Татьяна Томах - Имя твоего волка

Ему показалось, что пацаны постепенно начинают оттаивать от черного девочкиного взгляда. И снова начинают переговариваться приглушенными голосами. Один раз Анджей услышал свистящий шепот «ведьма», а один раз кто-то плюнул смачно и зло им вслед. И что самое странное, Анджей не обернулся. Потому что (надо было следить за девочкой, которая висела на его руке и спотыкалась на каждом шагу)… потому что он не хотел видеть, кто это сделал.

Девчонка спотыкалась, и ее безвольная ладошка норовила все время выскользнуть из руки Анджея. Казалось, вот-вот — и девчонка снова упадет в грязь… И тогда… тогда — что? Надо было бы обернуться и посмотреть, кто сказал им вслед «ведьма». Но почему-то Анджей чувствовал, что оборачиваться нельзя. И останавливаться нельзя. И нельзя, чтобы девчонка снова упала… И быстрее идти нельзя, хотя очень хочется, и мурашки ползают по спине от того, как им смотрят вслед пацаны.

Если девчонка упадет или Анджей поскользнется на этой мокрой дороге — и они упадут оба… Тогда пацаны, которые сейчас просто смотрят им вслед, могут догнать их. И забросать камнями уже обоих, теперь будет некому их остановить… Чушь какая. Пацаны, с которыми он бегал и играл вместе столько лет?

Заглянув в бледное девочкино лицо, Анджей подумал, что, кажется, именно об этом думает сейчас девочка. И, похоже, именно об этом думают сейчас пацаны, глядя им вслед. И раз это все так, может быть девчонка на самом деле ведьма… Ну так, чуть-чуть?

А потом поворот дороги скрыл их от пацанов, и Анджей, не оборачиваясь, спиной почувствовал, когда взгляды пацанов перестали следить за ними. Как будто сильный ветер, морозивший затылок и толкавший под лопатки, неожиданно стих. Ему показалось, что девчонка тоже расслабилась. Оттаяла. И ее ладошка, крепко вцепившаяся в его руку теплыми пальцами, перестала напоминать мертвую рыбку.

Когда они подходили к панскому дому, Анджей начал мучительно соображать, что дальше делать с девчонкой. Не сдавать же ее прямо в руки всяким там нянькам или служанкам, или кто там у нее есть — ну еще связываться. С другой стороны, если оставить возле ворот, сама-то, пожалуй, не дойдет, шлепнется еще где-нибудь по пути — вон как расспотыкалась… Девчонка неожиданно еще сильнее сжала его руку, и Анджей было подумал, что девчонка собралась шлепнуться на землю прямо сейчас.

— Почему? — вдруг спросила девчонка.

— Чего — почему? — переспросил он и от растерянности даже остановился.

Голос у девчонки был дрожащим и тихим. Но вроде не плаксивым. Похоже, плакать или там визжать, как полагается у девчонок при переживании всяких происшествий, она не собиралась. Что уже было хорошо. Потому как что делать в ситуации с визгами и рыданиями, Анджей очень слабо представлял.

Девчонкины глаза, все еще перепуганные и блестящие от слез, уставились на Анджея. Требовательно и не то чтобы обиженно — скорее растерянно. И он сразу понял — «чего — почему».

— Ну это… потому что, — он запнулся. — Потому что… э… говорят, что ты ведьма.

— Почему? — удивилась девчонка.

— Ну, заладила, — тихо буркнул он, чувствуя себя почему-то неловко и виновато. Как будто он вместе с пацанами тоже только что бросал в нее камни. И как будто тоже верил, что такая маленькая, зареванная и насмерть перепуганная девчонка может быть ведьмой.

Если честно, он, в общем-то, и верил в это. Чуть-чуть. Может, из-за того девчонкиного взгляда, когда она сидела на дороге, а он протягивал ей руку… Взгляда, от которого разом примолкли пацаны. Может, от того, как они шли по дороге — и все было не так, как бывало обычно… не так, как должно было быть… Может, оттого, что она сейчас смотрела на него вот так — требовательно и растерянно, без всяких там соплей, криков и визгов… По-взрослому смотрела.

— Ну, знаешь ли, вот говорят, — словно оправдываясь, смущенно попробовал объяснить он: — Говорят, что ты утопила Аннину дочку… и что вот Анна…

— Анна хорошая, — торопливо и гневно перебила девчонка. — Она… она учила меня петь песни… И у нее красивое лицо.

У нее было красивое лицо… Марго смотрела в луну, запрокинув голову, и озноб трогал ледяной щекоткой ее спину, когда она думала о том, чьим могло бы быть это лицо. Бледное женское лицо с разметавшимися, почти неразличимыми в черноте неба волосами и еле заметной скорбной улыбкой на тонких синеватых губах.

Каменным лицом всегда невозмутимой мраморной богини? Старухи, гладящей огонь? Темноволосой девчонки, зябко ёжащей худенькие плечи и до головокружения вглядывающейся в черное небо над своей головой? Мамы, которую Марго не помнила?

