Борис Юдин - Город, который сошел с ума
Добежалов пошёл к аккордеонистам, а Васильев в зал.
Там уже сидели в полной боевой готовности Елена Михайловна и Соломон Сергеевич. Елена Михайловна сосредоточенно выискивала нечто в своей заветной папочке, а Соломон Сергеевич восседал рядом. И столько брезгливости, презрения и ненависти к штукарям от искусства было на лице Соломона Сергеевича, что, казалось, дай ему Маузер – он тут же перестрелял бы этих дилетантов и извращенцев. И рука бы у него не дрогнула.
Васильев тоже с нескрываемой брезгливостью поднялся на сцену, выдержал паузу и произнёс значительно:
– Александр Сергеевич Пушкин. «Пророк».
– Стоп. – рявкнула Елена Михайловна. – Вы, Олег Петрович выходите на сцену, прямо скажу, какой – то несобранный. Вот, как – то, не чувствуется, что Вы сейчас будете читать великие строки.
Васильев понимающе кивнул и ушёл в кулису. Там он потоптался немного и только потом торжественно выплыл на сцену. При этом Васильев был так наполнен чувством ответственности, что боялся это чувство расплескать.
– Александр Сергеевич Пушкин. – провозгласил Васильев. Потом выдержал паузу и добавил:
– «Пророк».
После этого Васильев снова взял паузу. Только более продолжительную и эффектную, чем в первый раз. И только потом начал читать:
– Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился…
– Стоп! – закричала Елена Михайловна. – Олег Петрович! Дорогой! Я не вижу мрачной пустыни. Как – то, пропадает у Вас такой эффектный образ. И жажды не чувствуется…
– Нет проблем. – согласился Васильев. – Будет жажда.
И Васильев начал сначала. Произнося первую строку он сделал такое изнурённое лицо и так мучительно проглотил слюну, что каждому должно было быть понятно – вот человек, умирающий от жажды.
– Хорошо! – одобрила Елена Михайловна.
– А я не верю. – вмешался Канарейкин. – Это жажда пива, а не духовная жажда. Духовная жажда – это нечто высокое.
И Соломон Сергеич собрался было сам изобразить духовную жажду, но тут на сцену начал выплывать оркестр аккордеонистов. Музыканты строго и молча выходили из кулисы, держа в одной руке стул, а во второй пюпитр. Аккордеоны уже были пристёгнуты к груди ремнями.
– Что это? Как такое? Кто позволил? – разъярилась Елена Михайловна.
– Спокойно! Только без драки, пожалуйста! – охладил её пыл руководитель оркестра Ходулин. Во первых мы по графику, Вами же, Елена Михайловна, составленному. А во вторых, у нас концерт в подшефном колхозе и автобус уже пришёл. Когда же, позвольте Вас спросить, нам сцену попробовать?
– Это полное безобразие, не не творческий процесс! Я буду ставить вопрос. – взвился было Соломон Сергеевич, но практичная Елена Михайловна его тактично осадила:
– Что тут поделаешь, Соломон Сергеевич – товарищи в графике. – и тут же испортила Васильеву настроение окончательно:
– С Вами, Олег Петрович, мы ещё поработаем. Я прошу Вас явиться за час до начала. И мы непременно найдём уголок для уединения.
– А дома, Олег Петрович, Вы непременно задумайтесь над пророческой ролью Поэта, над его великой миссией, так сказать. – Вставил Соломон Сергеевич свои пять копеек. И вид у него при этом был такой грозный и величавый, что если у кого – то и были сомнения насчёт пророческой роли и миссии, то теперь эти сомнения развеялись, как дым.
Васильев скривился, но, скривившись, покорно кивнул головой и вышел в фойе. Там уже гулял довольный Добежалов.
– Вот какие чудеса творит натуральный обмен! – изрёк Добежалов.
Васильев не понял:
– Какой обмен, Игорь? Что на что и когда?
– Какой ты… – улыбнулся Добежалов. – наивный. Я дал Ходулину на водку, чтобы он порепетировал со своими орлами. Вот и получается, что я выменял твою драгоценную свободу на банальную бутылку.
Вышли на улицу. Похоже, что прошёл краткий дождь. Пахло свежестью и на асфальте лежали мутные зеркала луж. В одну из них Васильев ступил, задумавшись. А когда отматерился и вытер грязь с ботинка клоком травы, сорванной с газона, то спросил сам у себя:
– И какого хрена они в этом «Пророке» нашли? Банальный стишок. Если я правильно помню, даже перевод откуда – то.
– Э-э-э-э, братец! – подхватил тему Добежалов. – Тут ты в корне не прав.
Мелко берёшь. А ты глубже копай! Глубже. Стих этот для Пушкина в самом деле этапный. По Александру Сергеевичу так государственная машина прокатилась, что ему стало не до романтики. Ведь сразу после «Пророка» он напишет:
– Нет, я не льстец, когда царю
Хвалу свободную слагаю:
Я смело чувства выражаю,
Языком сердца говорю.
