Юрий Леляков - Великая тайна Фархелема
Хотя и самому Джантару особый режим предоставлялся на полугодие — а затем приходилось продлевать по итогам специального обследования, вновь и вновь подтверждая факт, что он нездоров для «обычной» учёбы, но и не так болен, чтобы отправиться в интернат. Обстановка на обследованиях была тяжёлой и угнетающей: постоянное чувство балансирования на грани между «обычной» школой и интернатом, тревожное ожидание итогов, ужас и потрясение соскользнувших с этой грани в сторону интерната, унылое разочарование тех, кого ждала «обычная» школа — не говоря уж об унизительности некоторых процедур самого обследования, и вынужденной демонстрации каждым из соискателей своих физических и психических недостатков перед другими. Ведь там почему-то бывали собраны вместе дети разного возраста, уровня развития, и главное — с самого разного характера проблемами, из-за которых претендовали на особый режим или рисковали угодить в интернат. Всё же Кинталу и Тайлару — при всех трудностях в учёбе — не приходилось время от времени оказываться среди всевозможных мутантов, хронически больных, отстающих в развитии, и прочих физически и психически дефектных школьников, которых иногда пугали сама внешность и поведение друг друга, и где особенно неуютно чувствовали себя немногие в общем серьёзно не больные дети, тоже по разным причинам оказавшиеся претендентами на особой режим. Но выбирать не приходилось: альтернативой была судьба «обычного» школьника, уже едва не стоившая ему жизни… И всё же, видя, как складывается его судьба, Джантар не мог не задуматься: почему он, казалось бы, достойный иной участи, вынужден раз в полгода оказываться среди несчастных, чья полноценность как будущих взрослых уже теперь подвергается сомнению — и, обладая знаниями в чём-то уже сверх уровня старших групп, претендовать на послабления, доказывая, что ему не по силам пройти обычную программу младших? И почему, если человечество Фархелема взялось строить совершенное и справедливое общество — жизненный путь его строителя должен иметь такое начало?..
…На обследовании они и познакомились… Итагаро Ларакадона переехал в Кераф совсем недавно — и у него были те же проблемы. Несмотря на лоруанское имя и фамилию, он по всему был скорее каймирцем, и родным языком считал улфаонтский. Правда, он мало рассказывал о своём прошлом — и Джантару осталось предполагать: его новому знакомому довелось пережить что-то, чем он не хотел делиться. (Лишь потом Джантар узнал: Итагаро пришлось много ездить по стране из-за особой секретной работы родителей на объектах разных родов войск — но подробностями он по-прежнему делился неохотно, а Джантар не настаивал, надеясь: со временем Итагаро расскажет, что сочтёт нужным.) А особый режим ему достался с формулировкой, ещё худшей, чем у Джантара: не «физическая слабость», а «слабость нервной системы» — хотя Итагаро сам не мог понять, в чём его «слабость». (Джантар же, наоборот, ощущал в нём силу, твёрдость, готовность дать отпор грубой попытке вторгнуться в его внутренний мир — что наверняка и было связано с прежним жизненным опытом. Или, по вывернутой логике взрослых, это и было «слабостью»…) И оба — с первой же встречи почувствовали, как многое их объединяет: тяга к знаниям, широта и глубина интересов… Но в отличие от Джантара, ещё не сделавшего определённый выбор в жизни, Итагаро уже определился: его увлекали физика элементарных частиц и полей, сложная электронная техника, кибернетика, информационные процессы — и увы, особый режим ставил перспективы образования в этой области под вопрос… И примерно тогда же Джантар познакомился с Фиар Балхарт — тут уже благодаря знакомству родителей по работе, а то, хотя и она была на особом режиме, обследования проходила в другой, женской детской больнице (в Лоруане детские учреждения, в отличие от взрослых, делились на мужские и женские). И у неё была та же проблема, что у них обоих: опережая в развитии большинство сверстников, да ещё обладая задатками целительства, она не выдерживала изматывающей школьной учёбы, а свои способности на совсем уж специальном обследовании подтвердить почему-то не смогла, и особый режим ей был определён тоже по «слабости нервной системы». Так их оказалось уже трое — поставленных в, казалось бы, парадоксальной ситуации, когда подросток, превосходящий средний уровень, не мог подтвердить свою ценность для общества, и даже напротив, считался уступающим большинству сверстников из-за невозможности тупо нести примитивные рутинные нагрузки и довольствоваться чьим-то скудным духовным уровнем. Взрослых шокировал подросток, не меньше их образованный и не менее серьёзно, чем они, рассуждающий, его не были готовы допустить к тому, что соответствовало его действительному уровню, возмущались, что он не хочет вести себя так, как кто-то в его возрасте — и с этим следовало войти в новое, более совершенное общество?..
