Икосаэдр 2.0 - Андрей Валерьевич Скоробогатов
— Ром, где шляешься, иди, собирай!
И побежишь на склад, нальёшь, потащишь бидоны густого стеллерового, которое молоковоз с берега привозит раз в неделю. Откроешь ногой дверь сарая, и семнадцать пар глаз уставится на тебя.
Наседки вопят, но больше не от голода, просто рады видеть. Трутся, щекотят усами, лезут на руки: погладь, почеши за ухом! И, конечно, поставишь бидоны, обязательно погладишь, почешешь. Обижать кормилиц нельзя. Рыжий Тишка полезет под крышку, норовя опрокинуть, но не успеет — тут же разольёшь. Наседки разделятся в четыре неровные линии по обеим сторонам кормушек. Лакают, мурчат. Кинешь корма Тишке — осеменителю положено отдельно.
Наконец, придёт пора собирать яйца в сумку: обычно бывает не меньше шести-семи за утро. Больших, разных — белых, чёрных, серо-голубых. Потом принесёшь домой, мама пересчитает, часть припасёт для Надзирателей, для себя, а из пары приготовит вкуснейший омлет. Ты пока соберёшь ценную шерсть, уберёшь лотки, проверишь воду…
* * *
Но нет, всё будет не совсем так. Пока мать не позвала, плеснёшь в бутыль молока и побежишь за ограду.
Исполинские яблони давно отошли, лишь иногда нога давит поздние плоды. Тебе нужны не они. Там, в овраге под старой корягой древовидной клубники живёт дикая — из крепких, пятнистых, пугливых, тех, что несутся лишь раз в полгода. Ты долго приручал её, она уже почти не боится тебя.
Приходишь: наседка на охоте, и ты осторожно приоткрываешь листья.
Не ошибся. В гнезде, свитом изо мха, притаилось два яйца — чёрно-белое и трёхцветное, пёстрое. Мальчик и девочка. Ты решаешь: девочку оставим лесу, а мальчика, как подрастёт, заберём себе. Построим свою яйцеферму, выведем новую породу на зависть соседям, обрадуем маму, и, возможно…
— Кыс! Кыс-кыс, Мурка! — зовёшь ты. — Я молочка принёс!
Но ответа долго нет, лишь шумит кронами пустой лес. Тебя пугает коптер, прожужжавший над тропой, ты бежишь назад.
Бросила? Звери? Подстрелил дрон-охотник?
* * *
Ты возвращаешься снова и снова, пока не слышишь, наконец, в ответ заветное:
— Мяу!
И ты счастлив.
ЗАРИСОВКИ. Страна песка
— Зачем, зачем ты выбрал этот мир песка? — снова прозвучал чей-то величественный голос.
Снова бег по барханам, снова внезапная смена дня и ночи… Под конец пути человек заметил, что барханы поднимаются вверх, образуя длинную дугу, обрывающуюся в вышине и постепенно сползавшую куда-то вниз. Он долго полз по её склону, пока не оказался наверху и его рука не коснулась…
Стекла. Твёрдого, очень толстого стекла, которое медленно ползло вверх, и за которым зияла пустота с неясными, блёклыми силуэтами. Присмотревшись к этой пустоте, он смог различить складки, морщины на какой-то гигантской, космически-огромной поверхности, а оглянувшись назад, внезапно понял, что из себя представляет мир, в который он попал.
Три далёких источника света внизу, от которых он ушёл, образовывали треугольник, стремительно уменьшавшийся в размерах. Когда они слились в одну точку, вновь стало светло, и странник увидел в центре мира большую воронку, куда стекал песок.
Он вспомнил про свёрток, который всё это время держал в руке, и развернул его. Повернувшись обратно к краю мира, путник, разглядел, как далеко за стеклом стоит кто-то огромный, как галактика, смотрит на него, песчинку в этом песчаном водовороте, и плавно, словно в замедленной съёмке, машет гигантскими ресницами.
В свёртке находились песочные часы — две тонкие полукруглые стекляшки, внутри которых тек песок времени. До очередной смены времён оставалось чуть меньше минуты.
Точно в таких же стеклянных часах оказался он, странник, свободный от неизвестного прошлого. Его свободу теперь ограничивали две стеклянных колбы и время, за которое песок перетекает из одной половины мира в другую.
Время уходило.
Страх навечно остаться в закупоренной колбе оказался сильнее странника, и он понял, что мир вокруг должен разрушиться. Гигантская рука владельца внешних часов поднялась над бархатно-чёрной поверхностью накидки, и Путник побежал прочь от стекла. Бросившись в песок, он крепко сжал в руке маленькие песочные часы, что-то хрустнуло, и мир исчез.
ЗАРИСОВКИ. Кто девушку ужинает, тот ее и…
Башня уже была наполовину готовой; толстяк Мицумото, взобравшись по стремянке на верхотуру, поливал её из шланга селёдочным рассолом, напоминавшим по цвету ржавую воду. Башни в наших краях готовят прямо на том же самом месте, где они вырастали.
А росли они, надо сказать, далеко не везде. И не всегда — только в ночь на зарождающуюся луну. Мицумото заранее приметил эту башенку, лишь только земля набухла маленьким холмиком. Толстяк старательно обнёс клочок земли забором, чтобы не потоптали, поставил рядом палатку и терпеливо ждал…
В окошко моего жилища виднелось далеко не всё, и я серьёзно переживал за мастерство нового местного повара. Я видел, как суетится японец, подкатывая на тележке бочку с рассолом и подтаскивая мешки с глютоматом натрия. К сожалению, повлиять на процесс маринования было не в моих силах.
Наконец, когда до рассвета оставалась всего пара часов, толстяк сходил за широким ножом и стал осторожно резать башню, скидывая получившиеся кругляши в большую кастрюлю на подогнанной тележке. Я занервничал ещё сильней — терпеть не могу, когда неровно режут и неаккуратно кидают. Долго я терпел — показываться без нужды не хотелось, но как только японец достиг нижней четверти, позеленевшей и засыхающей, я не выдержал.
— Мицумото! Жирная японская свинья! — прорычал я из склепа, распуская когтистые крылья. — Куда ты режешь, внизу же опарыши!
Позже я жалел, что проявил своё присутствие так внезапно- японец проорал что-то невнятное, схватил тележку и укатил, бросив на погосте половину вещей. Даже поговорить не успел — больше я его не видел.
Через час пришло утро, и я принял свой дневной облик.
* * *
— Я стесняюсь.
— Чего тут стесняться? Лучший ресторан в городе. Повара — настоящие японцы, старинные рецепты…
— Японские блюда, они такие… Странные. Такое чувство, что они шевелятся. — Это потому, что тебя никто не водил в приличные суши-бары. Вот, меню принесли, аригато. Выбрала что-нибудь? Попробуй роллы «По-трансильвански», очень рекомендую. Я даже видел, как их готовят…
ЗАРИСОВКИ. Баба Дуся
(сельские пейзажи Новой Англии XIX века, закадровый баритон)
Это раньше Диптаун жил тихой размеренной жизнью провинциального городка. Жители — прилежные англиканцы, исправно трудились на фабрике, а по воскресеньям ходили в старую церковь, стоявшую на окраине, у кладбища. По узким старинным улочкам гуляли почтенные леди в шляпках, а после занятий из одноэтажной школы весёлой гурьбой вываливались маленькие детишки.