– А потом? – Спросил Васильев.
– А потом. Что потом? – задумался Добежалов. – Потом было всё, как положено.
Но весь остаток жизни преследовал Пушкина Медный всадник, с грозно протянутой рукой.
– Это уж… Да. – загрустил Васильев, но тут же грустить перестал, потому что стояли друзья уже у входа в единственный в Городе пивной бар.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Васильев толкнул тяжёлую дверь, вошёл вовнутрь и тут же остановился.
Остановился, потому что попал он явно не туда, куда хотел. В задымленном зале вместо привычных «стояков «стояли столы, вокруг которых и сидели, и стояли мужики. У дверей на полу устроился инвалид в бескозырке – играл на гармони и пел жалостливо:
– Ой, товарищи! Расскажу я вам. Этот случай был в прошлом году. Зверь отец убил дочку родную. Я про это вам песню спою.
Васильев постоял, постоял, и вышел на улицу.
– Что – то тут не то, Игорёк. – задумчиво сказал Васильев. – Что – то не так…
– Ты просто забыл, Олежка, что пивбар не тут. – пояснил Добежалов. – Здесь сейчас столовая «Берёзка «, а пивбар на Солнечной, нынешняя Горького, где раньше булочная была.
– Точно! – обрадовался Васильев. И тотчас же вспомнил эту булочную. Там надо было сначала выстоять очередь и только потом получить фунт тёплого ещё хлеба. Тёплого – потому что он просто не успевал остыть. И самое интересное было в том, что фунт редко отвешивали одним куском. Обычно получался и небольшой ломоток, который назывался довесок. И этот довесок можно было съесть по дороге к дому. И это тоже было радостно.
И вот с таким ощущением, что радость, всё – таки, была, да позабылась, вошёл Васильев в Городской пивбар, где плавали клубы дыма, вонь прокисшего пива и мочи. Васильев встал к стойке, чтобы место занять, а Добежалов в очередь за пивом. Очередь была совсем небольшая. Не то что в конце дня, когда мужики после работы позволяют себе оттяжку. Так что Васильев даже не успел толком перекурить как Добежалов уже пришёл с четырьмя поллитровыми кружками и тарелкой, на которой в окружении луковых колечек красовались несколько кусков нечищеной сельди иваси.
– За свободу! – улыбнулся Добежалов и приподнял свою кружку.
– За свободу. – согласился Васильев и тоже к кружке приложился.
А когда отпили немного Добежалов достал бутылку водки и соорудил ерша.
– Не круто будет? – озаботился Васильев. Но Добежалов утешил:
– По системе Станиславского положено, чтобы нервную систему в порядок привести.
И друзья глотнули за здоровую нервную систему.
– Что – то не так, Игорь. – сказал Васильев после того как закусили селёдочкой. – Не понимаю, но чую, что что – то не так.
– Слушай, Олег! – задумался Добежалов. – А ты уверен, что находишься в реальном Городе?
Васильев подумал, глотнул ещё ершика и признался:
– Нет. Не уверен. Слишком тут много такого, что быть не может, потому что быть не может никогда. Но, с другой стороны, где – то же я есть?
– Где – то есть. – согласился Добежалов.
– И вот из этого самого Где – то я вырваться не могу. Понимаешь?
– Понимаю. – сказал Добежалов шёпотом.
– Ты пойми, – тоже зашептал Васильев, – Я никогда в этой сраной эмиграции не пил столько, сколько здесь пью. И, что страшно и странно, это мне нравится всё больше и больше. И избавиться от этого я тоже не могу.
– А ты пробовал? – усомнился Добежалов.
– Что пробовал? – собрался обидеться Васильев.
– Избавиться пробовал?
– Нет! – признался Васильев. – Не пробовал, но твёрдо знаю, что ничего не выйдет.
– Тогда да. – согласился Добежалов. – Тогда конечно… Что уж тогда?..
И Добежалов ещё плеснул водочки в пивко, чтобы нить разговора не терялась. Плеснул и тут же отвлёкся:
– Олег! Хочешь, я тебя с настоящим пророком познакомлю? Шутка, шуткой, но чем чёрт не шутит? Может, он и вправду что – то знает?
– А что? Действительно. – Васильев внимательно присмотрелся к любителям пива. – Только не спеши. Я хочу сам угадать этого пророка.
– Давай! – согласился Добежалов и Олег Петрович начал угадывать. И через минуту, другую нашёл подходящую кандидатуру. На полу неподалёку от двери в туалет сидел мужик в рваном ватнике. Волосы на голове этого мужика стояли принципиально дыбом, напоминая не то Бетховена, не то Эйнштейна. И это странное поведение волос, по мнению Васильева, и было несомненным признаком гениальности.
