Стивен Кинг - Противостояние.Том I
— Конечно, — откликнулся Ральф.
Оливия унесла уже заснувшую Джину в постель. В кухне, где народу было больше, чем за многие предыдущие годы, начало смеркаться. Ворча, Матушка Абагейл поднялась на ноги и зажгла три керосиновые лампы: одну она поставила на стол, другую — на печку (чугунный «Блэквуд» остывал, тихонько потрескивая), а третью — на подоконник возле крыльца. Темнота отступила.
— Может, старые способы — самые лучшие, — внезапно произнес Дик, и все посмотрели на него. Он покраснел и снова кашлянул, но Абагейл лишь усмехнулась. — Я хочу сказать, — продолжал Дик слегка оправдывающимся тоном, — что это первая домашняя еда, которую я попробовал с… ну, наверное, с 30 июня, когда вырубилось электричество. До этого я готовил себе сам, хотя… вряд ли это можно было назвать домашней едой. Моя жена, она теперь… Она здорово умела стряпать. Она… — Он резко умолк.
Вернулась Оливия.
— Спит как убитая, — сказала она. — Девчушка здорово вымоталась.
— Вы сами печете себе хлеб? — спросил Дик Матушку Абагейл.
— А как же иначе. Всегда пекла. Этот, конечно, не на дрожжах, все дрожжи давно кончились. Но есть и другие способы.
— Я обожаю хлеб, — просто сказал он. — Элен… моя жена… она обычно пекла хлеб дважды в неделю. Еще недавно казалось, это все, что мне надо. Дайте мне три кусочка хлеба с клубничным джемом, и я могу спокойно умереть.
— Том Каллен устал, — неожиданно произнес Том. — В натуре, устал как следует. — И он зевнул так, что едва не вывихнул челюсть.
— Ты можешь лечь в сарае, — сказала Абагейл. — Запах там немного затхлый, но зато сухо.
Мгновение они прислушивались к мерному шуму дождя, который шел уже около часа. В одиночестве этот звук казался бы унылым и печальным. В компании он воспринимался как приятный и таинственный, сближающий, роднящий их всех. Капли отскакивали от оцинкованной жести желобов и стекали в дождевой бак, который Абагейл до сих пор держала с другой стороны дома. Где-то вдалеке, над Айовой, приглушенно прогрохотал гром.
— Надеюсь, у вас есть походные принадлежности — спросила она.
— Полно, — ответил Ральф. — Мы отлично устроимся. Пошли, Том.
— Ральф, — сказала Абагейл, — не задержитесь ли вы с Ником чуть-чуть?
На протяжении всего разговора Ник сидел за столом в самом дальнем от ее качалки углу комнаты. Казалось бы, если человек не может говорить, восхищенно отметила она про себя, он наверняка затеряется в комнате, где полно людей, просто исчезнет из виду. Но что-то в Нике не давало этому произойти. Он сидел совершенно спокойно, следя за общим разговором в комнате, и мимикой реагировал на каждое произнесенное слово. Лицо его было открытым и умным, но не по возрасту озабоченным. Несколько раз во время разговора она видела, как люди смотрят на Ника, словно ожидая от него подтверждения своим словам. Они все очень считались с ним. И еще пару раз она видела, как он выглядывал из окна в темноту, и выражение лица его при этом было обеспокоенным.
— Вы не могли бы принести мне тот матрас? — тихонько спросила Джун.
— Мы с Ником принесем, — сказал Ральф, вставая.
— Я не хочу один тащиться в тот сарай, — сказал Том. — Нет, в натуре!
— Я пойду с тобой, старина, — успокоил его Дик. — Мы зажжем фонарь и устроимся на ночлег. — Он поднялся. — Еще раз спасибо, мэм. Не могу даже выразить, как это все было замечательно.
Остальные хором присоединились к его благодарности. Ник и Ральф притащили матрас, который оказался без клопов. Том и Дик отправились в сарай, где вскоре зажегся фонарь. Вскоре после этого Ник, Ральф и Матушка Абагейл остались в кухне одни.
— Не возражаете, если я закурю, мэм? — спросил Ральф.
— Нет, если не будете стряхивать пепел на пол. Пепельница — там в шкафу.
Ральф встал, чтобы взять пепельницу, а Абби внимательно посмотрела на Ника. На нем была рубашка цвета хаки, голубые джинсы и выцветший жилет из тика. Что-то в его облике заставляло ее чувствовать себя так, будто она знала его раньше или должна была знать всегда. Глядя на него, она испытывала спокойное чувство свершения предугаданного, словно это мгновение было просто предопределено судьбой. Словно на одном конце ее жизни находился ее отец, Джон Фримантл, высокий, черный и горделивый, а на другом — этот парень, молодой, белый и немой, с одним-единственным умным, выразительным глазом, смотрящим на нее с серьезного, озабоченного лица.
