Андрей Кокоулин - Герои из-под пера

Конечно, мифотворчество, балансирование на тонкой грани между пошлостью лжи и опусканием деталей. Так и памяти человеческой свойственно приукрашивать прошлое и строить замки-реконструкции из напрочь позабытых событий. Здесь я не буду первопроходцем. Да, второй будет Лидия…

Облака в вышине таяли, остатки их сносило в сторону. Виктор подумал, что надо бы Потапычу проставиться, с него началось, с его слов: "Дерьмовую ты книжку написал".

Похолодало.

Виктор еще посидел, остро чувствуя в налетающем ветерке движение времени, затем вернулся в дом, собрал листы повести, накрыл титульным, на котором ручкой написал: "Дмитрий, это повесть о твоем прадеде", и уложил все в грязноватую картонную папку. Дальше оделся, нахлобучил шляпу-пирожок.

Мимо почти полегшего Дружковского сарая, повернув от магазина, знакомым маршрутом он дошел до кирпичных столбиков Елохинского дома, ощущая, как сквозь трепет ситцевых занавесок на него смотрит вся улица.

В сенях была разбросана детская обувь, стояло ведро с грязной водой, свет из узкого окна плыл по стеклянным банкам на полках. Зацепившись ремнем за крючок вешалки висели тяжелые, промасленные ватные штаны, будто съемная нижняя половина тела.

В дверях Виктора едва не сшибли.

Мальчик лет шести, большеголовый, босой, светленький, видимо, в мать, каким-то героическим матросом, поскольку был в тельняшке до колен, кинулся ему в ноги.

— Здравствуйте, а вы к нам?

— К вам, — сказал Виктор, прижимая папку с повестью к груди.

— А вас как зовут?

Малолетний обитатель дома не давал ему пройти дальше, смотря требовательно и строго.

— Виктор Павлович.

— У вас водка есть? — нахмурился мальчик, схватив его за штанину.

— Нет, — сказал Виктор.

— И в карманах нет?

— Нет.

Желая снять всякие подозрения на счет алкогольной контрабанды, Виктор поднял папку над головой и обернулся вокруг себя.

— А вы к папе?

Ответить Виктору помешала девочка лет десяти, выглянувшая из дверного проема, ведущего вглубь дома.

— Петя, кто это?

Девочка была большеглазая, черненькая, коротко и неряшливо остриженная. В руках у нее белел кусок марли.

— Это Виктор Павлович, — представил Виктора Петя.

— А что ему надо? — спросила девочка.

— Кать, он не сказал.

— Извините, Катя, — вмешался Виктор, — но я к Дмитрию, вашему папе.

— Пить?

В голосе девочки прозвучало такое презрение к предполагаемому собутыльнику, что Виктор торопливо затряс головой.

— Нет, я по другому… я с другим…

— Он пьяный, — сказала девочка. — Он спит вообще-то.

— Но мне можно?

Катя посмотрела на Виктора и, видимо, оценив одежду и общий вид, слабо кивнула.

— Мама болеет, — сказала она, — так что вы тихо.

— А где Е… папа ваш? — Виктор понизил голос до шепота.

— Там, — показал пальцем Петя.

Как под конвоем Виктор прошествовал на кухню и нашел Елоху мирно похрапывающим на полу в окружении дров и осколков фарфоровой тарелки. К переносице у Елохи прилипло перышко. Задравшаяся пола пиджака открывала грязную, желтоватую кожу поясницы.

— Вот, — сказал Петя.

— Спасибо.

Виктор вдруг испытал жуткое чувство неловкости от того, что притащился сюда, гений недоделанный, со своей писаниной, а тут живут другими, совсем другими вещами. Тут, возможно, кричат и дерутся, и плачут от бессилия, и экономят из последних сил.

А он, видите ли, написал!

Захотелось выпить. Нет, захотелось повернуться, дойти до дома и тогда уже… Со свистом и до пузырей! Виктор стиснул зубы, выдохнул.

— Дима, Дима, проснись, — наклонившись, потряс он Елохина.

Тот бормотнул и повел плечом.

— Дима!

— Цтынь! — произнес Елохин, меняя позу и еще больше заползая в угол.

Хрустнул под сапогом осколок.

— Я тебе повесть…

Виктор потеряно посмотрел на папку. Ну вот. А чего, спрашивается, ждал? Любви и преклонений? Глупо!

— Виктор Павлович!

Он по-настоящему испугался, когда на него, едва шагнувшего из кухни в комнату, надвинулась белая, страшная фигура.

— Господи!

В полуобмороке он разглядел у фигуры колтун на голове и круги под глазами и распознал Димкину жену, кажется, Свету, Светлану.

— Вы за долгом? — спросила она отрывисто.

Глаза ее горели, под тонкой тканью ночнушки угадывалась небольшая, не стесненная бюстгальтером грудь. На нижней губе — островками — желтела какая-то корка. Девочка Катя выглядывала из-за матери.

