Зверь 44 - Евгений Всеволодович Рудашевский
Мы бросили телегу у сваленных одна на другую чугунных скамеек, пару раз обошли вокзал и отыскали действующий вход. Кирпич, Сивый и Фара остались ждать снаружи, а мы с Лешим поднялись по ступеням и прошли через металлическую рамку. Нас встретили двое рядовых с полосками синего скотча на левой руке и правой ноге. Рамка не работала, и рядовые обшмонали нас, как мы шмонаем хануриков, прежде чем сунуть их в печь. Ведь всякое случается. Иногда одежда прилипает к ханурику и его никак не раздеть, а по карманам у него распиханы патроны, и в печи они, конечно, рванут.
Однажды мы в запарке пропустили с одним пузырём книгу! Я так наорал на Кирпича с Сивым, что охрип и два дня не мог говорить нормально. Вообще-то я и сам тогда недосмотрел – вместе с ними зашнуровывал мешки с хануриками, – но понимал, что Кирпича с Сивым нужно взгреть, иначе в следующий раз они пропустят, например, гранату. Сухой не будет разбирать, чей косяк, всех выведет под расстрел. Книга, кстати, выжила. Ну, обгорела и почернела, а страницы огонь почти не тронул. Сифон выгреб её вместе с костями и отдал Фаре, только Фара книгу выбросил, потому что она была написана как-то не так. В ней даже текст шёл столбиками, и Фара сказал, что это ненормально.
От рядовых мы с Лешим попали в зал ожидания. Вдоль стен высились укупорочные ящики, а по скамейкам вместо обычных пассажиров лежали чёрные мешки с хануриками. На целый поезд набралось! Будто ждали своего особенного загробного состава. Я увидел их, и мне приплохело. Нас сюда вызвали забрать армейских хануриков. Сказали, что их тут накопилось шесть штук. Полдюжины – маловато, чтобы рисковать гэпэкашными, отправляя их из города. Поблизости удачно нарисовалась наша механизированная команда. Раз уж мясорубок в ближайшие два дня не предвиделось, а «Зверь» всё равно пёр по дальнему объезду, нам приказали забрать хануриков самостоятельно. Но в зале ожидания их лежало не меньше сотни!
Я подумал послать Фару за двумя дополнительными телегами и соображал, кого сдёрнуть со «Зверя». Точно не Сифона, сейчас впахивавшего на печной платформе. Однако Фару посылать никуда не пришлось. Какой-то сержант объяснил нам с Лешим, что в зале ожидания скопились гражданские ханурики. Армейские лежали где-то ещё. Сержант не знал, где именно, и взялся проводить нас к лейтенанту, который знал.
Мы побрели мимо пустовавших оружейных пирамид, сломанных кофейных аппаратов, забранных решётками билетных касс и наваленных под стену сумок. Возможно, сумки валялись с тех пор, когда их владельцы сидели в ожидании так и не прибывшего поезда.
Сержант привёл нас в тёмный коридор и свернул в открытое помещение. Мы с Лешим задержались на пороге. Увидели, что окна в помещении заклеены чёрной плёнкой. Раньше тут было бог знает что, а теперь допрашивали пленных. По углам стояли два стола, освещённые настольными лампами и заваленные кипами пухлой бумаги. Ещё больше бумаги торчало в папках, пронумерованных и распиханных по шкафам. За столами сидели двое дознавателей. Один со скучающим видом чинил карандаш, второй записывал показания, а пленный жёлтый перед ними сгорбился на стуле и что-то бубнил себе под нос.
Выглядел он паршиво. И пасло от него как от бочки. Не путать с пузырём! Пузырь раздувается от гнили, а бочка ходит толстый до того, как умереть. Трудно сказать почему, но ханурики, отожранные при жизни, воняли хуже любой жабы, а главное, заванивались моментально – только помер, а уже смердит. У Черпака на этот счёт была своя теория. Ну да у него по любому поводу всегда находилась теория.
Сержант переговорил с дознавателем, чинившим карандаш, и повёл нас дальше, через соседний зал ожидания. Второй зал был поменьше первого, однако и в нём хануриков набралось под сотню. Откуда на вокзале столько гражданских? Кажется, Леший задался тем же вопросом. Сержанта мы, конечно, ни о чём не спросили. Не наше дело. Набралось – значит, надо.
– Вам туда, – сержант указал на лестницу, ведущую вниз, и сразу пошёл обратно.
Судя по указателю, внизу располагалась камера хранения. Спустившись по лестнице, мы обнаружили очередной тёмный коридор, несколько запертых дверей и одну открытую решётчатую дверь. Подошли к открытой и поняли, что за ней жёлтых готовят к допросу. Я слышал о подобной схеме. Пленных вначале хорошенько обрабатывали, затем вели к дознавателям. Если пленные молчали, их возвращали на обработку. И так – по кругу вновь и вновь, пока не расколются. Ну или пока не обнулятся.
Камеру хранения освещала слабая лампочка единственного торшера, возвышавшегося по центру и какого-то нелепого – с розовым абажуром и детскими наклейками на стойке. Под торшером на стуле сидел жёлтый со связанными за спиной руками. Перед ним расхаживал синий лейтенант. Собственно, лейтенант разделся до пояса, а пленный сидел голый – меток «свой-чужой» у них не было. Со стороны и не скажешь, кто из них кто, но тут ошибиться трудно. Кого пытают, тот и неправ.
С расспросами про армейских хануриков пришлось подождать. Справа у стены уже кисли двое гэпэкашных – один постарше и повыше, а другой совсем шибздик. Мы с Лешим встали рядом с ними, прислонились к исполосованным какой-то грязью пластиковым панелям. К лейтенанту вообще выстроилась очередь. У противоположной стены я разглядел с десяток матрасов. Там лежали жёлтые, которых лейтенанту ещё предстояло обработать. Они наполняли камеру запахом затхлых тел. От пленных всегда за километр несло мочой, потом и блевотиной.
Камера не продувалась, и мне стало тошно. Не затошнило, нет. Я к запахам привычный. Тут именно стало тошно. Ведь жёлтые жили на матрасах. Вряд ли их выпускали погулять. Вряд ли разрешали помыться. Кормили по часам. Точнее, по секундомеру. Отводили им ровно тридцать пять секунд и выдавали кусок закаменевшего хлеба. Затем совали кружку крутого кипятка. Не успел выпить и съесть – сиди голодный до следующего раза. В туалет их выводили тоже по секундомеру. Неудивительно, что они насквозь зассали свои матрасы. А на допрос жёлтые, получается, ходили как на работу. Поганая работёнка.
Казалось бы, какое мне дело? Радуйся, что живёшь на «Звере» и питаешься перловыми разносолами Черпака. По
