Кристофер Фаулер - Бесноватые
Зато он увидел макак. Они пробирались к веранде широким полукругом, а в центре их возвышалась огромная зеленая спина одного примата, который был в два раза больше всех остальных. Джош поскользнулся на грязном склоне, нога подвернулась, и он скатился в траву. Толстые шипы воткнулись в его руки и ноги, вырывая куски плоти, когда он рванулся, чтобы встать. Сквозь завесу дождя он увидел, как макаки двинулись внутрь.
— Ну, давайте, вы, говнюки! — заорал он, передергивая затвор и стреляя в воздух, вызвав этим какофонию птичьих криков. Отдачей ему вывихнуло плечо, но он, спотыкаясь, продолжал надвигаться на рассыпавшихся обезьян, целясь в зверя, который направлялся к пляжу. На этот раз он остановился, прицелился, положив дробовик на ветку, и только тогда выстрелил. Перепуганные попугаи как будто взорвались — вспышки красного и синего в гуще дождя, — возникло дикое смятение и смешение перьев и листьев, и он стал проламываться через редеющий подлесок к морю.
Он не знал, удалось ли ему ранить Синно, потому что огромная обезьяна двигалась сейчас медленнее, так, что остальная стая быстро догнала своего вожака. Макака волочила левую ногу. Лес кончился и сменился пропитанным дождем песком и камнями, Джош оказался на дальнем конце берега, где ручьи уже намыли предательски глубокие ямы с крутыми отвесами. Дождь ослеплял его, ему было трудно держать глаза открытыми, но дистанция все же сокращалась.
— Ну, так у кого из нас железные яйца? — закричал он сквозь ливень, приближаясь к хромающей макаке. Ему нужно было встать ровно, чтобы прицелиться, и он поискал подходящий камень. Синно был в ловушке. Перед ним находилась только широкая яма, наполненная водой, хлынувшей туда из выглаженного дождем моря. И все-таки зверь не поворачивался к нему лицом, как будто не желая признавать поражения. Он доковылял до дальнего края водоема и тяжело опустился на мокрый песок. Джош повернулся, ища что-нибудь, на что можно было бы опереть дробовик.
И тогда он увидел остальных. Они находились в опасной близости, окружили его и быстро двигались вперед. Он почувствовал, как песок под его ногами размягчается, и осознал, что оползает в песчаную лужу по мере того, как пропитанный дождем берег поддавался под его весом. Джош попытался восстановить равновесие, но вес ружья мешал ему.
На другой стороне водоема огромная макака медленно повернулась — или, скорее, разделилась надвое — не один огромный примат был там, но пара самцов помоложе — один распростертый на плечах другого; их жесткая зеленая шерсть сливалась в единое целое. Они прыгнули в стороны и заняли места в круге, обратив на него спокойные коричневые глаза.
Джош быстро погружался в водоем. В воде было что-то странное — какая-то вязкость, которую он замечал и раньше, когда шел сильный дождь. Когда первый укол проник сквозь его рубашку подобно электрическому разряду, он вспомнил предупреждение Арона об опасностях плавания в ливень — именно тогда появлялись смертоносные медузы. Водоем просто кишел ими — приливом принесло сотни медуз, и сейчас, когда дождь барабанил по поверхности воды, они поднимались вверх, похожие на чистые целлофановые пакетики. Их лиловые жала находили и обволакивали его члены, присасывались к поясу, к спине, к шее, удары тока встряхивали его подорванную нервную систему, — десять, пятьдесят, сотня. Он пытался отодрать их от себя, но они присосались к его плоти, вгрызаясь в него своими иглами, как шипами. Парализованный пульсирующей болью, бесконечными инъекциями яда, он дернулся и затих, опускаясь в глубокую зеленую тьму, и на него смотрели, не двигаясь, члены лояльной стаи. Дождь стучал по земле, а обезьяны наблюдали за происходящим, и души их не давали человеческого эмоционального ответа, потому что их сердца подчинялись только законам общинной жизни.
Стоя на крыше виллы, Синно почесался и дождался, пока тишина снова вернется в лес. Затем он соскользнул на веранду и заглянул через ставни на окнах в спальню, где лежала Кейт, объятая неспокойным сном. Так же тихо, как всегда двигался Джош, огромная макака открыла дверь в спальню и проскользнула внутрь, закрыв за собой дверь очень аккуратно.
Разбивающееся сердце
— Ситуация человека доходит до отчаяния, — сказала Эмма, расчищая кусочек запотевшего стекла и выглядывая на залитую дождем улицу. — Должна сказать, что начинаю сомневаться в китсовском[22] идеале настоящей любви. Похоже, это совершенно не подходит никому, кто живет в районе Хаммерсмит. — Глаза ее рассредоточились, и она попыталась вспомнить стихи.
