Игорь Поляков - Доктор Ахтин. Возвращение
Во дворе больницы они сели на лавку, и Мария Давидовна сказала:
— У меня появилась одна интересная мысль, поэтому я хотела бы почитать протоколы вскрытий.
— Какая мысль? — заинтересованно спросил Вилентьев.
— Сначала мне надо посмотреть протоколы, — помотала она головой, — а потом уже я смогу более четко высказать её.
— Ладно, — пожал плечами майор, — а почему вы к «Ша…», извините, к Марине Владиславовне не зайдете, у неё есть все протоколы? Так сказать, по-соседски, как коллега к коллеге?
Мария Давидовна еле заметно улыбнулась, и ответила:
— Я пробовала, но ничего не вышло. Она нас не любит и коллегами, и тем более, соседями, не считает.
Иван Викторович понимающе кивнул.
— Да, есть такие люди. Мне тоже с ней как-то неловко работать. Хорошо. Сейчас ко мне или позже подъедете?
Мария Давидовна подумала о том, что все-таки сначала надо вернуться на работу, — уже прошел час, как ей позвонила лаборантка и сказала, что её ждут.
— У меня есть незаконченное дело, а вечером к вам бы заехала часов в шесть. Вы не против?
— Прекрасно. Буду ждать. И, кстати, может быть вы перед тем, как ехать ко мне, зайдете к Алине. Может, она вечером сможет говорить.
— Да, конечно. Зайду.
Иван Викторович задумчиво смотрел на уходящую стройную фигуру. И подумал о том, что сегодня он снова увидел уставшую, потрепанную жизнью женщину без обаяния. Словно она меняет маски — в их последнюю встречу, она хотела быть привлекательной, а сегодня ненавидит весь мир и эту жизнь.
Или жизнь ненавидит её.
И еще он с надеждой подумал о том, что узнала или поняла Мария Давидовна. Сейчас ему так не хватало каких-либо положительных сдвигов в следствии.
21
Мария Давидовна приехала в Следственное управление около семи часов. Она поднималась по лестнице на второй этаж, с трудом переставляя ноги. Болела голова. Тупая токающая боль в области висков. За два часа общения с женщиной (преступник, присланный на освидетельствование, оказалась женщиной тридцати пяти лет, которая в состоянии алкогольного опьянения выкинула своего годовалого ребенка с балкона седьмого этажа) она ощутила себя необратимо душевнобольной. Она разговаривала с подсудимой и понимала, что та полностью осознавала все свои действия. Просто ребенок кричал и мешал им с сожителем пить водку. Мария Давидовна никак не могла понять, как это возможно — в полном сознании и сравнительно в не сильном опьянении взять маленького человека, отнести на балкон и бросить вниз, а потом вернуться к столу и продолжать пить.
— А, вот и вы, — обрадовано сказал майор Вилентьев, увидев её, — ну, как, девушка что-то сказала?
Мария Давидовна поморщилась. Громкая речь заставила боль в голове отскочить от висков вглубь черепной коробки. Она непроизвольно прижала пальцы к вискам.
— Что, голова болит? — участливо спросил Иван Викторович.
— Да.
— Что вам дать? У меня есть но-шпа и анальгин.
— Сделайте мне кофе, пожалуйста. И говорите тише.
Сев на стул, она терпеливо дождалась, пока майор вскипятит чайник и нальет в кружку с кофе кипяток. Вдохнув запах и сделав глоток, Мария Давидовна почувствовала себя чуть лучше.
— Нет. Девушка до сих пор не способна отвечать на вопросы. Доктор сказала, что в лучшем случае, завтра к вечеру, ну, а в худшем, — дня через три. Она много крови потеряла, и пока не восстановят нормальное кровообращение, вряд ли она сможет адекватно мыслить.
Мария Давидовна говорила и прихлебывала кофе, с каждым глотком чувствуя себя все лучше и лучше.
— Жаль, — кивнул Вилентьев, — а я надеялся, что она скажет нам, кто убийца.
— Вы приготовили протоколы вскрытий?
— Да, конечно, — майор взял со стола папку и положил перед женщиной.
Отставив кружку в сторону, она открыла папку и стала читать, пробормотав:
— Дайте мне минут пятнадцать.
— Хорошо, — сказал майор и, повернувшись к сейфу, открыл его. Он стал брать папки со стола и складывать их внутрь. Иногда он открывал папку и просматривал бумаги, но делал это без особого интереса, словно выполнял рутинную работу. Значительно чаще и заинтересованее он поглядывал на сидящую за его столом женщину, ожидая, когда та закончит читать и скажет что-то важное. И, когда он понял, что Мария Давидовна готова говорить, быстро покидал оставшиеся папки в сейф, не глядя на них, и сел напротив женщины, сложив руки перед собой.
