Татьяна Томах - Имя твоего волка

Татьяна Томах

Имя твоего волка

Предисловие

Лес или социум? Этим вопросом задавались писатели-фантасты испокон веков. Вспомните «Улитку на склоне» Стругацких (Лес и Институт — два параллельных мира) или даже «Маугли» Киплинга. Если, конечно, мы можем причислить Киплинга к фантастам… Однако это отдельная тема для беседы, не будем отвлекаться.

Может ли человек постигать тайны природы, видеть то, что не дано видеть другим, и при этом жить обыкновенной человеческой жизнью? Представьте себе: Маугли возвращается в родную деревню, надевает костюм и отправляется в офис. Смешно. И дело не в его неграмотности (офисы всякие бывают, и не таких берут), дело в том, что не может душа разделиться и жить в двух мирах. Человеку, понявшему язык зверей, никогда до конца не понять людей; ну а людям, привыкшим жить так, как жили деды и прадеды, никогда не понять выскочку, ступившего на незнакомый путь.

Герои этой повести тоже живут в разных мирах. Нет, формально мир-то один, причем не фантастический, а наш, знакомый, XVIII или XIX век, Польша, судя по всему (а где еще водятся паны и панночки). Но бывает, что люди, росшие вместе, похожие внешне, говорящие на одном языке, могут абсолютно не понимать и совсем по-разному видеть друг друга. Нехорошие дела творятся у пана в селении. А в доме самого пана дела еще хуже. А что виной тому — мир потусторонний, колдовство или обычная человеческая злоба и зависть, — решать читателю.

Сколько раз девочки в школе гадали и произносили любимую фразу: «В прошлой жизни я была ведьмой, и меня сожгли на костре!» Многие ли из этих выросших девочек написали фантастическую повесть, которую интересно читать? Многие ли пытались понять, кого на самом деле называли ведьмами, за что сжигали, какие силы природы подвластны ведьмам? Сколько веков прошло с написания «Молота ведьм», страшной настольной книжечки инквизиции, а общество сотрясается до сих пор. Не забывается зло, и продолжается разговор о ведьмах, и будет продолжаться до той поры, пока не разгадан мир, пока остаются вопросы, на которые у нас нет ответов. В народной памяти ведьмы стали добрыми и красивыми, героинями, вроде погибшей на костре Жанны д'Арк, а злым колдуньям остались лишь сказки.

Автор «Имени твоего волка» рисует яркие жуткие картинки. Предательство, которое может показаться банальным — но ведь банально оно и в жизни. И жестокость, особенно детская жестокость. Считается, что дети не понимают, что творят. Очень даже понимают. И если их вовремя не остановить… А кто или что может их остановить? Наверное, не взрослые, выросшие из таких же точно детей. Кто молча соглашался с жестокостью в детстве, тот не изменится, повзрослев. У детей и взрослых очень похожие страхи, и получается замкнутый круг. Но мы, читатель, все-таки находимся не в реальном мире и не в детективе, а в фэнтези. А фэнтези приберегает для нас разные способы борьбы со злом. В фэнтези есть магия. Это не обязательно должны быть голубые искры в ладонях колдуньи, волшебные посохи или летящие в злодея файерболы. Магия бывает разной. И если бы у нас хватило фантазии придумать любую возможную магию, то ее не существовало бы даже в фэнтези. Но фантастика изобретательна. И авторы, задаваясь вопросом, может ли человек что-либо изменить, придумывают все новые и новые способы.

«Кто-то должен защищать тебя», — объясняет девочке Марго старая колдунья и связывает ее душу с душой волка. И учит обеих видеть — видеть внутреннюю суть вещей. Отныне у ученицы ведьмы две пары глаз и она умеет смотреть в разных диапазонах: прошлое, будущее, настоящее. Не видит только тот, кто не хочет или боится смотреть, говорит автор. И не в волчьих зубах сила, а вот в этом самом умении увидеть.

Как можно выбрать в помощники волка, возмутимся мы. Только наивные фантасты могут такое придумать, ведь и ребенку ясно, что волки — злые коварные твари. Да со времен Красной Шапочки девочки не дружат с волками! Но если мы говорим об умении видеть… Волк символизирует страх, жестокость и благородство, однако первые составляющие сильнее. Да будь он хоть трижды волшебным, он опасен. И все же «фантастический» волк чуть-чуть отличается от обыкновенного. Он опасен для одних, он помогает другим. Не так, как говорящие волки Маугли или сказочный волк Иванушки, но помогает как может — в рамках мира, нарисованного автором. Зло может обернуться добром, и наоборот — в зависимости от того, какой стороной повернется медаль. Или Луна, от которой так много, оказывается, зависит… Все двойственно: судьба, прошлое и будущее. Даже имя «Маргарита» распадается на два: Марго и Рита. Два имени — две похожие судьбы. Но нас интересует та, с которой все началось.

