Вероника Рот - Инсургент
У меня появляется странное желание удариться головой о стену. Рыдания других людей заставляют меня чувствовать себя неуютно. Может быть, это эгоистично с моей стороны.
— Мы бежим от Эрудитов, — говорит Калеб. — Если мы уберемся отсюда, им будет проще найти нас. Таким образом, мы были бы признательны, если бы вы разрешили нам поехать вместе с вами в город.
— Да? — Эдвард склоняет голову. — Что вы когда-либо делали для нас?
— Я помогла тебе, когда никто другой не захотел, — говорю я. — Помнишь?
— Ты, может быть. Но все остальные? — говорит Эдвард. — Не так уж много.
Тобиас делает шаг вперед, так что пистолет Эдварда оказывается почти у его горла.
— Меня зовут Тобиас Итан, — сообщает Тобиас. — Не думаю, что ты захочешь столкнуть меня с поезда.
Произнесенное имя оказывает мгновенный эффект на людей в вагоне: они опускают свое оружие и обмениваются многозначительными взглядами.
— Итан? В самом деле? — говорит Эдвард, подняв брови. — Я должен признать, что не предполагал такого развития событий. — Он прочищает горло. — Хорошо, вы можете остаться. Но когда мы доберемся до города, ты должен будешь пойти с нами.
Затем он легко улыбается.
— Мы знаем кое-кого, кто ищет тебя, Тобиас Итан.
Тобиас и я сидим на краю вагона, свесив ноги через край.
— Ты знаешь, кто это?
Тобиас кивает.
— И кто же?
— Сложно объяснить, — говорит он. — Мне нужно многое рассказать тебе.
Я наклоняюсь к нему.
— Да, — говорю я. — Мне тоже.
Не знаю, сколько времени проходит, прежде чем они говорят нам спрыгивать. Но когда это происходит, мы находимся в той части города, где живут Афракционеры, примерно в миле от места, где я выросла. Я узнаю каждое здание, которое мы проезжаем, ведь я не раз проходила здесь, когда опаздывала на автобус. Вот здание со сломанными кирпичами, а вот строение с упавшим на него уличным фонарем.
Мы стоим в дверях вагона, все вчетвером в одну линию. Сьюзен скулит.
— Что, если мы поранимся? — говорит она.
Я хватаю ее за руку.
— Мы прыгнем вместе. Ты и я. Я делала это десятки раз и ни разу не поранилась.
Она кивает и до боли стискивает мои пальцы.
— На счет три. Один, — говорю я. — Два. Три.
Я прыгаю и тащу ее за собой. Мои ноги стукаются о землю и двигаются вперед, но Сьюзен просто падает на землю и катится. Если не учитывать исцарапанного колена, кажется, что с ней все в порядке. Остальные справляются без осложнений, даже Калеб, который до этого прыгал лишь раз, насколько мне известно.
Я даже не могу предположить, кого Тобиас знает среди Афракционеров. Дрю или Молли, которые провалили инициацию Бесстрашных? Но ведь они даже имени его не знали, да и Эдвард давно бы их убил, если судить по тому, с какой охотой он был готов пристрелить нас. Наверное, это кто-то из Отреченных или из школы.
Похоже, что Сьюзен успокоилась. Она идет без чьей-либо помощи рядом с Калебом, а ее щеки высохли и нет новых слез, чтобы намочить их.
Тобиас идет рядом со мной, слегка касаясь моего плеча.
— Я давно не проверял твое плечо, — говорит он. — Как оно?
— Нормально. К счастью, у меня с собой лекарство, — отвечаю я. Я рада поговорить о чем-то незначительном, если, конечно, мое ранение можно назвать незначительным. — Не думаю, что рана достаточно затянулась. Я слишком много им двигаю или приземляюсь периодически.
— У нас еще будет время заняться лечением, когда все это, наконец, закончится.
— Да, — «Или будет уже не важно — лечусь я или нет», — добавляю я про себя. — «Потому что буду мертва».
— Вот, — говорит он, доставая маленький ножик из заднего кармана и передавая мне. — Так, на всякий случай.
Кладу его в свой карман. Теперь я начинаю нервничать.
