Стивен Кинг - Противостояние.Том I
Ее братья, Майка и Мэтью, были во дворе, а отец сидел на крыльце и просматривал каталог товаров, доставляемых по почте. Все они прибежали на крик и на мгновение застыли при виде Абагейл, которой было тогда всего двенадцать; она металась по лужайке недалеко от сарая, коричневая ласка свисала с ее руки, как меховое боа, и сучила в воздухе задними лапками. Кровь лилась на платье, ноги и туфельки девочки, как из душа.
Первым стал действовать ее отец. Джон Фримантл поднял полено, валявшееся возле чурбана для колки дров, и рявкнул: «Стой смирно, Абби!» Его голос, отдававший четкие команды с самого раннего ее детства, пробился сквозь пелену безумной паники к ее рассудку, так, вероятно, не сумел бы сделать никто другой. Она застыла, деревяшка просвистела в воздухе, дикая боль пронзила ее руку до самого плеча (она решила, что рука наверняка сломана), и в следующее мгновение коричневая тварь, вызвавшая у нее такой ужас и такую боль — два этих чувства, в предыдущие несколько секунд слившихся воедино, — лежала на земле, ее шкурка была смята и выпачкана в крови. А потом Майка высоко подпрыгнул и приземлился на нее двумя ногами, и раздался последний жуткий хруст, похожий на хруст твердой конфеты, когда разгрызаешь ее зубами; если ласка и оставалась живой до сих пор, то теперь она уже точно была мертва. Абагейл не потеряла сознания, но забилась в истерике.
Тут подбежал старший брат, Ричард, с бледным, испуганным лицом. Они с отцом обменялись тревожными взглядами.
— Никогда в жизни не видал, чтобы ласка проделывала такое, — сказал Джон Фримантл, обнимая свою плачущую дочурку за плечи. — Слава Богу, что твоя мать пошла за фасолью.
— Может, она была бе… — начал Ричард.
— Захлопни свой рот, — вмешался отец, прежде чем Ричард договорил. В его голосе прозвучали одновременно холодная ярость и страх. И Ричард захлопнул рот, да так быстро и резко, что Абби услыхала, как щелкнули зубы.
Потом отец сказал ей:
— Давай-ка сходим к насосу, Абагейл, родная, и смоем всю эту грязь.
Лишь год спустя Люк объяснил ей, что ее отец не дал договорить Ричарду: ласка почти наверняка была бешеной, если выкинула такое, а если бы она была бешеной, то Абби умерла бы одной из самых страшных, мучительных смертей, какие только известны людям. Однако ласка оказалась не бешеной; ранка зажила полностью. Но все равно с того самого дня она до сих пор боялась этих зверьков, как некоторые люди боятся пауков или крыс. Если бы только чума унесла их вместо собак! Но чума не унесла их, а она…
«Твоя кровь в моих кулаках».
Одна из ласок кинулась вперед и рванула грубый брезент мешка.
— Эй! — заорала Абагейл на нее. Ласка метнулась прочь; казалось, она ухмылялась, а из пасти ее свисал кусок материи.
Это он послал их — темный человек.
Ее охватил ужас. Теперь их были сотни — серых, коричневых, черных, — и все они чуяли запах кур. Они выстроились по обеим сторонам дороги, прыгая и перелезая друг через друга, горя желанием добраться до того, что они чуяли.
«Мне придется отдать им все. Все было напрасно. Если я не отдам им, они разорвут меня на кусочки. Все напрасно».
В самой глубине своего рассудка она видела ухмылку темного человека, она видела его выставленные кулаки и капающую с них кровь.
Еще одна ласка рванула мешок. А следом другая.
Ласки с противоположной стороны дороги уже подбирались к ней, низко припадая к земле, волоча животы по пыли. Их маленькие злобные глазки сверкали как льдинки при свете луны.
«Но тот, кто верит в Меня, не погибнет… ибо отметил Я его Моим знаком, и ничто не тронет его… он принадлежит Мне, спасенный Господом…»
Она выпрямилась, все еще испуганная, но теперь уже зная, что должна сделать.
— Убирайтесь! — закричала она. — Да, верно, это куры, но они для моих гостей! А вы пошли прочь!
Они подались назад. В их маленьких глазках, казалось, засветилось какое-то замешательство. И вдруг они все исчезли, растаяли как дым. Чудо, подумала она; восторг и благодарность Господу переполняли ее. Потом неожиданно ей стало холодно.
Где-то далеко на западе, за Скалистыми горами, даже невидимыми на горизонте, она почувствовала, как глаз, какой-то сверкающий глаз вдруг широко открылся и повернулся по направлению к ней, выискивая что-то. И так ясно, словно слова были произнесены вслух, она услышала его голос: «Кто там? Это ты, старуха?»
