Владимир Михайлов - 2012
Нет, он не будет драться до конца: настолько у него хватит даже не ума, но инстинкта самосохранения.
«Господи, – подумал Лаптев. – Какая куча дел впереди! Но сейчас не время для отдыха. Терпи! Главное – не теряй уверенности: любой ценой ты придёшь в Кремль хозяином, ты станешь делать всё для того, чтобы работать с людьми так, как нужно для поднятия страны. У тебя это получится. Обязательно!»
3Закат задыхался, задушенный облаками – тяжкими, как перегруженные корабли, медленно тонущими, безнадёжными. Словно тяжёлая, мокрая тряпка, они стёрли свет с небосвода, и теперь лишь хилые струйки его ещё пробивались на горизонте.
Но их слишком мало оставалось, чтобы сделать ясно различимым и обширное кочковатое пространство впереди, покрытое жёсткой, как проволока, стернёй, и – восточнее – посёлок вдалеке, где в окошках приземистых домиков уже затеплились огоньки. А прямо впереди – круглые баки бензохранилищ, светло отблескивавшие и казавшиеся привнесенными сюда, в угрюмую природу, из другой цивилизации. Из мира других понятий и ценностей.
Темнота быстро съедала всё сущее. Однако прибор ночного видения позволил полковнику Курилову убедиться в том, что первый батальон тридцать четвёртого, которому добираться было дольше всех прочих, уже вышел на исходный рубеж.
Ракеты! – проговорил он негромко, даже не обернувшись: знал, что команда будет услышана и немедля выполнена.
Ракеты взвились. Войска пошли. Полковник представил себе, как хрустит сейчас стерня под тяжёлыми бутсами солдат, как вполголоса командуют офицеры, и сержанты дублируют услышанное: каждое подразделение должно получать команду от своего командира, а не через голову. Других звуков и не должно было быть.
Очень не хотелось довести дело до стрельбы, но предварительные переговоры ни к чему не привели: дивизии были нужны, необходимы бензин и солярка, без которых дивизия застряла бы здесь, на полпути к железной дороге, а значит – вовремя не погрузилась бы в вагоны, безнадёжно срывая все расчёты, весь план операции; если бы база согласилась поделиться запасом (для неё это была, в общем-то, мелочь), то дивизия задержалась бы ровно на столько времени, сколько его потребовалось бы для двух заправок – одна в баки, вторая, резервная, – в цистерны заправщиков.
Переговоры с базой произошли накануне вечером и были предельно короткими: полный отлуп. Видимо, гнев хозяев, нефтяных супербогачей, казался здешнему управляющему страшнее армейского воинства. Продать – да, на это он соглашался, пусть и со скрипом. Но такими средствами Курилов не располагал, и известный конфликт возник: золота и булата.
Полковник, кстати, понимал управляющего, зная, что будь сейчас управляющим он сам, а нынешний – командуй дивизией, оба они поступали бы сейчас точно так же. Жизнь не оставляла других выходов. А хорошо это было или плохо – будущее рассудит, если когда-нибудь кто-нибудь вспомнит об этом, мелком, в общем-то, эпизоде.
Однако дальше размышлять на эту тему Курилов себе не позволял: приказ был до него доведен должным порядком, и следовало его выполнять, никоим образом не обсуждая и не сомневаясь.
Сейчас важнейшим звеном было – заправить дивизию и взять запас. И двигаться дальше. Всё остальное было лишним.
Издалека долетел протяжный крик – расстояние делало его едва ли не музыкальным, хотя на самом деле то было всего лишь обычное «Ура!». Это потому, что противником были свои же люди; иначе подошли бы бесшумно и стали бы просто резать кинжалами. Не врага всё же атакуют, не родину защищают… А что же? А чёрт его знает, что. Сложный вопрос.
Дали бы сразу топливо – всё обошлось бы.
Он прислушался. И нахмурился: стреляли. Одиночный огонь, не автоматический. Да и звук не тот. Значит, база всерьёз решила отстоять свои ёмкости? Только бы не зажгли – сдуру или нечаянно. Тогда и вовсе всё окажется зряшным. Придётся бросать технику. А она ещё понадобится – на это Лосев перед убытием сделал особый упор. Но там, у бензохранилищ, сейчас должен находиться разведбат – ему было приказано обеспечить сохранность горючего, захватить баки, как только начнётся атака.
Курилов повернулся к радисту:
– Симакова мне.
И через секунды:
– Симаков? Не слышу доклада.
– Только закончили, товарищ командующий. Всё в порядке. Можно заправляться. Приём.
– Понял. Потери?
– На уровне синяков, товарищ командующий. Похоже, им надо было только обозначить сопротивление, для отчётности.
– Ну, вы там с ними аккуратно. Но чтобы не сбежали: заправлять-то им придётся, не охране, конечно, а персоналу.
– Так точно; да не сбегут они – свои ведь мужики.
– Ладно. Оставайся там. Скоро машины пойдут. У меня всё.
Курилов прислушался. Всё стало тихо. Завершилась героическая операция. Сейчас командир тридцать четвёртого доложит, что объектом овладели. Одержали героическую победу, – он бессознательно искривил губы в ухмылке. «Это я им запомню, – тяжело подумал он. – Этого – не забуду. Накликают, сами накликают на свою голову. А уж тогда»…
Кто – они? Да… Они – значит, они. Наверное, те, кто…
– Товарищ командующий, третий на связи.