Ввела меня в волшебный гротИ стала плакать и стенать.И было дикие глазаТак странно целовать.[23]
— Мы учили это в школе. А здесь у нас один только «волшебный» грот, и не так уж и много диких поцелуев.
— Зато достаточное количество диких ножевых ранений.
— Помнишь, когда под эстакадой нашли тело девушки, разрезанное на куски? Они поймали парня, который это сделал. Полиция сказала, у них с любовью что-то не сложилось. Вот так, — Эмма без удовольствия отпила кофе. Она просила крепкого кофе со взбитыми сливками без пенки, но официантка сказала, что машина так не сможет.
— Ты что думаешь, у нас тут Старбакс? — спросила официантка, и вопрос был резонным, учитывая, что Эмма и ее лучшая подруга Мариса находились в баре под названием «Скиннерз Армз». Эмма принялась возиться с маленькой пластмассовой баночкой искусственных сливок, которая никак не открывалась. Она все еще была несовершеннолетней, и решила отличиться от своих друзей тем, что подождет до того времени, пока ей можно будет официально напиться. Мариса же скучала над пинтой сидра. Она пила уже давно и испытывала легкое отвращение к упорной воздержанности и трезвости Эммы. Девушки сидели, балансируя на слишком высоких табуретах, и просматривали странички с объявлениями, посвященными Дню святого Валентина в музыкальной газетке. У Эммы накопился большой запас подобной чуши к этому празднику.
— Гадалка моей; матери говорит, что за один-единственный вечер два человека могут наделать столько ошибок, что хватит на целую жизнь, — объяснила Мариса.
— Что ты имеешь в виду?
— Не знаю. Думаю, она имеет в виду болезнь. Как в «Привидениях».
— Это где Патрик Суэйз?
— Нет, это другое. Ибсен.
Эмма с Марисой вышли в город выпить и поразвлечься. Эти две девчонки были слишком умны для своего возраста, одна исполняла сейчас роль Золушки в постановке, которую возили по домам престарелых и сумасшедшим домам, а вторая работала за прилавком, продавая домашнюю птицу. Обе надеялись на что-то лучшее, обе ни с кем не встречались, и сегодня у них получилось выбраться в Лондон на один вечер благодаря тому, что в доме престарелых прокладывали силовой кабель. Рабочий, который это делал, попал в больницу, а Эмма получила свободный вечер.
— Тебя не вгоняет в депрессию необходимость изображать пантомимы для людей, которые даже не осознают, что ты стоишь перед ними? — спросила Мариса.
— Некоторые осознают. Одна пожилая дама подошла ко мне в перерыве, потрогала мое платье и сказала: «Ты Золушка, правда?», а я сказала: «Да, это я». И она тогда сказала: «Золушка, можно тебя кое о чем попросить?», и я сказала: «Да, конечно». И она сказала: «Золушка, где, черт возьми, я нахожусь?» Когда я смотрю со сцены, я как будто вижу ожившие картинки из комиксов про стариков и инвалидов, расположенные по краю зала. Вчера вечером одна старушка встала в середине сольного номера Баттонза и закричала: «Помогите мне!» Никаких сказочных концовок, уверяю тебя.
— Люблю читать личные объявления в этой газете, — сказала Мариса. — Вот и говори после этого о поисках любви в неправильных местах.
Эмма прочла через плечо подруги пару строк и недовольно воскликнула:
— Нельзя планировать то, что должно быть особенным. Ведь она такая, не правда ли, — особенная? Я имею в виду настоящую любовь. А ведь если не быть осторожной, можно ее испортить прямо с самого начала — это все равно что воткнуть вилку в торт, покрытый безупречной глазурью, и всю ее разломать, потом ведь никогда ничего не поправишь.
— Не очень уверена, что мне нравится такое сравнение. Конечно, она должна быть настоящей. Люди, которые дают объявления, просто сами этого не понимают. Можешь прочесть мне любое описание из раздела объявлений, а я тебе скажу, что оно означает на самом деле.
— Хорошо, — Эмма снова раскрыла газету, — давай посмотрим. Пожилой джентльмен.
— Слово «джентльмен» его выдает. Ни один мужчина моложе сорока лет себя так не назовет. «Пожилой» означает древний, мумифицированный, старше, чем Райдер Хаггард.[24]
— Ну, вот тогда. Остроумный.
— Практические шутки, глупые приколы.
