Константин Рольник - Расстановка
— Да, твой стиль требует от читателя напряженной умственной работы. Ты ведь берешь нити событий, начавшихся в разных концах страны, иногда на разных континентах — и связываешь их воедино где-то в середине повествования. Пути твоих героев еще не пересеклись, а нетерпеливый потребитель, глядишь, уже захлопнул книгу в самом начале. Вот допустим, цикл «Гегемония», написанный тобою в 3984 году… При его чтении нужно вычертить сложную схему, иначе взаимопересечения героев останутся просто-напросто непонятны.
— Верно. Читатель должен работать, собеседовать с книгой. Это трудно? Что ж. Всякое саморазвитие — труд. Алексей, спасибо, что ты мне напомнил об этом цикле. У меня с ним связаны самые приятные воспоминания — тогда я поехал в Южную Армарику, чтобы вжиться в историю континента. Впрочем, я туда ездил и в 3971 году. Великолепный плавильный котел рас, наций и культур! А как интересны были беседы с председателем Сальватором Арьенде, впоследствии погибшим во время фашистского путча от рук головорезов генерала Нипачета… Знаешь, то что там произошло, напомнило мне как две капли воды расстрел рабсийского парламента спустя два десятилетия. Оба события приводят к одному выводу — безоружное Добро обречено.
В столовой воцарилось молчание. Обдумывая высказанную Николаем философскую мысль, Алексей оглядел стену, украшенную пестрыми карнавальными масками, античным оружием, национальными костюмами разных стран и народов. То были подарки его двоюродного брата, привезенные им в разное время из экзотических стран. Затем он перевел взгляд на полки серванта — здесь были сотни книг на разных языках мира, их ряды были неровны — на каждую полку книги подбирались не по размерам или цвету обложки, а по содержанию, так что хаотичность была лишь кажущейся. На других полках стояли декоративные фигурки людей, животных и птиц, удивительно изысканные, выполненные из тонкого фарфора. Их Николай привез из Алемании — он ездил туда двадцать лет назад, чтобы разыскать и вернуть в Рабсию культурные ценности, похищенные фашистами во время мировой войны. Впоследствии, при Дельцине, многие из найденных картин были вновь украдены и вывезены за рубеж — тот период был вакханалией воровства. Взгляд Алексея скользнул на противоположную стену, на огромную картину с изображением Вьентамского дворца — красные стены этой многоярусной пагоды были расписаны золотым причудливым орнаментом. Обстановка комнаты располагала к историческим воспоминаниям.
Наконец, прищурив зеленовато-карие глаза и чуть наклонившись к собеседнику, Алексей задумчиво промолвил:
— Николай, во время путча Нипачета мне было двадцать лет, я ведь младше тебя… Но хорошо помню, как потрясла весь мир эта трагедия. Ты в то время работал над детективом «Третий козырь», а через два года получил международную премию, и приезжал к нам в гости из столицы. Мне запомнился твой подарок — декоративное пончо из шерсти ламы, под названием «чаманато».
— Это пончо мне подарил пресс-секретарь несчастного председателя Арьенде. Да, после окончания института востоковедения, пришлось мне поездить по миру… — взохнул Николай Чершевский — Начиная с войны во Вьентаме, куда меня отправил военным корреспондентом редактор журнала «Пламя» Генрих Боровинский.
— Не тот ли журналист, что недавно погиб в авиакатастрофе? — откликнулся Алексей
— Нет, его отец. Собирая материал для его журнала, я познакомился с вьентамским принцем Суфонгом. Там я написал и свою первую повесть — «Меня застрелили у Найчанга». Вот после Вьентама я и колесил без устали по всей планете. И везде, где бы я ни был — в Азирии, в Ервопе, в Армарике — я боролся против коричневой чумы, против фашизма, реакции, диктатуры, дремучего традиционализма, церковного мракобесия. Кто бы мог подумать, что все это дерьмо хлынет на Рабсийскую землю, что гнилая ветошь времен самодержавия станет претендовать на роль «национальной идеи»?
— А ведь какие розовые надежды мы питали, как надеялись на демократизацию нашей страны… — лицо Алексея уныло вытянулось — И кто мог предвидеть такой результат?
— Предвидеть-то было можно… — прищурился литератор — Если знать историю. О том, что Савейский Союз начнет распадаться, я говорил в кругу друзей еще в 3983 году. Огромную роль в перерождении и гибели страны сыграл диктатор Юзеф Слатин, правивший Савейским Союзом в 3930-х годах. Когда он шел к власти, то истребил больше революционеров-прогрессоров, чем Хитлер и все фашистские диктаторы, вместе взятые!