М. Каганова

Пред-сложие

Сердце шерстяным клубком запуталось между ребер. И жарко, и колюче, и не вдохнуть — воздух вязнет в переплетениях толстых нитей.

И не распутать.

Марго стояла на краю поляны, вцепившись в плечи окоченевшими пальцами. Вглядывалась в серый туман сумерек, уже почти растворивший в себе контуры ближних деревьев. Старалась не шевелиться. Потому что сейчас от любого неверного движения, слова, даже вздоха, могла зависеть ее жизнь.

Он пришел, когда Марго уже почти перестала ждать.

Лучше бы она действительно перестала ждать. Повернулась бы спиной к угрюмому отряду хмурых елок и заторопилась назад — по узкой, извилистой, хорошо знакомой тропинке. Домой.

Как будто она могла вернуться — после того, что случилось. Как будто она когда-то считала этот дом своим домом…

Марго сначала не заметила его. Наверное, он уже некоторое время разглядывал ее блестящими глазами, замерев в тени горбатых елок. А когда, наконец, решил пошевелиться — одна мохнатая тень вздрогнула, разрываясь пополам, — Марго с трудом сдержала испуганный крик.

Потому что, наверное, он пришел для того, чтобы убить ее. И она это знала — когда звала его.

Марго смотрела, как он идет — очень медленно и неохотно, напряженным, скользящим шагом. Так, как обычно подкрадывался к добыче.

С бесшумностью тени. Гибкостью кошки. Изяществом сияюще-черной змеи, ускользающей в копну сухих листьев, не потревожив ни один из хрустящих ломких лепестков. Широкогрудый и поджарый; с узлами напряженных мускулов под обманчивой мягкостью шерсти; с усмешкой и смертью на кончиках острых клыков и в рас плавленном золоте блестящих глаз.

Огромный, темно-серый, почти черный волк.

Ее волк.

…Волк тоже как-то приснился. Почему-то не страшный. Настоящий, не мультяшный — огромный черный зверь с блеском на кончиках белых клыков. Только эти клыки блестели не в оскале, а в улыбке. Совершенно невозможной для такого зверя, беззащитной улыбке. Как будто это был не волк, а добродушный игривый щенок…

Страшным был совершенно другой сон. И не то чтобы сон — обрывок. Клочок вязкого тумана таял, просачивался сквозь пальцы, когда Ритка пыталась его удержать и рассмотреть. Оставалась дорога — черная и липкая, скользкая от грязи, размешанной тысячами ног. Исток и продолжение дороги пропадали в том самом тумане, проглотившем почти весь Риткин сон. Сон не вспоминался.

Он приходил уже несколько раз. С тех пор, как мама заболела. Нет — с тех пор, как Ритка поняла, что мама умирает.

Ритка просыпалась, вцепившись в подушку дрожащими пальцами и чувствуя, как липнет к спине промокшая от пота рубашка. И ничего не могла вспомнить. Только эту дорогу. И женщину. Женщина шла по дороге — из тумана в туман. Уходила. Узкая спина; вздернутые худые плечи; одежда серая, невнятная — не то плащ, не то балахон; темные волосы спутанной гривой метались по плечам. Ритке хотелось ее окликнуть, но горло почему-то сжималось от страха. Потом, когда туман начинал уже дотрагиваться до женщины, тянуть ее в себя бледными зыбкими руками, Ритка решалась. Она очень боялась, что женщина обернется, но еще страшнее было позволить ей насовсем раствориться в этом тумане, а самой остаться на дороге, ведущей из никуда в никуда.

Ритка протягивала руку; расстояние искажалось; кончики пальцев уже почти касались серого плаща… Женщина начинала оборачиваться — дрожь спутанных волос, выступ острой скулы, впадина щеки… Ритка кричала, захлебываясь от ужаса, раздирала туман, липнущий к лицу. Выныривала на поверхность. Просыпалась. Жадно глотала воздух. Испуганно вглядывалась в темноту, узнавая знакомые очертания комнаты. С трудом разжимала скрюченные пальцы, уцепившие не плащ уходящей в никуда незнакомки, а измятый уголок подушки.

Может, это мама уходила от Ритки по черной дороге? Так же, как уходила наяву. С каждым днем все дальше и дальше — от Ритки, от бабы Веры, от жизни. С каждым днем — ближе к смерти, от одного имени которой стынет в горле, замерзает дыхание — в колючую ледышку, которую ни проглотить, ни выплюнуть.