Александр Тюрин - Меч космонавта
Нет, мы точно проваливаемся.
— Что ты об этом думаешь, домовой?
— Я покамест располагаю той же информацией, что и ты, Фома. Сейсмическая служба молчит, система конструкционной безопасности зафиксировала весьма умеренные колебания почвы.
Всегда эти киберы утешают и успокаивают до того последнего момента, когда уже поздно как-либо мельтешить и через секунду наступит вечный покой.
— А по-моему мы проваливаемся, домовой, несмотря на все радостные сообщения. Так что надо выбираться.
— Погоди, погоди, хозяин, я скопирую все свои последние модификации на твой кристалл памяти. Погибать так вместе.
Он ведь тоже дрейфит, как и любая порядочная программа с интеллектом.
Крохотный цилиндрик, вшитый в мою руку и имеющий емкость в десять мемобайт, считал последнюю версию кибероболочки “домовой”, после чего я резво стал бросать в вещмешок самые необходимые вещи: персонкарту, инфопластины, послушный пластилин, способный принять любую форму, комбинезон из квазиживого пластика, статуэтку бегущей девушки — едва ее догнал, пищевой генератор, делающий шоколадки даже из дерьма, мультиволновой переговорник на урановых батарейках, запасные трусы памперсного типа, самомоющее мыло, брадогрыза и мочалку-грязеедку. Подскочил к лифту — ан нет, заблокировано. Ринулся к аварийной пневмотрубе — еле кашляет. А дом-то проваливается, я это и нутром и рецепторами чувствую — хотя система безопасности не признается.
Остается только пешком по трапу. Я выбежал из дверей своей квартиры и чуть ли не на голову мне упали обломки лесенки. Значит, последний парад наступает — все пути отрезаны. Есть ли варианты? Ну разве что впрямую вознестись на небо. Выходит, приговором судьбы-индейки суждено мне упасть в какую-то дыру, доселе неизвестную академической науке. Ученым не понадобится тратить денежки на смелое открытие, и под моим некрологом подпишутся все светила научного мира… Нет, все-таки надо еще повоевать, по крайней мере голова будет занята делом, а не просмотром предсмертных видений. А потом — суп с котом, Анима простимулирует выброс эндорфинов, они выжмут сладостный допамин, и я с усмешкой промеж уст сольюсь с космическим ветром. (Так гласит догмат нашей единственно-научной религии, космотеизма.) А кстати, почему не воспользоваться каналом, из которого выпал трап? Все-таки есть у меня вакуумные присоски для передвижения по вертикали.
Но когда я, откопав их, собирался пуститься в безнадежный путь, стена моей комнаты вдруг треснула; зашипел воздух, вырываясь на волю. Червяги! Я — туда, а они — сюда.
Вылетел, как пробка, кусок стены, и в пробое показалась голова без черт лица и прочих деталей. Червяга отчаянно извивалась, пытаясь поскорее протиснуться, она просто жужжала, шипела от напряжения и затягивалась красной дымкой (естественно, что без электромагнитных рецепторов жужжания я бы не слышал, а за красный ореол спасибо надо молвить тепловому зрению). Я помог живой колбасе пролезть и шлепнуться на пол. А сам, приказав комбезу загерметизировать мое лицо, ринулся в дыру. Но за стеной перемещался грунт, пустоты сменялись сплошными слоями, там и сям попадались червяжьи ходы и сами потревоженные твари. Следом пошли мерцающие слои мерзлоты. Сунуться было некуда, иначе меня моментально перетерло бы в фарш мясной, человеческий, средней жирности. Надо было признаться в том, что дом безнадежно падает вместе со мной, однако геройски обеспечивает работу канализации, воздухоподдува, освещения и т.д. Но вдруг надоевшего грунта не стало.
Вокруг была сплошная пустота, пронизанная странным сиянием. Я повертел головой. Сверху обнаружилась-таки твердь, из которой выползал, вернее съезжал вниз, осыпая множество песка и ледяной трухи, цилиндрический монолит дома. Но кроме этого тщательные наблюдения не давали ничего определенного. Не назовешь же чем-то определенным синеватое зарево с непонятным пределом видимости. Внизу, пожалуй, сияние становилось гуще, напоминая клубящийся такой туман, впрочем и клубящимся его можно было назвать с большой натяжкой. Просматривались в нем полосы, овалы, узлы, узоры, чуть ли не орнаменты более интенсивной окраски и, кстати, более подвижные. (Нечто похожее я видел в музее первобытного искусства.) Густая ледяная пыль и сыплющийся реголит на минуту затмили мне пейзаж. А когда немного прояснилось, мне показалось, что узорчатый туман смахивает на некое оформленное существо, медузоида или спрута. Различалась зона ядра, как будто крутящаяся, от нее отходили ветвистые отростки, похожие на щупальца. Впрочем, имелось сходство и c антеннами, и с лучами.