Однако чем больше Джантар размышлял над этим, пытался вникнуть в окружающую его жизнь, разобраться в ней (сперва по литературе, что считалась детской, а затем, всё более разочаровываясь — и по «взрослой»), тем больше росло его недоумение по поводу перспектив, недавно представлявшихся такими радужными… Ни о каком более совершенном обществе, скором освоении океанского шельфа и космическом взлёте человечества Фархелема — речь будто уже не шла. Наоборот, всё откровеннее утверждалась несостоятельность многих прежних оптимистических прогнозов. Вдруг стали говорить о том, что ресурсы планеты не безграничны, а их разведанные запасы — меньше, чем ожидалось; население быстро растёт, а производство продовольствия за его ростом не поспевает; многим людям всё ещё недоступно самое необходимое (или по крайней мере то, чем давно обладают другие); надежды на удешевление производства многих товаров не оправдались — так что, по логике, и было уже не до скорого выхода в космос. Правда, что-то было неладно и даже вызывало протест: ведь нигде толком не разъяснялось, какие именно проблемы не удаётся разрешить за счёт любых новых технологий, и что за «не имеющие необходимого» вдруг объявились в одной из самых богатых и благополучных стран планеты. Тем более, казалось, были известны уже пути решения продовольственной проблемы: освоение ресурсов океана; массовое строительство фитотронов с регулируемым световым днём и спектральным составом освещения; выращивание в биореакторах культур отдельных клеточных масс; намечались уже и исследования в области прямого химического синтеза белков, и применения мутагенов для ускорения селекционных работ — но и тут всюду вставали загадочные тупики, связанные то ли с дороговизной неких первоначальных затрат, то ли с психологическими барьерами. Нагнетался страх перед якобы могущей возникнуть «неестественной для человека средой обитания» с неизбежным отрывом от «извечной нравственности»; перед новыми, искусственно выведенными, опасными формами жизни; в бедности бедных стран — обвинялись богатые, где человек якобы испорчен цивилизацией и потому глух к проблемам бедных; но выхода не предлагалось никакого: всё лишь сводилось к тому, что производство и прикладная наука обманули ожидания общества, не дав чего-то обещанного, а фундаментальная наука увлеклась дорогостоящими проектами по достижению малореальных, малопонятных и мало кому нужных целей — и почти с очевидностью следовал вывод: надо отказаться от исследований, которые не обещают немедленных практических успехов, и сосредоточиться на удовлетворении «насущных нужд простого человека»… Впрочем, вскоре стали высказываться и новые сомнения: нужна ли вовсе человечеству Фархелема столь развитая промышленность, учитывая ограниченность ресурсов планеты — и в чём ценность научного знания, если оно всё более становится непонятным «простому человеку», отрывается от «насущных нужд», не даёт ответа на «самые главные вопросы» (какие — оставалось загадкой, они нигде не конкретизировались)… А общее впечатление складывалось такое, будто кто-то не мог чётко сформулировать беспокоящие его проблемы, но считал своим долгом выплеснуть эту тревожную неопределённость на страницы прессы, и через неё — в умы возможно большего числа людей. Ведь жалобы шли буквально на всё: и на неудовлетворённость конкретных материальных потребностей; и тут же — на переусложнённость насыщенного техникой мирa; и — на бездуховность общества, отсутствие в нём не то какой-то веры, не то лидеров, которые должны его куда-то повести; и — на чрезмерное внимание к «исключительным талантам», принижающее опять-таки «простого человека»; и — на испорченность самого современного человека техникой и его отрыв от природы; хватало — и вовсе невразумительных, сумбурных, явно не материального, но и не духовного плана, претензий вообще непонятно чем обделённых людей; ну и конечно — не было забыто молодое поколение, которое, как всегда, обвинялось во всех мыслимых и немыслимых пороках, и злостном противодействии старшим в их искоренении. Но теперь это обретало уже иной — не туповато-ворчливый, как прежде, а грозно-обличительный характер, и едва ли не планетарный масштаб: молодое поколение как бы хотело взять слишком многое с уже катящейся к какому-то бедствию планеты, с её без того скудеющих ресурсов! И соответственно стали подаваться в «детской» прессе привычные излияния старших о собственном детстве: как они довольствовались малым, покорно сносили несправедливость тогдашних старших, позволяя себе пакостить линь сверстникам — и едва ли не потому в первую очередь и стали впоследствии тем самым «поколением победителей» и «поколением строителей великой державы». (То есть — уже само право на оценку состояния современной цивилизации получал лишь тот, кому в ней плохо; а на мнение по проблемам нынешнего детства — тот, кто убого или недостойно прожил своё?) И всё это вырастало почти до мифологических масштабов в плане смятения непонятно перед чем и ожидания непонятно чего… И в том же плане вскоре пошли в ход всевозможные промышленные, транспортные и прочие катастрофы — из которых даже не сразу выделился номером первым, символом из символов, взрыв дирижабля со всей экспедицией в небе над Западным континентом, в своё время не вызвавший заметного резонанса, так как мало освещалась в прессе сама экспедиция. (А вот чисто природные катастрофы — равно как успехи технической цивилизации в борьбе с ними — почему-то никак не шли в зачёт, ничего не символизировали. Основной акцент был — на ошибки человечества, разума, оторвавшегося от каких-то «тылов»…)