Виктор мотнул головой, пытаясь протолкнуть воздух в перехваченное горло.

— Я…

— Виктор Павлович, если вы за долгом, — лихорадочно заговорила Света, — то у нас сейчас нет, но я отдам, часть в следующем месяце, часть дальше, я обязательно отдам, мы все отдадим, мы рассчитаемся, просто эта сволочь… сил никаких нет…

Разразившись рыданиями, она вдруг качнулась ему навстречу, и Виктору пришлось поймать ее в объятья. От женщины несло жаром, как от печки.

— Вы, пожалуйста, не привлекайте милицию… и бандитов тоже… — прорывалось сквозь слезы. — Мы все выплатим!

— Господи, каких бандитов?

Волосы Светы кололи Виктору лицо.

— Которые в теле… телевизоре.

— Вздор! Не собираюсь я никого привлекать!

— Пожалуйста, никого не надо… Мы все выплатим, — Светлана говорила все тише и тише. — Это временные трудности…

Она безвольно повисла на Викторе, обжигая руками шею.

— Куда ее? — спросил Виктор Катю.

— Сюда, — сказала девочка.

Светлана оказалась неожиданно легкой. Худышкой. Виктор приподнял ее, упираясь взглядом в проступающий под ночнушкой сосок. Папка послужила прокладкой между животом и женским боком. Смялось там все, конечно.

Он довольно бодро пересек комнату, хотя, пожалуй, и стар был для таких дел. Тем более, что с очередным шагом в спине предупредительно хрустнуло. Сорок девять лет, ага. Не мальчик.

Катя ждала с компрессом.

Как только Виктор опустил Светлану на кровать, девочка тут же приложила к горячему лбу матери холодный ком марли. Женщина дышала сипло, глазные яблоки перекатывались под веками. Папка, выскользнув, упала на пол.

— Давно она так? — спросил Виктор, поднимая бумаги.

— Со вчера, — ответила Катя.

— А чем лечите?

— Я ей отвар делаю. Из тысячелистника.

Катя накрыла мать одеялом, подоткнула край. У кровати появился Петя и встал рядом с сестрой, растягивая пальцем рукав тельняшки.

— Вот что, — сказал Виктор, — таблетки есть какие-нибудь? Жаропонижающее?

— Мы все на Петьку истратили на прошлой неделе, — сказала Катя. — А в аптеке в долг не дают.

— Хорошо. Катя… — Он дождался, когда девочка поднимет на него глаза. — У меня такое предложение — Петя идет со мной, я даю ему лекарства и… Еды возьмете?

Катя куснула губу.

— Не возьмем.

— Возьмем! — крикнул Петя. — Дядя Виктор Павлович, а у вас хлеб есть?

— Есть, — сказал Виктор.

— Ура!

Мальчика вынесло за дверь и через секунду принесло обратно, но уже с узорчатой холщовой сумкой внушительных размеров.

— Оденься, — сказала ему Катя.

— Что я, сам не понимаю!?

Петя забегал по избе, собирая одежду и напяливая ее на себя. Полотняные штаны, кофта, шерстяные носки.

Убью Елоху, подумал Виктор. Сердце у него зашлось, взгляд уплыл в сторону, он сказал: "Я сейчас" и вывалился из комнатки, шагнул вбок.

— Дима!

На кухне он рванул Елохина за грудки так, что голова того, вильнув, затылком впечаталась в стену, и шлепнул ладонью по небритой щеке.

Елохин сморщился.

— Дима!

— Кыш…

— Я тебя, суку… — Виктор снова встряхнул Елохина.

Это наконец возымело действие — Дима дернул ногами, поднял руку к животу и со стоном раскрыл бессмысленные, мутные глаза. Узнавание проплыло в них легким облачком.

— Вик Палыч!

Елохин икнул и улыбнулся.

— Вот! — Виктор со злостью ткнул в него папкой с загнувшимся, будто ухо, уголком. — Прочитаешь! Это о твоем прадеде, понял?

— Что?

— Это тебе! — крикнул Виктор. — Прочитать!

Дима накрыл папку обеими руками.

— Понял, Вик Палыч… — он закрыл глаза. — Только я потом… щас посплю, и уже со свежей… как штык…

Виктор на мгновение зажмурился.

— Пошли, — сказал он наблюдавшему за беседой Пете.

Сумку мальчик по-взрослому перекинул через плечо.

— А вы далеко живете?

— За магазином.

— Виктор Павлович, — слабым голосом позвала его Светлана, — Виктор Павлович, подойдите.

— Да? — Виктор, пройдя, заглянул в комнатку.

Женщина приподняла голову.

— Мы вам все, все вернем. Только не вызывайте никого.

Губы у нее задрожали.

— Хорошо, — серьезно сказал Виктор. — Вы поправитесь, и мы все решим без посторонних. Согласны?