— Он знает, что я здесь, — прошептала она в темноте ночи. — О Господи, помоги мне. Помоги мне сейчас и не оставляй нас всех на произвол судьбы.
Волоча за собой мешок, она вновь зашагала к дому.
Они появились через два дня, 24 июля. Она не успела приготовиться так, как хотела, она снова обессилела и могла ковылять лишь с помощью своей трости. С невероятным трудом поднимала она воду из колодца. На следующий день после разделки кур и истории с ласками она в полном изнеможении надолго заснула. Ей приснилось, что она стоит на какой-то высокой и холодной тропинке в самом сердце Скалистых гор, западнее Континентального раздела. Шоссе 6 лентой вилось между высокими скалами, из-за которых солнце могло заглядывать сюда лишь в короткий промежуток времени — от десяти сорока утра до двенадцати пятидесяти. В ее сне был не день, а стояла кромешная безлунная тьма. Где-то выли волки. И неожиданно среди всей этой тьмы открылся глаз, который перекатывался с одной стороны на другую, пока ветер грустно и одиноко шелестел верхушками сосен и горных голубых елей. Это был он, и он искал ее.
Она пробудилась от этой долгой тяжелой дремы, чувствуя себя еще более уставшей, чем когда ложилась, и снова стала молить Бога, чтобы Он отпустил ее или по крайней мере изменил то направление, в котором велел ей идти.
«На север, на юг или на восток, Господи, и я покину Хемингфорд-Хоум, распевая Тебе хвалебные гимны. Но только не на запад, не к тому темному человеку. Всех Скалистых гор недостаточно, чтобы встать между ним и нами. Даже всех Анд не хватило бы».
Но это не имело значения. Рано или поздно, когда тот человек ощутит, что достаточно силен, он пойдет искать тех, кто противостоит ему. Если не в этом году, то в следующем. Собаки исчезли, унесенные чумой, но волки остались в стране высоких гор, готовые служить исчадию Сатаны.
И не одни только волки станут служить ему.
В тот день, когда ее гости наконец прибыли, она начала работать с семи утра, таская поленья по два сразу, пока печка не разогрелась, а корзина для дров не наполнилась доверху. Господь подарил ей облачный прохладный денек, к первый за несколько недель. К вечеру может пойти дождь. По крайней мере так говорило ее бедро, сломанное в 1958-м.
Сначала она испекла пироги, использовав содержимое консервных банок с полок ее кладовки и свежий ревень с клубникой из сада. Клубника, хвала Господу, как раз поспела, и радостно было сознавать, что она не пропадет напрасно. От самого процесса стряпни она почувствовала себя лучше, потому что приготовление пищи — это жизнь. Пирог с голубикой, два с клубникой и ревенем и один яблочный.
Их запах заполнил всю кухню. Она поставила их на подоконники остывать, как делала всю свою жизнь.
Тесто удалось ей на славу, хотя трудно было обойтись без свежих яиц — а ведь она же была там, в самом курятнике, так что, кроме себя, винить некого. С яйцами там или без, но еще до полудня маленькая кухонька с ее бугристым полом и выцветшим линолеумом наполнилась запахом жарившихся кур. Внутри стало довольно жарко, и она выбралась на крыльцо, чтобы прочитать свою ежедневную порцию страниц, обмахивая лицо последним экземпляром «Верхней комнаты» как веером.
Курочки получились просто замечательные. Кто-нибудь из парней сходит и нарвет ей пару дюжин сладких кукурузных початков, и они прекрасно поедят на свежем воздухе.
Завернув курочек в бумажные полотенца, она вышла на заднее крыльцо со своей гитарой, уселась там и начала играть. Она спела все свои любимые гимны; ее высокий дрожащий голос разносился далеко в неподвижном воздухе.
В испытаниях и соблазнахРазве нас Господь оставит?Сохраним мы свою веру,Богу донесем в молитвах.
Музыка звучала для нее так чудесно (даже несмотря на то, что ухо ее уже не позволяло быть уверенной в правильном звучании гитары), что она играла один гимн за другим.
Принявшись за «Мы идем к Сиону», она услыхала звук мотора, доносившийся до нее с севера, с окружного шоссе. Она прекратила пение, но пальцы ее продолжали рассеянно перебирать струны, пока она прислушивалась, склонив голову. Едут, да, Господи, они отыскали дорогу. И теперь ей уже были видны клубы пыли, поднятой грузовиком, когда тот съехал с асфальта и двинулся по грунтовой дороге, ведущей к ее крыльцу. Ее всю охватило сильнейшее ликующее возбуждение, и она обрадовалась, что надела сегодня все самое лучшее. Она поставила гитару между колен и вглядывалась вдаль, заслонив глаза ладонью, хотя солнца все еще не было.