– Третий? Слушаю тебя.
– Товарищ первый, докладывает третий. Приказ выполнен, объект занят. Сопротивление подавлено.
– А было сопротивление?
– Так… чтобы пар стравить. Они все тут злые. Но не на нас, у них свои какие-то разборки.
– Потери?
– Без потерь, товарищ первый.
– Кто вёл огонь?
– Они. Но в воздух.
– Понятно. Переночевать-то пустят?
– Да конечно. Не чужие ведь.
– Отбой операции. Давай, гони транспорт на заправку – толкай, чтобы быстрее, проследи, чтобы никаких перекуров в зоне – там наверняка всё обозначено, значит, соблюдать железно. Корми ужином. И чтобы насчёт женщин – никакой самодеятельности.
– Их тут и нет, товарищ первый, – тут вахтовики, как и на промыслах.
– Всё равно – будь настороже. Женщина, знаешь, как автомобиль: только что дорога пустая, никого нет, отвёл взгляд на секунду – и вот она, неизвестно откуда вдруг вывёртывается, подрезает тебе нос…
Командир полка позволил себе вежливо, на три такта, посмеяться. Когда начальство шутит, смеяться обязательно. Это не шутки, это служба.
«Женщины, – подумал Курилов, чувствуя, как разгоняется в жилах кровь и невольно учащается дыхание. – Настя ты, Настасья. Анестезия… Сколько уже тебя не видел? Ох, чувствую – грешишь ты там, да…» – и тут же грубо оборвал эту нить мыслей: ну, нашёл время и место, кобель…
– Надобин, еду к тебе. Занимайся, как положено. У меня всё.
– Виноват, Артём Петрович. Тут как раз парламентёр от здешнего управляющего. Приглашает поужинать вас, командиров полков – в общем, начальство.
– Вот как. По праву победителей, а?
Курилов постоял ещё немного, как бы прислушиваясь к безмолвию. Спустился с пригорка, осторожно нащупывая ногами путь. Уже совсем стемнело, задул холодный, неприятный ветер. Подъехал подполковник Свиридов, начальник ГСМ.
– Разрешите отправлять технику на заправку?
– Тридцать четвёртый – первым, их заслуга. О танках только не забудьте: хотя они и на трейлерах, но чтобы все баки – полные.
– Само собой, Артём Петрович. Здесь ночуем?
– На это не рассчитывайте. Отсыпаться будем в эшелонах. Покормим людей, и сразу же – только вперёд. На час двадцать минут уже отстаём от графика движения.
– Понял. Разрешите убыть к заправщикам?
– Распорядитесь – и тоже подъезжайте в дирекцию, на ужин. И чтобы в темпе, в темпе!..
4Наверное, не помогай им уже обвыкшийся в этих местах журналист, у них ничего бы и не получилось. А с ним – удалось нанять маленький Як и сторговаться с пилотом – он же владелец – о доставке троих в соседнюю область, чтобы оттуда уже лететь нормально. Предлагали и журналисту присоединиться – тот, поколебавшись, всё таки отказался, пообещал потом, в Москве уже, увидеться. Объяснил, что сюда командирован для освещения предвыборной кампании. Чьей? Да Ладкова, чьей же ещё. Произнося эту фамилию, журналюга как-то странно усмехнулся, но углубляться в эти материи улетавшие не стали.
Пока всё это делалось, наступил вечер. Пассажиры засомневались было: не лучше ли обождать с вылетом до светлого времени. Лётчик, однако, возразил:
– Тогда ищите другого: у меня на утро заказ уже есть, хороший.
– В какую цену? – поинтересовался адвокат Каплин. Пилот усмехнулся:
– Тут деньги не суть. Так что летим сейчас – или я снимаю заявку.
Смирились. Полетели догонять солнце. Хотя ясно было: на такой стрекозе его не настигнешь. Было облачно, так что наверху светлее если и сделалось, то очень ненадолго. Внизу ни черта не было видно – только какие-то огоньки изредка. Лётчика темнота, похоже, не смущала: когда вошли в свой эшелон, включил автопилот и вроде бы расслабился, только глаза оставались внимательными, раз за разом обегая иконостас приборов. Так прошло около часа, неизбежное при полёте волнение улеглось, адвокат задремал, Татьяна тоже уснула, Котовский всё не мог до конца расслабиться – мысли о ближайшем будущем не оставляли в покое. Раньше казалось, что главное – выйти из зоны, а дальше всё будет складываться как-то само собой. Теперь же выяснилось, что чёткого, логичного плана действий у него нет, есть лишь какие-то возможные направления, но какое предпочесть и как по нему двигаться, оставалось неопределённым. Сейчас бы и задуматься всерьёз об этом – но не получалось, всё сильнее становились мысли о семье, до встречи с которой оставалось всё меньше времени, и предчувствие её оказывалось сильнее всего прочего, заставляло сердце биться учащённо, губы – бессознательно улыбаться, какой уж тут сон… Полёт проходил гладко, почти не попадалось воздушных ям. Потом далеко впереди внизу почудились огни, не один-два, а целая россыпь – но тут же лётчик взял управление на себя, и огни стремительно ухнули вниз и вправо: самолёт вошёл в крутой вираж. Котовский перегнулся вперёд, спросил:
