Юрий Леляков - Великая тайна Фархелема
Новая, техническая цивилизация создавалась стремительными в сравнении со всей предыдущей многотысячелетней историей темпами — и радость осознания вновь обретённой мощи и мудрости переполняла человечество Фархелема. Развитие технологии в самом скором времени обещало удовлетворение едва ли не всех человеческих потребностей: как старых, извечных, так и новых, порождённых самим прогрессом и вовсе неведомых людям прежних времён. Населённая часть планеты покрывалась всё более густой сетью скоростных транспортных путей и линий связи, всё надёжнее соединявших её даже самые отдалённые точки. Неожиданно близким стало казаться и решение тяжёлых социальных проблем, веками довлевших над человечеством Фархелема: ожидалось, что в ближайшее время может быть покончено с нищетой, отсталостью, всеми формами неравенства, тяжёлым физическим трудом, многими опасными болезнями, значительно возрастёт продолжительность жизни человека и её качество, на повестку дня встанут вопросы полного устранения угрозы войны, ликвидации армий, государственных границ и репрессивного аппарата — настолько человек нового времени казался уже и духовно, морально превосходящим человека прежних времён, не обладавшего новым научным знанием, и не имевшего доступа к древнему тайному… Основой идейных поисков, доминантой общественной мысли становилось: всякий человек должен быть обеспечен необходимым для самореализации на общее благо. Поднимался вопрос о новой всечеловеческой идеологии, что снимет все прежние ничем не оправданные барьеры между людьми, странами, народами, сбросит груз устаревших обычаев и представлений, которые, веками довлея над умами людей, порождали взаимное непонимание и вели к бессмысленным конфликтам. Начала формироваться система международного управления человечеством, которое с развитием средств массовой коммуникации всё более становилось единым целым. Существовали уже и планы совместного освоения океанского шельфа, создания транспортных систем для полётов за пределами атмосферы планеты, а в дальнейшем — и к другим небесным телам (начиная, естественно, с Тарменеха — спутника Фархелема)… Перспективы открывались такие, что захватывало дух, и порой даже едва верилось, что это должно стать реальностью ещё при жизни нынешних поколений — но все планы выглядели конкретными, и даже указывались приблизительные сроки их осуществления. И пусть на практике не всё шло гладко, случались ошибки, порой трагические: эрозия почв на больших площадях от неумеренно интенсивной обработки, прорывы плотин, обрушения строительных конструкций из новых, с неизученными свойствами, материалов — но и из них человечество Фархелема, казалось, извлекало лишь положительный опыт. Проблем и трудностей никто не скрывал, они обсуждались открыто, и никто не думал называть уже достигнутый уровень близким к идеалу. Идеалы виделись в будущем — и каждое новое поколение, сформированное в эпоху новых достижений прогресса, должно было создавать и всё более совершенное общество. Пока же — не была полностью преодолена угроза войн, во многих странах (особенно на Экваторе) ещё сохранялась ужасающая бедность и отсталость, к тому же им угрожало перенаселение, не была снята проблема промышленных отходов, осталось немало противоречий между обновляющимся сознанием общества и анахронизмами его устройства, законов — и решать эти проблемы предстояло уже поколению Джантара…
И Джантар как-то даже не задумывался, что уж сразу учился читать по книгам и журналам на разных языках: ведь, кроме родного улфаонтского и близкородственного ему чхаинского, надо было освоить ещё и совсем непохожий на них лоруанский — для учёбы в школе. И пусть даже он не мог не видеть, как сам отличался внешне от большинства населения Керафа — создавалось единое человечество, где никто не мог быть лучше или хуже лишь по таким признакам… И он, чувствуя себя представителем не какой-то особой группы или социального слоя, а именно единого человечества — готовился получить образование, чтобы работать на общее благо и общие цели. Тем более, часто повторялось — и невольно западало в память: чтобы жить в технической цивилизации, строить и развивать её дальше — нужна серьёзная основательная подготовка…
Но что казалось Джантару само собой разумеющимся: ни он сам, ни оба его старших брата — Кинтал и Тайлар — не имели никаких дел с так называемой «системой дошкольного воспитания», что и считалась самой первой ступенью подготовки человека к жизни вообще, и конкретно — в современной цивилизации. Всем троим, развивавшимся быстрее большинства сверстников, столь явно нечего было делать в ней — что Джантар не мог представить (и с немалым удивлением узнал потом), какого труда стоило родителям где-то доказать: они сами могут дать детям за счёт домашнего образования гораздо больше, чем эта система, рассчитанная, похоже, лишь на вовсе отсталые семьи! Правда — и Кинтал, а затем и Тайлар, мало рассказывали ему о своей учёбе, и потому он тоже слабо представлял, что ждёт его в школе, зная это лишь из книг и журналов. И с каким же недоумением узнал, чем была школа в действительности…
А что он «не такой, как все», не часть среды, где оказался — ему пришлось понять практически сразу же… На всю группу он был единственным каймирцем — и вообще кроме него, Кинтала и Тайлара, в школе их были буквально единицы, в старших группах, да и те лишь изредка, ненадолго, появлялись в школе (причину он узнал потом), основную же массу составляли лоруанцы и уиртэклэдцы, изъяснявшиеся даже и не литературно правильным лоруанским языком, а странным диалектом или жаргоном (незнание же уиртэклэдского — вовсе сделало его объектом насмешек)… И в этой ученической среде — постоянно разыгрывались дикие, непонятные страсти; разговоры сводились к нечестности при выполнении заданий, дракам между собой и наказаниям дома; во всём царил культ грубой силы, причастности к тёмным и запретным сторонам жизни, пороки и обиды были предметом своеобразной гордости, а стремление к правде и справедливости — презиралось; поражала сознательная жестокость к тем, кто заведомо не мог защитить себя; то и дело пропадали или приводились в негодность чьи-то вещи — а на взрослых рассчитывать не приходилось: они не желали ни в чём разбираться (кроме разве случаев, где были затронуты уже их интересы — и тогда с той же поражавшей Джантара суровостью обрушивали гнев иногда на вовсе невинных, не утруждая себя выяснением конкретной вины каждого). Сама же учёба — началась почему-то с нуля, уровня полной неграмотности, элементарных начал чтения, письма и счёта, и это — что особенно удивляло Джантара — считалось нормальным для прошедших «систему дошкольного воспитания»! Он видел, с каким трудом, через многократное повторение изматывающих однообразием заданий, они осваивали чтение и письмо лишь на одном языке — хотя сам свободно читал уже на трёх, а теперь осваивал четвёртый, уиртэклэдский… Что же эта «система» дала им? И что должен был делать в школе сам Джантар, зачем повторять элементарное — да ещё в такой обстановке и таком окружении? Но какую бурю возмущения вызвала попытка Джантара поставить перед учителем этот вопрос… Так ему впервые дали понять: в нём видят не личность, не будущего работника на благо всего человечества, проходящего серьёзную подготовку к жизни — а какое-то низшее, неразвитое существо, всё равно не способное понять истинный смысл того, как с ним поступают и чего требуют, и потому без права иметь об этом своё мнение. «Знания — это ещё не всё, надо понимать жизнь, уметь вести себя в обществе, и не считать себя лучше других», — так закончил учитель свою гневно-сумбурную тираду, и Джантар хорошо запомнил эти слова… То есть, «понимание жизни» и «умение вести себя в обществе» могло сформироваться у него (как и всякого ученика) — лишь через постоянные столкновения с грубостью, несправедливостью, одни и те же задания ученикам с разными способностями и подготовкой, сведёнными в группы по признаку года рождения (где эти задания, нередко оскорбительно примитивные для одних, были едва посильны другим), да ещё, видимо, черeз то, что если отставание в учёбе встречало хоть некоторое снисхождение, то к неудачам в спортивных и трудовых заданиях отношение было строже — и как раз для Джантара это стало особенно серьёзной проблемой. Он, на вид здоровый и стройный (как впрочем, практически все каймирцы) — с раннего детства был малоподвижен, не испытывал тяги к сбросу, выплеску излишних физических сил, да и сам спортивный азарт первенства в борьбе чисто физических качеств был ему чужд и непонятен — но в этом его и не желали понимать. Обществу требовались «физически развитые» люди — и именно это было едва ли не главным во всей подготовке младших школьников, овладение же сколько-нибудь серьёзными умениями и навыками отодвигалось на потом, в туманную даль старших групп… И при этом ученикам постоянно твердили: они пока ничего не дают обществу, а только берут от него; они — не самостоятельные личности, а лишь их заготовки, сами ни на что не способные, и потому должны быть благодарны взрослым за то, как те о них заботятся, помогая стать полноценными людьми. Но «помощь» и «забота» была весьма своеобразной…