Лицом женщины с выломанными запястьями, прикрученными к столбу перед разложенным костром? Женщины, сожженной на костре сотни лет назад и когда-то тоже смотревшей вот так, как Марго, задрав голову к молчаливому небу… В поисках — чего — ответа, помощи, спасения?

Марго было холодно, одиноко и страшно. Как будто в зыбком серебре усмехающейся луны она разглядела то, что нельзя видеть маленьким девочкам. Что, возможно, вообще нельзя видеть людям — если они не хотят разучиться спокойно спать. Как будто Марго случайно глотнула яду — распробовала вкус и поняла, что скоро умрет. И даже посчитала, через сколько часов и как.

Марго почувствовала, что и взаправду, может сейчас разглядеть, когда это произойдет. Может сейчас разглядеть почти всю свою жизнь — год за годом — сквозь полупрозрачное опаловое стеклышко луны. Как сквозь протопленный разогретой в пальцах монеткой кружочек на заиндевевшем окне.

«Не хочу, — стиснув дрожащие зубы, испуганно подумала Марго, — не хочу». И ей показалось, что луна усмехнулась в ответ.

Марго захотелось зажмурить глаза, чтобы больше не видеть ослепительного и насмешливого лунного лица. Но ничего не получилось, словно луна заколдовала ее, превратив в мраморную статую. И теперь нельзя пошевелиться, как бы сильно этого ни хотелось. Даже нельзя закрыть каменные бледные глаза.

А когда она уже почти поверила в это, к застывшим ногам прижался теплый ворчащий комочек и обжег лодыжку горячим дыханием. Согрел. Оживил. И, снова обретя власть над своим телом и способность отвести взгляд от луны, Марго тихо рассмеялась. И с удивлением разглядела в голубоватых тенях, поцарапавших безупречность лунного диска (там, где ей раньше примерещилась улыбка) — силуэт распластавшегося в стремительном беге огромного темного зверя.

Волка?

— Так, так, — довольно пробормотала старуха, опуская крепкие ладони на плечи Марго. — Так. ТАМ можно увидеть все, что ты захочешь увидеть, девочка…

Марго еле сдержала вскрик, переведя испуганный взгляд с луны на старуху.

Луна была похожа на старухино лицо, а старухино лицо — на луну. Сияющую и смеющуюся. Старуха как будто стала выше ростом. Ее скорченная прежде фигура, распрямившись, обрела гибкость, силу и снисходительное величие мраморной богини. Седые волосы стали черны — как ночь, плещущаяся вокруг светлого пятна костра, а глаза — бездонны и огненны. Лицо превратилось в луну. А в руке, молодой и гибкой, вспыхнул нож. Ослепительным блеском острого лезвия, серебряным под луной и багровым в отсвете плеснувшего почему-то уже возле самых ног Марго пламени.

Марго вскрикнула и отшатнулась. Сияющее лезвие взлетело перед ее лицом, только чуть тронув кожу на шее острым холодным прикосновением.

— Не шевелись, девочка! — крикнула старуха… Или уже не старуха? Женщина-луна… Ее глаза плеснули в лицо Марго — сначала чернотой, потом огнем. — Не шевелись! Иначе я могу случайно убить тебя!

Голос был, юн, гибок и напевен — как и фигура в черном балахоне старухиного плаща.

«Серый, он же был серый, — почему-то подумала насмерть испуганная Марго, — серый, пыльный и весь штопаный. Драный, как половая тряпка…»

Лицо было луной, а хриплый старухин голос теперь звенел, как острый клинок в ее сильной руке.

— Не бойся, девочка, я просто собираюсь дать тебе жизнь. Новую жизнь. Но жизнь и смерть — жизнь и смерть обычно находятся на лезвии одного ножа, видишь ли, — совершенно непонятно сказала она.

И улыбнулась строгой, ласковой и снисходительной улыбкой луны. Улыбкой ожившей мраморной богини. Так, как могла бы улыбнуться мама, которую Марго не знала.

Лезвие ножа опять блеснуло в ее руках.

Марго, глотая воздух судорожными перепуганными вдохами, заставила себя не шевелиться.

Прикосновение стали было ледяным, острым и обжигающим. Марго всхлипнула — и захлебнулась оборвавшимся вдохом, когда нож вонзился ей в шею.

«Она решила убить меня», — поняла Марго в ту секунду, когда нож в руке богини разрезал кожу на шее девочки. «И пусть», — решила Марго, глядя в ее глаза. В две огненные бездны, смотрящие на Марго — с нежностью матери.

«И пусть».

Марго вспомнила озверевшие лица детей, которые бросали в нее камни, и костры, которые ей так часто снились. «И пусть», — думала она, проглатывая свой страх — как острый шип, ощетинившийся на внутренней, пропитанной кровью стенке пыточного саркофага. «Так лучше». И посмотрела — доверчиво и почти без страха — в эту бездонную пылающую нежность.