— Кажется, я ошибалась, когда говорила, что Киноцефал не имеет отношения к медицине, — задумчиво сказала Мария Давидовна.
— Почему вы так решили?
— Представьте, Иван Викторович, убийца в темноте разрезает живот и извлекает внутренние органы единым конгломератом. И делает он это достаточно аккуратно, — совсем не много лишних разрезов, ни один из внутренних органов не поврежден. Он работает ножом, а не выдергивает. Постепенно извлекает из брюшной полости, а не хаотично выгребает. Как он это делает? На самом деле, это и при свете не так-то просто сделать. Я еще могу сомневаться в третьем случае, потому что там уже был рассвет, но первые два были глубокой ночью. Во всех трех случаях Марина Владиславовна описывает извлечение внутренних органов так, словно сделана эвисцерация по Шору, но без удаления органов грудной клетки. То есть частичная эвисцерация.
— Эви… что?
— Эвисцерация, — терпеливо повторила Мария Давидовна, — это патологоанатомический термин. Извлечение внутренних органов из грудной и брюшной полости.
— Я что-то не понял, — нахмурившись, спросил майор, — наш Киноцефал — врач-патологоанатом?
— Нет, совсем не обязательно. Любой врач во время обучения проходит цикл патологической анатомии, где нас обучают азам вскрытия трупа. При желании любой доктор, который умеет держать скальпель в руках, сможет вспомнить эти знания и использовать их.
— Тогда, Мария Давидовна, — майор привстал со стула, — все-таки может это Парашистай?
— Иван Викторович, — протяжно сказала доктор Гринберг, — давайте не будем снова ходить по кругу, мы с вами однозначно решили, что это не он.
— Но вы мне говорили…
— Я могла ошибиться в мелочах, но не во всем психологическом портрете Киноцефала. Сейчас я думаю, что он имеет какое-то медицинское образование и определенные знания анатомии внутренних органов человека. При этом все остальные мои умозаключения я никоим образом не отрицаю.
— Ладно, — кивнул майор, — и что нам это дает? Если это не Парашистай, то кого мне искать?
Мария Давидовна пожала плечами и сказала:
— Кого-то, кто хорошо знал, какие ритуалы выполнял Парашистай, убивая людей, и кто имеет, или имел отношение к медицине. Мужчина невысокого роста. Попробуйте снова поговорить с сотрудниками больницы, особенно с теми, кто хорошо знал доктора Ахтина. Посмотрите картотеку на психически больных преступников, которые имеют медицинское образование. Ну, и надеюсь, Алина завтра или послезавтра сможет говорить и что-то добавит к этому портрету какой-нибудь штрих, с помощью которого мы сможем найти преступника.
Они посмотрели друг на друга — майор с красными глазами и женщина с уставшим лицом.
Не смотря ни на что, портрет Киноцефала пока не имел четких контуров. Расплывчатый психологический портрет, минимум улик и практически полное отсутствие свидетелей.
И они ничего поделать не могли.
Мария Давидовна вдохнула глубоко носом и так же выдохнула. Сначала в круг, потом в квадрат, и под конец в треугольник. Головная боль ушла, а, значит, можно жить дальше. Жить и ждать.
Ждать — вот всё, что они могли сделать. Ждать следующей жертвы, когда, возможно, Киноцефал ошибется. Или завтрашнего дня, когда Алина, может быть, скажет им что-то полезное и важное. А, может, и не скажет, и тогда всё вернется на круги своя.
22
Мы — Семен, Лида и я — сидим за столом. Ближе к выходу из дома у окна на табуретках стоит грубо сколоченный гроб, в котором, сложив руки на животе, лежит Иван. Между пальцев рук зажата короткая горящая свеча. На столе четыре стакана, наполовину наполненных самогоном, на одном из которых лежит кусок черного хлеба.
— Ну, Иван, чтобы земля была тебе пухом, — говорит Семен и выливает в себя жидкость. Он говорит эту фразу в третий раз. Лида механически поднимает свой стакан, подносит ко рту и ставит на место, не сделав ни глотка. Она тупо смотрит прямо перед собой, ничего не видя. Скорее всего, она не слышит и слов Семена.
Я просто сижу, даже не поднимая свой стакан. Вчера мы с Семеном вынесли из сарая сухие доски, которые Иван заранее приготовил, и сколотили гроб. Он получился неказистый, но, ни Семен, ни я, никогда не плотничали, поэтому даже на такой гроб мы посмотрели с гордостью. Можем-таки.
Лида этим утром пришла и позвала меня помянуть Ивана.
