Александр Смирнов - Чернокнижник
Смит вдруг подозрительно посмотрел на Петра.
– Так это ты написал?
Пётр, хотел сказать, что нет, но вместо этого сказал:
– Там написано, кто автор.
Смит посмотрел на последнюю страницу и улыбнулся.
– Вижу. Пётр Сапожников.
– И сколько же за это могут заплатить?
– Да уж побольше, чем за этот хлам. – Гость пренебрежительно посмотрел на иконы. – Старые иконы давно все проданы, а этим грош цена.
– К сожалению, ни на радиостанцию «Свобода», ни на «Голос Америки», ни на «Немецкую волну» входа у меня нет.
– Это у тебя нет, – хихикнул Смит, – а у меня есть. Ты будешь выполнять их заказ, а я с тебя поимею маленький процентик.
– Договорились, – сказал Пётр и почему-то посмотрел на Катю.
– Договорились, – подтвердила та.
Гость, правда, не понял, при чём тут была девушка, но ему хватило и того, что согласен был автор.
Смит забрал рукопись и, забыв про иконы, ушёл. А для чего эти картинки были нужны, ведь они действительно гроша ломаного не стоили?
– Ты решил присвоить его имя? – хихикнула Катя.
– Он же присвоил моё, когда поступал в политех!
– Не забудь поделиться с Жу-жу. Без неё он ничего не напишет.
Освободившись от ярлыков и перешагнув из возраста детского в возраст юношеский, душа и тело молодого человека, будто проснувшись от спячки, брала всё от этого мира и впитывала, как губка, без всякого разбора то, что совсем недавно было запрещено. И если душа тянулась к Наташе, то тело целиком и полностью принадлежало Кате.
С Наташей можно было гулять много часов подряд и обсуждать любые темы. Споря с ней, Пётр часто замечал, что они, приводя в защиту своих доводов доказательства, зачастую, с пеной у рта, отстаивали одну и ту же позицию. Молодые люди замечали это и начинали звонко смеяться. Однако их объединял не только смех. Сознавая, что они думают одинаково, и Пётр и Наташа ощущали себя не двумя людьми, а как бы одним человеком. И, хотя голов у них было две, им казалось, что в этих двух головах находился один мозг. Чувства, которые приводили в негодование или, наоборот, вызывали умиление, тоже были одни на двоих и жили в двух сердцах, которые даже бились синхронно. Казалось, будто чудо уже произошло и где-то там, наверху, какой-то волшебник произнёс заклинание, чтобы два совершенно незнакомых человека превратились вдруг в одно целое. Заклинание действительно было произнесено, и даже волшебная палочка взмыла вверх, чтобы поставить последнюю точку в этом деле, но точка не была поставлена из-за Кати.
Каждому, кто хоть единожды в этой жизни написал что-либо, хорошо известны чувства автора. Ему известно, какую часть в жизни писателя занимает читатель. И, если представить писателя и читателя, как единый организм, то можно понять, что, разделив эти две части одного организма, ничего кроме летального исхода получить невозможно. Это всё равно, если отделить сердце от мозга или мозг от сердца, в результате получим две разрозненные и мёртвые материи. И совершенно неважно, что читатель не согласен с автором, не важно, что он всё время спорит с ним, важно, что тот есть, и что он ждёт очередного труда сочинителя. Писатель не может не писать, но писать имеет смысл только тогда, когда есть читатель, хотя бы один. Если исчезает последний читатель, автор умирает либо как писатель, либо как личность.
Гуляя как-то с Наташей, Пётр рассказывал ей своё новое сочинение, которое он знал наизусть. Запнувшись на середине, молодой человек посмотрел на свою слушательницу и понял, что она думает о чём-то другом и лишь из вежливости делает вид, что слушает. Пётр тогда специально взял и изменил тему разговора.
– А ты знаешь, что голову знаменитого Медного всадника изваял не Фальконе, а его ученица.
– Не может быть!
– А ещё члены академии художеств очень резко критиковали автора.
– Если так, то почему же памятник был поставлен?
– Потому, что он очень понравился императрице.
Пётр долго ждал, когда Наташа вспомнит о прерванном рассказе, но у той словно выключили память. Молодой писатель ещё несколько раз провёл свой эксперимент и понял, что его девушку совершенно не волнуют его сочинения.
