Мария Перцева - Сказочка
Но принцесса спокойно ответила:
— Есть. Причем предостаточно. Тринадцать штук. И последние одиннадцать имеют слабость к подобным душегрейкам.
— Странный вкус. А хочешь, я тебе помогу?
— Поддержишь морально?
— Ну зачем? Ведь это же макраме. Я даже знаю целый узел. Нет, бантик. У него еще имя женское. Смотри.
И, взяв плетение, Филипп достаточно ловко свернул в центре красивый узор.
— «Жозефина», — заключила Анфиса. — Жуткая экономия времени.
— Ты торопишься?
— Да. Ведь ты, гляжу, уже целоваться намылился.
— Я?! — изумился Филипп, впервые, наверно, за всю свою грешную жизнь ощутив себя непорочным младенцем. Самое интересное, что он и в мыслях не держал ничего подобного.
«Что со мной? — встревоженно подумал принц. — Уж не заболел ли?» И действительно. Ведь ему уже двадцать пять, а он разговаривал с этой насмешливой девицей как пятнадцатилетний пацан: узелки плел, про братиков расспрашивал. Вместо того чтобы повалить на траву и…
Облизнув губы, принц придвинулся поближе к Анфисе и спросил улыбаясь:
— А что, поцелуй для тебя как гудок на заводе — рабочий день окончен?
Анфиса скептически оглядела улыбающегося принца и сказала:
— Занялся бы ты лучше делом. На, потки́.
С этими словами она сунула ему в руки связку крапивы.
— Ты что, обалдела?! — заорал принц. — Она же жжется!
— А ты думал! Это тебе не глазки строить.
— Нужна ты мне! — буркнул принц, облизывая обожженные пальцы. — Тоже мне принцесса!
— И принцесса! — рявкнула Анфиса. — На себя посмотри!
— В смысле?
— В смысле — вылитый принц. Знавала я одного такого. Натурщиком работает. Тоже все улыбается.
— Как же он: принц — и работает?
— А что? Не всю ж жизнь ему в ту́никах ходить.
— В чем?
— Не в чем, а в ком. В тунеядцах, господи! Ты прям как на ветке живешь.
— На ветке? — Филипп задумался. — Ботаник, да?
— Нет, люмпен, — поправила Анфиса. — Или пожарник. Одним словом — Алеша.
Филипп внимательно вгляделся в ее лицо:
— Слушай, Матильда, голову даю на отсечение…
— Судя по наличию этого кочана на твоих плечах, ты еще ни разу не проигрывал, — перебила Анфиса.
— Да и в этот раз не собираюсь. Я просто знаю: ты не из нашего королевства!
— Обидно, конечно, но твой кочан, похоже, опять останется при тебе. Черт меня понес в ваше дурацкое Средневековье. Жила бы себе спокойно. Нет, желтая вода в голову ударила — полетели! Ну и что? Этот козел так и не приехал!
— Да, — согласился принц, — и моя коза что-то запаздывает. Хотя странно, с такими ногами… Останусь я, видно, холостяком.
На небе уже загорались первые звезды, а Филипп все сидел под березой рядом с Анфисой. Она рассказывала ему удивительную многосерийную историю про одного разведчика с тремя фамилиями: Штирлиц, Исаев и Тихонов.
А еще у него было трое друзей: неразлучные поп, еврей и беременная женщина. Подобные невероятные истории принцу еще слышать не приходилось. Эти закадычные друзья приносили разведчику массу неприятностей. Поп постоянно на лыжах уходил за границу, еврей бегал по зоопаркам, а про женщину и говорить нечего. За странное пристрастие к беременности в широких кругах ее именовали не иначе как родистка Кэт. В общем, такие агенты — обнять и разрыдаться.
Филипп с интересом слушал ее, но одна мысль не давала ему покоя: кто эта загадочная девица со столь отталкивающей внешностью и столь же притягательными манерами? Несмотря на наряд, для простой крестьянки она, пожалуй, слишком эрудированна. Но еще меньше она походила на придворных барышень с их жеманными манерами и похотливыми взглядами. Она была еще совсем девочкой и выражала свои мысли по-детски наивно и глупо. Но тут же сквозь простые слова прорывались женская мудрость и цепкая хватка насмешницы. Одновременно ей удавалось быть циничной и полной романтики, грубой и до очарования нежной. Но главное — в ней не было ни капли кокетства. Филипп, известный всему королевству не иначе как Казанова, был для нее лишь случайным собеседником, каких в жизни встречаются тысячи. Тысячи! Принца приводила в дрожь одна мысль о том, что как мужчина он значит для этой девчонки не больше, чем тот плюшевый медведь, таращившийся на него из темноты пластмассовыми глазами.