Ну и ну, в глубинах Марса сидит какая-то туманная тварь, что готова втянуть и сожрать все дома, обитатели которых ни в зуб ногой, то есть ни о чем еще не подозревают. Счастливчики. Они еще нет, а я уже да. Жуть меня пробирает, она расползается по мне как ленточный червь, томление в груди органично дополняется слабостью в нижнем отделе кишечника — хоть памперсы одевай. Насчет памперсов я, кстати, стремно придумал, они всем застрессованным нужны — только с кем поделиться свежей идеей, если через несколько мгновений я с воплем “кобздец” свалюсь вниз.
И вдруг рядом со мной зазмеился какой-то корень. Черт, на Марсе пока нет деревьев и корней — но может, какой-то кабель или провод попался на глаза? А, собственно, что за разница? Я рванулся и ухватился за последний страховочный трос. После этого практически весь дом съехал вниз по моей спине. Ощущения не из приятных, пару раз какая-то выщербина цепляла мой комбез и меня едва не сдергивало вниз. Однако комбинезон лишь частично рвался, а потом квазиживая оболочка срасталась по-новой. Впрочем, один раз меня-таки сдернуло вниз, но я сумел ухватиться за кабель во второй раз. А потом все закончилось. По крайней мере, для дома. Он ухнул вниз, стал из огромного монолита небольшим цилиндриком, а потом крохотным пятнышком, исчезнувшем в ярко-синем ядре туманной твари, которая сей момент конвульсивно сократилась, испытав чувство глубокого удовлетворения, переходящего в оргазм.
А ведь в злосчастном проглоченном доме проживало минимум пятьдесят душ, если точнее — сотрудников Технокома.
Впрочем, мне не время было последние почести отдавать, я стал лихорадочно карабкаться вверх, а туман начал структурироваться. Он как будто оформился в сферу со множеством лучей-игл — я заметил ее портретное сходство с радиолярией и опять-таки с первобытным орнаментом. Потом шар стал темнеть, а иглы соединяться и образовывать что-то вроде ячеек, которые набрякали и густели. Из сияния как будто рождалось вещество — марсианский красноватый мерзлотный лед, несколько более яркий и и более серебристый чем обычно. И этот лед, разрастаясь нитями (словно полимер какой-то!) наседал мне на пятки. Вот уж кошмар так кошмар, сердце заколотилось как бешеная крыса в клетке.
Я на полной натуге пехал вверх, комбез еще родил зубчики на ладонях, которые помогали держаться. Однако бурный ледяной вал быстро догонял меня, а до поверхности оставалось метров тридцать еще. Опять проигрыш намечается?
Но тут в шахту, которая образовалась после падения дома, влетела птичка — вернее, юркий коптер. Его телескопические руки крепко ухватили меня за талию, я едва успел разжать ладони и тут же оказался вознесен из шахты. На моих глазах она вся затянулась льдом, который еще брызнул вверх на манер гейзера, словно пытаясь достать меня в последнем рывке. Но потом ледяная труха опала и застыла. На месте приемного купола дома-колодца “Лягушатник” под оранжевым небом маячил только скромный холмик, навроде могильного, изо льда и реголита. Погнутые трубы путепроводов, воздухопроводов, водопроводов, связепроводов еще утыкались в него, словно хотели подпитать мертвеца. А вокруг уже кружили аварийные и полицейские коптеры, подъезжали и зеваки на гермокарах.
На летательном аппарате раскрылся люк, и телерука загрузила меня в багажный отсек, из которого я легко перебрался в кабину. Там за пультом управления сидела Екатерина А190 — Сонькина мать, дама изрядного энтузиазма. А как говорит очередной земной имам: счастье и беды страны зависят от темперамента женщины.
— Рад встрече, она очень своевременная,— заметил я, немного пропыхтевшись,— Ты, надо полагать, случайно пролетала мимо на своей ступе.
— Я летела за тобой, Фома.
Фомой меня называют только дружки и Екатерина — чтобы придать мне значительности. На самом деле мой номер — Ф.К123.
— Так ты… вы… моя родная служба все знала?
— Узнала, когда началось. Наши детекторы способны обнаружить… ЭТО только в активной фазе.
Значит, кто-то все же был в курсе дела, однако ждал, когда фаза из пассивной превратится в активную.
— И что же ЭТО было, Катерина?
— Я не могу разглашать, у тебя нет доступа, потому что ты, Фома, подмастерье тринадцатого ранга, а не начальник Технокома, и даже не член какой-либо техносферной директории.
