Андрей Щупов - Сонник Инверсанта
— Брр!.. Причем тут Коко Шанель?
— Да все при том же. Думаешь, Спиваков с Растроповичем жили когда-нибудь в СССР или в России? Да ничего подобного! Если подумать, для них и двадцатого века, как такового, никогда не существовало. Они жили всегда на сцене, и весь их мир — это нотные альбомы и оркестровый взвод, лабающий под команду тоненькой палочки. Или возьми мир любого из наших президентов…
— Пошел ты к черту со своими президентами!
— Что и требовалось доказать! — Дмитрий громко хохотнул. — Тут, насколько я знаю, президентов не водится, и трон пустует. Во всяком случае, пока. Ты ведь, помнится, тополя ненавидел? Так вот, дорогой мой, здесь их также нетути. Как нет и табака.
— Ну и что? Комедий здесь тоже нет!
— Все верно, ты всегда их недолюбливал.
— Хорошо, а откуда здесь визири с янычарами? Скажешь, тоже из моей головушки?
— Из чьей же еще? Я, милый мой, к истории всегда был равнодушен. А ты, помнится, всегда что-нибудь критиковал — то Кутузова с Петром Великим, то Крестовые походы с американскими операциями, то еще какую-нибудь чепуху. Вот и получай бумеранг! Тут у них культ Ближнего Востока. Две трети — мусульмане, одна треть — христиане. И не удивляйся, что кругом памятники персидским лидерам. Именно они освободили в свое время древнюю Русь от ига европейского варварства. Мы ведь дань не кому-нибудь, а Европе платили. Да, да! Аж, триста с лишним лет, после чего пришел Мухаммед Бей с войском, поручкался с кем-то из наших князей — и в два года повымел с территории всех европейцев. Восстановил порушенные храмы и города, запретил корриду с бестиариями и разрешил многобрачие.
— Значит, история здесь совершенно иная?
— Да причем здесь история, милый мой! Так ли уж это важно? Если говорить честно, история — это фиговый лист, которым мы прикрываем нагой вакуум. Это то, чего в действительности нет. Всего-навсего виртуальный фундамент, который требуется человеку для самоуважения.
— По-моему, самоуважение — это тоже немаловажно.
— Не уверен. Какая бы ни была история — сибаритская или тиранская — она всегда способна воспитывать. А посему получай персов вместо французов и визирей вместо депутатов! По мне — так разница небольшая.
— Занятно! — я качнул головой. — А как насчет революции с войной?
— Было тут когда-то и это. Однако с серией существенных поправок. — Дмитрий пожал плечами. — Эсеры перебили большевиков, ну а с ними в свою очередь покончили господа монархисты. Короче, в итоге победила конституционная монархия. А войну нам помог выиграть все тот же восточный султанат, который как раз накануне вторжения сумел объединиться с японским сегунатом. Иными словами просвещенная Азия вторично освободила славян от варварского нашествия с запада.
— Прямо сказка какая-то!
— А ты как думал! — Дмитрий фыркнул. — В общем, не все тут плохо и мрачно. Главное — присмотрись, вникни и привыкни.
— Ну, а как мы сейчас называемся?
— Увы, уже не Россией. Мы — Артемия, дорогой мой Петруша. Упреждая твой вопрос, поясню: последнюю операцию освобождения возглавлял талантливый полководец Артем Рокоссовский. Именно поэтому сразу после войны почти восемьдесят процентов всех мальчиков были названы Артемами. А там кто-то из Визирей внес предложение о переименовании страны. Тем паче и жители Эфеса, по сию пору поклоняющиеся Артемиде, помогли своим лоббированием. Словом, проголосовали и переименовали.
— И все так просто согласились?
— Поначалу все. У нас же всегда уважали единогласность. Даже термин такой ввели наравне с «интеллигенцией», «пижоном» и «харчком». Ну, а после пошли, конечно, сепаратистские настроения, началась форменная буза. В результате часть страны откололась. При этом формальной причиной послужили имена. Сепаратисты доказывали, что старшее поколение на шестьдесят процентов состоит из Иванов, а потому Артемией они быть не желают.
— Вот ерунда какая!
— Ерунда — не ерунда, а страна раскололась. Чуть было, гражданскую бойню не затеяли. Ладно, хватило здравомыслия вовремя остановиться. Теперь живем с ними бок о бок. Мы — Артемия, они — Ванессия. На границе, само собой, конфликты. Иваны постреливают в Артемов и наоборот.
— Да уж, весело у вас!
— Не веселее, чем у вас. По мне так это дела скучные — насквозь политические. Ты другое лучше расскажи, домой-то к себе заходил?
Я покачал головой.
— Нет там никакого дома! Целый подъезд куда-то запропал.