Тем временем ночь вступила в свои права. И Анфиса начала позевывать. Чтобы не показаться назойливым, принц решил удалиться. Подобная тактичность в обращении с женщинами была не в его правилах, но эта девочка явно не входила в разряд вышеупомянутых особ.
— Ну, Матильда, мне пора. Оставляю здесь тебя в целости и сохранности. Плети циновки и жди своего жениха. Кстати, что ты будешь делать, если он так и не приедет?
— Помру с голоду.
— Оригинально, — оценил принц. — Вот она — истинная любовь. Без милого дружка и кусок в горле застревает… Матильда, мне бы очень хотелось дослушать ту историю про разведчика. Где я тебя завтра смогу найти?
— Здесь и найдешь, — мрачно хихикнув, ответила Анфиса. — То, что от меня останется. Тут у вас, говорят, волки водятся?
— Водятся, — согласился принц. — А почему бы тебе домой не пойти?
— Куда я пойду? — плаксиво промямлила Анфиса.
И жалостливо запела:
— Разлука ты, разлука, чужая сторона…
— Сиротка, стало быть? А братья?
— Что «братья»? Фьють — и нету. Одно слово — летуны.
Вдруг, внезапно оживившись, она спросила:
— Слушай, друган, а у тебя дома ничего поесть нету?
— Да пожалуй найдется, — усмехнулся Филипп.
— Тогда, — Анфиса преданно взглянула ему в глаза, — возьми меня с собой, а?
«Как все», — понял принц, теряя едва зародившуюся надежду.
— Поехали, — согласился он, подсаживая принцессу на лошадь.
Ему не впервой было слышать подобное бесцеремонное напрашивание на совместную ночь. Под невинным предлогом, конечно же: музыку послушать, календарики посмотреть. Спасибо, что хоть здесь сохранилась непосредственность: «поесть ничего нету?»
Вскочив в седло, принц прижал дрожащую от холода принцессу к себе и тронул повод.
— Стой! Стой! — заверещала та, вырываясь.
— Что еще? — недовольно спросил Филипп, ослабляя объятья.
— Медведя забыли, — объяснила Анфиса, указывая на сидящего под деревом плюшевого гиганта. — Без него не поеду!
— Дорогая, — недоуменно возразил принц, — у меня лошадь, а не такса, втроем мы не поместимся.
— Вот и прекрасно, — заявила принцесса, — значит, ты побежишь рядом.
Всю обратную дорогу принц злился. Как она бессовестно надула его, оставляя на лице все ту же маску непонимания. Отгородившись от него этим дурацким плюшевым медведем, она лишила его всякого удовольствия от своего присутствия. Обнимать же их вместе не было никакой возможности, ибо это противоречило строению человеческого скелета. Для подобного трюка необходимы руки, которые при ходьбе болтались бы где-то на уровне лодыжек. Поэтому принцу приходилось довольствоваться видом голубого плюшевого затылка.
Уже подъезжая ко дворцу, принц вспомнил, что ездил не за чем-нибудь, а за будущей женой. И с кем же он возвращается?
«Вот и прекрасно! — ухмыльнулся он. — Посмотрим, что скажет святой отец на этот раз!»
Ворвавшись в зал, Филипп направился прямо к архиепископу.
— Ты вернулся, сын мой, — заулыбался тот.
Но, увидев рядом с принцем худую ободранную фигуру, нахмурился.
— Кого вы привели?
— Ваше высочество, — добавил принц.
— Ваше высочество, — раздраженно повторил архиепископ.
— Это моя суженая! — рявкнул Филипп. — Так, кажется, пророчила Книга Предсказаний?!
Архиепископ с изумлением смотрел на безобразную девушку и не мог вымолвить ни слова. Наконец, совладав с собой, он, не скрывая отвращения, брезгливо произнес:
— Как твое имя, дитя?
Но та, вместо того чтобы скромно потупить свои омерзительные очи, вдруг гневно сверкнула ими, и в полной тишине раздался ее глухой, хриплый голос:
— Дитя зовут ее высочество Ярославна Орибльская, законная дочь его величества Ярослава Мудрого и единственная сестра его величества Ярослава VI, ныне правящего.
— Легендарная принцесса Приморья? — возопил отец Симон, с благоговением взирая на проступившую из-под спутанных волос диадему.
— Да, забавно вышло, — пробормотал Филипп, почесывая затылок. — Будем знакомы — принц Филипп: каштановые кудри, громадные глаза, благородное лицо, а в плечах шире самого себя в два раза.
Анфиса почувствовала, как краска стыда заливает уши. Но ее смущение было недолгим. С мгновенно исказившимся от гнева лицом она тихо прошипела:
— А ноги от шеи? Забыл?
С этими словами она влепила будущему мужу звонкую затрещину, проделав это пусть не с царственным величием, но с наглостью, дозволенной лишь королям.