Что касается Кати, то с ней не было споров. Здесь была пища не духовная, а скорее телесная. Но какая это была пища! Это был деликатес, шедевр, триумф. Это был наркотик, попробовав который однажды, человек отдаст всё, что угодно, лишь бы только получить заветную дозу дурмана. Однако какой бы сладкой ни была пища телесная, она ни на миллиметр не способна приблизиться к гармонии без пищи духовной. Более того, если эти две силы вдруг вступают в противоречие, духовная близость, хоть и не сразу, но всё равно одержит победу. Так бы было и в нашем случае, если бы у Кати не было одного качества, которого так не доставало Наташе – она умела слушать. Рассказывая ей свои сочинения, Пётр погружался в вымышленный, понятный только ему мир. Он жил в этом мире, умирал в нём и снова рождался, он радовался и грустил, любил и ненавидел. Однако шизофренией или другим психическим заболеванием это было назвать нельзя, так как рядом находился другой человек, испытывающий такие же чувства. (Это ведь только коммунизм строят все вместе, а с ума сходят в одиночку). Справедливости ради, надо признаться, что, слушая рассказы нашего писателя, Катя зачастую улыбалась там, где надо было грустить, и наоборот, чуть было не плакала, когда впору было разразиться смехом. Однако стоит ли быть такими придирчивыми? Стоит ли обращать внимание на такие мелочи? Ведь, самое главное, что автора слушали, самое главное, что он был востребован, самое главное, что слушатель или читатель ждал продолжения.
Совсем неудивительно, что встречи с Наташей становились всё реже, а встречи с Катей всё чаще. И дело вовсе не в головокружительной Жу-жу, хотя сбрасывать со счетов её было бы неразумно, дело в том, что писатель не может существовать без читателя или слушателя, пускай он даже будет один.
Уходя к своей Катеньке, Пётр не видел, что его всегда провожали полные слёз глаза Наташи.
– Ещё хочешь?
Пётр поворачивает голову на коленях молодой нимфы и кивает головой. Бархатная ручка отрывает виноградную ягодку и кладёт в рот молодого человека.
– А ещё?
– Позже. Я принёс тебе продолжение. Будешь слушать?
Девушка обнимает голову Петра и целует его в губы.
– На чём мы остановились в прошлый раз? – спрашивает девушка.
– На академике Чазове.
– Да, да, я вспомнила.
* * *Если бы знал академик Чазов, что ему вместе со своим четвёртым управлением так и не удастся вылечить своего пациента!
Всё начнётся с приёма безобидного снотворного. Приняв его, Леонид Ильич проспал всю ночь, ни разу не проснувшись. Наутро он так хорошо себя чувствовал, что, ложась спать, снова принял таблетку.
Вначале никто не придал этому значения, однако академик на то и академик, чтобы видеть больше нас, простых смертных, он приказал изъять снотворное. Увы, но вокруг генсека находились не только академики. Сердобольная медсестра, тайком от начальства, заботливо снабжала Леонида Ильича его любимым лекарством. Правда, вскоре таблетки стали действовать плохо, и пришлось увеличить дозу. Вскоре и к этой дозе организм привык, и генсек начал принимать препарат даже днём. Тревогу забили тогда, когда генеральный секретарь ЦК КПСС уснул на совещании.
Надо отметить, что КГБ в то время работал гораздо эффективней, чем медицина, поэтому ему без труда удалось вычислить злоумышленницу и убрать её от главы государства. Однако операция, столь блестяще проведённая ведомством Андропова, была полностью провалена медиками. Организм самого главного коммуниста страны отказывался подчиняться не только ЦК, но и всей партии. Он просто не хотел жить без спасительных лекарств. Вот тогда Леонид Ильич в первый раз и поставил вопрос перед политбюро о своей отставке.
Сколько раз члены политбюро, которые и существовали-то только на благо народа, которые и занимали-то высокие посты только во имя народа, видели в снах, как освобождается место генсека. Сколько раз они разгадывали ребусы кадровых перестановок после такой отставки. И совершенно естественно, что каждого в отдельности волновала не партия, не народ, каждый думал о своём месте у власти, или, как говорили в народе, о своём месте у корыта. В головах у членов политбюро вырисовывалась такая кровавая драма при дележе власти, что самым мудрым решением было вообще ничего не делить и оставить всё как есть. Партийные товарищи отказали Леониду Ильичу в его просьбе и оставили больного и пожилого человека на самом высоком посту самого большого в мире государства. Правда, государство и с таким руководителем жило более-менее сносно. Цены на нефть были вполне высокие, и самая богатая в мире страна, не напрягаясь, могла считать себя сверхдержавой, сравнимой, разве что, с Соединёнными Штатами Америки. Никакого хаоса в государстве не было, а это означало, что в Кремле был руководитель, который обладал всей полнотой власти и не был болен. Только партийные функционеры знали, что таким человеком был Суслов, которого за глаза называли не иначе, как серый кардинал. Государство жило спокойно: оно воевало в Афганистане, и население горячо поддерживало эти действия правительства, хотя никто не мог понять, что в этой далёкой стране делают наши солдаты. Правительство не очень-то заботилось о своих гражданах, но зато не мешало им воровать, поэтому народ жил безбедно. Складывалось впечатление, что страна подошла вплотную к коммунизму: на работе каждый делал не то, что от него требовали и сколько он хотел, а получал труженик (нелегально, конечно) столько, сколько был в состояние унести. Сравните с главной формулой коммунизма: от каждого по способностям, каждому по потребностям. Может быть, вот так, ни шатко, ни валко, страна и пришла бы к заветной цели, но серый кардинал умер. Его похороны показали всему миру истинное положение дел с руководящим составом страны.
