые свойственны каждому «говенному знакомому», я незаметно для себя забрел на какие-то задворки. В реальность меня вернули гортанные вопли кавказцев, которые, как стайка блудливых шакалов, окружили какого‑то несчастного бледнолицего. Причина воплей за спинами в потных футболках была видна плохо, и я, подойдя поближе, рассмотрел ее прямо поверх бритых и лохматых голов.
Причине было лет двадцать, она была пухловатой, белобрысой и, что, как известно, корень всех соблазнов, облаченной в рясу служителя православного культа. Причина мужественно держалась за разбитое лицо, и на физиономии ее было написано твердое желание умереть за веру. Хотелось бы, конечно, – я прочел это на физиономии – умереть не очень мученически, но это уж как повезет.
– Эй, ты, – между тем вещал один из представителей мусульманского большинства, – я твою маму…
Я всегда ненавидел, когда несколько бьют одного. И никогда не слышал, чтобы группа православных служителей, или группа «прихожан храма сего», возглавляемая православным служителем, или группа, наученная православным служителем, била одинокого имама или муфтия на задворках рынка.
Я взял за плечо ближайшего ко мне гражданина:
– Послушай, уважаемый…
Мужик резко повернулся и, увидев еще одного иафитида 17, выругался на своей тарабарщине, а потом с нагловатой ленцой процедил на ломаном русском:
– Эй, слушай, иди по сваим дэлам, да? Видишь, мы не с тобой говорим, мы с ним.
И тут я расстроился.
Может, от бессильного гнева за невозможность русских отбиться от ненасытных агарян 18 и прочих иноплеменников, может, за острое ощущение несправедливости. А может, из-за моего собственного онтологического свинства…
Я ударил его указательным пальцем левой руки прямо в выпуклый черный глаз. Он завыл и, согнувшись пополам, схватился за лицо.
Остальные четверо мгновенно развернулись и окружили меня…
Потом, пытаясь восстановить в голове происшедшее, я нарисовал себе приблизительно такую картинку.
Возможно, я что-то сделал или что-то крикнул, прежде чем ударить следующего ногой в пах, пока он собирался ударить меня в лицо. Потом кто-то прыгнул мне на спину, но отчего-то его движения показались мне медленны и неуклюжи. Все потеряло цвет, но обрело объем, запах и звук. Я увидел его еще в полете и, удивившись, как медленно он двигается, отбил его ударом кулака в лицо. Под кулаком влажно хрустнул носовой хрящ, и человек откинулся назад. И когда я ударил ногой в грудь третьего, то заметил, что четвертый, вытащив откуда-то нож с широким темным лезвием, приставил его к горлу юнца.
И тут юнец заорал. Тогда я приписал его крик понятному малодушию, но его дикий взгляд, помноженный на замороженное от ужаса лицо кавказца, заставил меня обернуться.
Десятки крыс волнами валились с ящиков и завалов, выплескивались из щелей и, как волны Всемирного потопа, поглощали людей. Когда под шевелящейся массой упал тот, кому я выбил глаз, и твари затопили второго, катающегося по земле схватившись за лицо, четвертый не выдержал и, опустив нож, хотел бежать. Но было поздно. Огромная крыса бросилась ему в лицо с груды ящиков. Я словно смотрел черно-белое немое кино: нет звука, нет красок, только мелькание кадров.
Человеческий вой включился внезапно, мир вновь обрел краски, и время вернулось. Я видел, что людей жрут заживо. Их страшные крики раздирали воздух, и тогда юнец бросился ко мне и, запрокинув залитое кровью, опухшее от побоев лицо, закричал, вцепившись в мою рубашку:
– Остановите их, слышишите? Не надо! Там же люди! Остановите их!
Но как я мог остановить их? И тогда я схватил его за руку и поволок прочь оттуда.
Он кричал и плакал, пытался вырваться и отбрасывал крыс ногами. Твари обтекали нас и неслись туда, откуда невыносимо разило свежей кровью.
И когда я опять обернулся и увидел, как катается по земле ослепший, оглохший, сходящий с ума от боли и страха человек, я почему-то подумал, что и он был когда-то ребенком, радостно и доверчиво глядевшим в небо. Почему и откуда пришла ко мне эта мысль, я не знаю. И тогда я оттолкнул мальчишку, опустился на корточки и тихо позвал своих братьев к себе.
Первой подняла морду и ответила мне та самая крыса, которая прыгнула в лицо человеку с ножом. Она пронзительно пискнула, и крысы повернули свои подвижные мордочки к ней. На усиках некоторых рубиновыми каплями повисла кровь. И я снова позвал. Как я это сделал, и слышен ли был мой зов перепуганному юнцу, не знаю.
– Что делать? – спрашивал меня отведавший крови вожак. Его глазки хищно посверкивали багровыми искрами, а острые зубки скалились в улыбке.
И я послал их грабить мясные ларьки. Благо, крики были услышаны и сюда бежали торговцы и менты. Так что моим соплеменникам будет чем заняться, пока рынок стоит на ушах.
Я подхватил почти впавшего в коматоз неудавшегося мученика и поволок его к метро.
Я впихнул его в щель турникета, затем прошел сам и поволок парня вниз по ступенькам. Протащив его сначала по эскалатору, а потом по платформе, затолкал в подошедший поезд и, прислонив к дверям, наконец-то перевел дух. Не могу сказать, чтобы меня как-то особо трясло, – по ночам в закрытых клубах я и не так метелился по молодости, но меня поразили два момента. Первый: почему остановилось время и мир потерял цвет? Второй: появление крыс. Возможность уйти в них навсегда смущала меня.
– Ну что, отец Федор, почем опиум для народа?
Я посмотрел на спасенного мной парня и опять подивился разнообразию разрушений на его лице. Впрочем, пострадал он не слишком серьезно – походит месячишко с палитрой на морде и забудет. Я вспомнил, как орал человек, пожираемый крысами, и поежился. Пожалуй, ничего пацан не забудет.
– Т-ты… в-вы… к-кто? – разбитые губы парня опухли, а от выброса адреналина в кровь он заикался.