— Да, кивнул Алексей — ты часто приводил эту статистику …
— И ведь какую дрянь Слатин насаждал вместо идеалов революции! — басистый голос писателя задрожал от негодования — Вместо социального равенства — привилегии бюрократов, чины, ордена… Вместо свободного научного поиска — приказы невежественных начальников. Вместо свободы творчества — дирижерскую дубину бюрократии. Вместо раскрепощения женщины и ребенка — укрепление патриархальной семьи, запрет абортов. Вместо универсальной, открытой всему миру идеи братства всех обездоленных — замыкание от мира, «патриотизм», железный занавес, расправы с иностранными иммигрантами, репрессии против целых народов. Вместо идеи мировой революции, несущей освобождение угнетенным всего мира — геополитические комбинации имперского типа. Что из этого могло выйти, кроме краха?
— Помню, помню твои мрачные пророчества… — грустно улыбнулся Алексей — Тебе уже тогда было ясно, что беспринципные бюрократы рано или поздно захотят стать капиталистами, присвоить государственную собственность. Да и национальные республики, захваченные путем имперских комбинаций, могут отделиться… А мы все удивлялись твоему провидческому дару.
— Ну, я-то что… Вот кто был пророком — так это командир народной армии Лейк Доброцкий, друг и соратник Ильича Нелина, высланный Слатиным за рубеж, а после убитый. — Николай горестно вздохнул — В Рабсии всегда убивают лучших, умнейших… Ведь Доброцкий предсказал катастрофу еще за шестьдесят лет до того, как она обрушилась на нас. Предвидел до мельчайших деталей! За это Слатин убил и его, и всех его сторонников. Заменил их своими холопами — людишками без принципов, без идей, способными на любое преступление ради своего благополучия. А теперь удивляются, откуда столько изменников и перевертышей внутри партии оказалось! Да ведь это новобранцы 3937 года, выкормыши Слатина, сделавшие карьеру на костях революционеров, прогрессоров.
— Николай, хочу тебя предупредить: поверхностным людям это напомнит разоблачения нынешних писак, гоняющихся за сенсацией.
— Нисколько! — в глазах Николая появился высверк ярости, столь возмущен был писатель таким сравнением — Они критикуют Слатина справа, а я — слева. Им угодны слепые эмоции, а я прилежен логике. Они раздувают число жертв репрессий до сотен миллионов, я оперирую подлинными цифрами — 800 тысяч расстреляно, полтора миллиона осуждено за политические преступления. Но разве в цифрах дело? Один несправедливый арест — уже трагедия. Самое главное — против кого были устремлены репрессии, чьи интересы они охраняли. Вот тут-то и выясняется: в репрессиях тех лет виноваты не революционеры, а бюрократы. Контрреволюционные бюрократы.
— Как сейчас помню, на обложке твоего сборника «Неизданные повести» была изображена красная гвоздика революции, перерубленная топором бюрократии… — кивнул Алексей — Куда уж нагляднее..
— Верно. После репрессий в живых не осталось и трех процентов из тех прогрессоров, что вместе с Ильичем Нелиным пришли к власти… При Слатине бюрократы истребили революционеров, заняли их место. А потом проложили дорогу нынешнему беспределу и безобразию. Поэтому когда в этих репрессиях винят революцию — я не знаю, смеяться или плакать!
— Но ведь и настоящие революционеры без репрессий не обходились, — прикусил губу Алексей — пусть и не таких масштабных как при Слатине.
— Да не в масштабе же дело! — буркнул пожилой бородач. Он был немного раздражен, встретив непонимание собеседника. — Государство это машина подавления. Пока оно есть, будут и репрессии. Важно другое: кто, против кого их проводит. И самое главное: для чего, во имя какой цели! Лучше тех моральных ценностей, что дала революция, и лучше научного метода, что дал Марел Карс, ничего еще не придумано. Слатина я обличал беспощадно — помнишь мою книгу «Судилище-37»? Но идеалам революции не изменял никогда, и устами героев своих книг всегда их проповедовал. Убежден, что не напрасно. Думаю, на моих книгах воспитаны десятки и сотни нынешних…
— Ну ладно, — боясь прослушивания, перебил Алексей. Он предостерегающе поднес палец к губам и перевел он разговор в другое русло: — Николай, твои взгляды на историю мне известны до тонкости. С тех пор, как ты в 4000 году переехал из Моксвы в Урбоград, мы с тобой говорили об этом уже сотни раз.