Она выглянула в окно и увидела мерцание переносного фонаря, выбивающееся из окошка сарая и освещающее маленький участок ее дворика. Интересно, подумала она, пахнет ли еще коровой в этом сарае. Она не заходила туда года три, не меньше, в этом не было нужды. Последняя ее корова, Дейзи, была продана в 1975-м, но спустя двенадцать лет в сарае еще пахло коровой. Может, пахнет и до сих пор. Впрочем, что с того — бывают запахи и похуже.
— Мэм?
Она оглянулась. Ральф уже сидел рядом с Ником, держа в руках листок бумаги и разглядывая его при свете лампы. На коленях у Ника лежал блокнот с шариковой ручкой. Он по-прежнему пристально смотрел на нее.
— Ник говорит… — Ральф прочистил горло в смущении.
— Продолжайте.
— В его записке сказано, что трудно читать по вашим губам, потому что…
— Кажется, я знаю почему, — сказала она. — Не беспокойтесь.
Она встала и проковыляла к бюро. На второй полке сверху стояла пластиковая банка, и в ней, в мутной жидкости, как медицинские экспонаты, плавали две вставные челюсти.
Она выудила их и сполоснула в миске с водой.
— Господи Боже, как я с ними намучилась, — мрачно пробормотала Матушка Абагейл и вставила челюсти в рот. — Нам надо поговорить, — сказала она. — Вы двое здесь главные, и нам надо кое с чем разобраться.
— Ну, — протянул Ральф, — только не я. Я за свою жизнь был всего лишь простым рабочим и еще немножко фермером. И мозолей я в свое время нажил куда больше, чем разных там мыслей. Так что главный, пожалуй, тут Ник.
— Это правда? — спросила она, глядя на Ника.
Ник стал быстро писать, а Ральф — читать вслух написанное по мере того, как буквы складывались в слова:
— «Да, это была моя идея ехать этой дорогой. А насчет того, кто главный, я не знаю».
— Мы встретили Джун и Оливию милях в девяноста к югу отсюда, — сказал Ральф. — Позавчера это было, верно, Ник?
Ник кивнул.
— Мы уже тогда ехали к вам, Матушка. Женщины тоже двигались на север. Как и Дик. Вот мы и объединились.
— Вы еще кого-нибудь видели? — спросила-она.
Нет, — написал Ник. — Но у меня такое чувство… и у Ральфа тоже… будто есть еще люди, но они прячутся и тайно следят за нами. Наверное, боятся. Никак еще не могут оправиться после шока от всего случившегося.
Она кивнула. — Дик сказал, что за день до того, как он присоединился к нам, он слышал звук мотоцикла где-то южнее. Так что есть и другие. Думаю, они пугаются при виде довольно большой группы людей.
— Почему вы приехали сюда? — Ее глаза, обрамленные сетью морщин, строго уставились на него.
Ник написал: Вы мне снились. Дик Эллис сказал, что и ему тоже — один раз. И маленькая девчушка, Джина, называла вас «бабулей» задолго до того, как мы добрались сюда. Она описывала нам это место. Качели из шины.
— Благослови Господи ребенка, — рассеянно произнесла Матушка Абагейл. Потом она взглянула на Ральфа и спросила: — А вам?
— Один или два раза, мэм, — сказал Ральф и облизнул губы. — Что мне снилось больше всего, так это… это тот, другой малый.
— Какой другой малый?
Ник написал. Обвел то, что написал, в кружок. Протянул листок бумаги прямо ей. Глаза у нее уже не очень годились для близкой работы без очков или без светлой лупы, которую она купила в хемингфордском торговом центре в прошлом году, но это она сумела прочесть. Слова были написаны крупным шрифтом, как те, что начертал Господь на стене дворца Валтасара. От одного взгляда на обведенные в кружок слова ее охватил озноб. Она подумала о ласках, ползущих через дорогу на своих животах, оскалив на ее мешок свои острые как иглы зубки убийц. Она подумала об открывшемся красном глазе, блуждающем во тьме в поисках теперь уже не одной только старухи, а целой группы мужчин и женщин и… маленькой девчушки.
Два обведенных слова были: Темный человек.
— Мне было сказано, — произнесла она, складывая листок, расправляя его и вновь складывая, на время позабыв о тяготах артрита, — что нам надо идти на запад. Сказано было во сне, Господом Богом. Я не хотела слушать. Я старая женщина, и все, чего я хочу, так это умереть на этом маленьком кусочке земли. Он принадлежал моей семье сто двенадцать лет, но мне предначертано умереть не здесь, точь-в-точь как Моисею было предначертано идти в Ханаан с чадами Израилевыми.
Она помолчала. Двое мужчин спокойно смотрели на нее при свете лампы, а снаружи по-прежнему моросил тихий дождь. Грома больше не было. «Господи, — подумала она, — эти челюсти натирают мне десны. Я хочу снять их и лечь спать».