— Правильно. — Дмитрий ничуть не удивился. — Ты же от них сбежал, вычеркнул из памяти, вот они и исчезли.
— Разве такое возможно?
— Выходит, что возможно. Да ты не тушуйся, у меня аналогичная беда. Даже хуже.
— Как это?
— А так, у тебя подъезд пропал, а у меня — целый квартал.
— Что за чушь!
— Ну, хватит, Петр! — Дмитрий поморщился. — Надоело, честно слово! Долбишь и долбишь одно и то же. То чушь, то бред… Вспомни лучше, сколько спиртяги мы с тобой выдули на первом курсе. Хорошо нам было? Хорошо. И девочки красивыми казались, и мир розовощеким. А на утро напротив — все становилось мрачным и черным. Я хочу сказать, что все субъективно, и если ты опять начнешь мне ныть про законы материализма, то лучше сходи к своему дому и постучись лбом в то место, где располагался когда-то твой подъезд.
— Все равно!.. — Я упрямо помотал головой. — Этого не может быть в принципе!
— А ты выпей, — Павловский приглашающее качнул бутылью. — Глядишь, после стаканчика-другого сообразишь, что может быть, а чего не может. Ты ведь знаешь, наше зрение и наш слух — это входной фильтр. А еще один фильтр расположен в нашей головушке. Именно поэтому одни вещи мы помним, другие забываем, одни видим во всех подробностях, а мимо других проходим, не замечая.
— Это ладно, но откуда взялась языковая тарабарщина?
— Не знаю… Лично я никакой тарабарщины никогда не замечал.
— Но я же целый день вчера бродил, как какой-нибудь глухонемой!
— Значит, надоел тебе твой язык. Мат родной утомил, интонации дикторов приелись, политический сленг достал — откуда я знаю! Ты же психолог — вот и анализируй. Вчера не понимал, сегодня понимаешь, — стало быть, адаптация подходит к своему логическому завершению. А если что странным покажется, так ты прищурься.
— Как это?
— А так. Взгляни на вещь или человека повнимательнее, абстрагируйся и сразу заметишь перемены. Это что-то вроде оптической подстройки у биноклей. Ты просто не сфокусировался до конца, в этом все дело.
— Хмм… А ты-то как здесь очутился?
— Что, значит, здесь? — собеседник фыркнул. — Я всегда был туточки. Потому как лично меня устраивает все. И там, и тут. Эстрада — это мир иллюзий, так что я от них никуда не сбегал. Мой мир всегда при мне, а вот где жил ты до сих пор, я не знаю.
— Ты хочешь сказать, что люди, которые злятся…
— Верно! Получается, что они вроде как не живут, поскольку своей злостью каждый день перечеркивают реальность. Она их не устраивает, стало быть, они ее и не ощущают. Видят лишь грань, наиболее подходящую для ругани. Своего рода — призраки в мире тумана. Так что, Петруша, ни со мной, ни с тобой, особых изменений не произошло.
— Как это не произошло! Миры-то отличаются!
— Верно, отличаются. Ну, и что? По-моему, это даже забавно. А в каком-то смысле и удобно. — Павловский постучал себя по голове. — Ты сюда почаще ныряй, Петюнь. Только по-честному — без этих твоих старорежимных философизмов. И половина ребусов наверняка разрешится сама собой.
— Только половина?
— А ты как хотел! Простых ответов здесь нет. И, конечно, всю эту кашу тебе в одиночку было бы не заварить. — Пожав плечами, Дмитрий допил бутыль, со вздохом поставил ее на пол. — Значит, еще кто-то постарался. Может, тот чертов зал, из которого ты так поспешно удрал, а может, и кто другой.
— Да кто другой-то, кто?!..
— Да кто угодно, — Дмитрий снова кивнул на экран, где рисованный человечек уже качал головой, пытаясь сесть. — Видишь, какими я глупостями развлекаюсь? И ведь ему, поверь мне, действительно больно.
— Кому — ему?
— А черт его знает. Но если бы я сосканировал тебя в фас и профиль, а потом поставил на место этого чудака, думаю, тебе бы это не слишком понравилось. — Дмитрий тяжело повернул голову, и на мгновение в его пьяненьких глазах промелькнула хитринка. — Ты, братец, вот о чем подумай: тебя ведь могли выпнуть взашей оттуда, но могли и сюда позвать.
— Как это?
— Да очень просто! Силы гравитации — они, знаешь ли, действуют не всегда предсказуемо.
— О каких силах ты толкуешь!
— О самых обыкновенных! — Дмитрий, кажется, вновь стал заводиться. Мое непонимание его явно утомило. — Вычислили, протестировали и позвали — разве так не бывает? Ты вспомни на досуге, что тебя бесило в том мире и чего тебе больше всего не хватало.