Афракционеры ведут нас по улице и сворачивают на грязный переулок, где воняет мусором. Крысы с писком разбегаются, я только успеваю заметить их хвосты, скользящие среди гор отходов, пустых банок и сырых картонных коробок. Дышу через рот, чтобы не стошнило.
Эдвард останавливается у разрушенного кирпичного здания и с силой толкает стальную дверь. Я вздрагиваю, боясь, что все здание рухнет, если он приложит чуть больше усилий. На окнах так много грязи, что даже свет не проникает внутрь. Мы следуем за Эдвардом в отсыревшее помещение. В слабом свете фонаря я вижу… людей.
Людей, сидящих на скрученном постельном белье. Людей, открывающих банки с едой. Людей, пьющих воду. И детей, лавирующих между группами взрослых, одетых в разноцветные одежды — детей Афракционеров.
Мы в "доме" Афракционеров, и хотя подразумевается, что они разрознены, изолированы и не имеют общества, Афракционеры собрались вместе. Вместе, как фракция.
Не знаю, чего я от них ожидала, но их нормальный вид меня удивляет. Они не дерутся и не избегают друг друга. Одни шутят, другие тихо переговариваются. Однако постепенно понимают, что нас тут быть не должно.
— Сюда, — говорит Эдвард, подманивая нас пальцем. — Она здесь.
Мы следуем за Эдвардом вглубь здания, которое, по идее, давно заброшено. Нас встречают внимательные взгляды и молчание. В конце концов, я перестаю сдерживать любопытство.
— Что здесь происходит? Почему вы все вместе?
— Ты думала, что они — мы — разобщены? — говорит Эдвард через плечо. — Так и было какое-то время. Не способные ни на что, кроме поиска еды из-за голода. Но потом Стиффы начали давать им еду, одежду, инструменты, все. Они стали сильнее и ждали. Они были такими, когда я нашел их, и они приняли меня.
Мы идем по темному коридору. Я чувствую себя как дома, в темноте и тишине туннелей Бесстрашных. Тобиас, однако, закручивает нитку от рубашки вокруг пальца, вперед-назад, снова и снова. Он знает, с кем мы должны увидеться, но я до сих пор не имею об этом ни малейшего понятия. Как так случилось, что я почти ничего не знаю о парне, признавшемся мне в любви, парне, чье имя достаточно значимо, чтобы сохранить нам жизнь в поезде, полном врагов?
Эдвард останавливается у металлической двери и стучит по ней кулаком.
— Стой, ты сказал, что они ждали? — говорит Калеб. — Чего же они ждали?
— Пока мир не распадется на части, — говорит Эдвард. — И сейчас это произошло.
Дверь открывается, в проходе стоит женщина с суровым видом и внимательно нас изучает.
— Бездомные? — говорит она.
— Вряд ли, Тереза, — он указывает своим большим пальцем через плечо на Тобиаса. — Это Тобиас Итан.
Тереза смотрит на Тобиаса в течение нескольких секунд, а затем кивает.
— Он, определенно. Подождите.
Она снова закрывает дверь. Тобиас тяжело сглатывает.
— Ты знаешь, за кем она пошла, ведь так? — говорит Калеб Тобиасу.
— Калеб, — говорит Тобиас. — Пожалуйста, помолчи.
К моему удивлению, брат подавляет свое любопытство Эрудита.
Дверь открывается снова, и Тереза отступает, чтобы пропустить нас внутрь. Мы проходим в старую котельную с оборудованием, которое выплывает из темноты так неожиданно, что я то и дело ударяюсь о него то коленями, то локтями. Тереза ведет нас через металлический лабиринт в дальнюю часть комнаты, где с потолка свисает несколько ламп, освещая стол.
Перед ним стоит женщина средних лет. У нее кудрявые черные волосы и оливкового цвета кожа. Ее черты лица резкие и какие-то угловатые, что делает ее внешность почти непривлекательной.
Тобиас впивается в мою руку. В этот момент я осознаю, что у этой женщины такой же нос, как у него — крючковатый, немного крупный для ее лица, но идеально подходящий для лица Тобиаса. Еще у них одинаково четкие подбородки, верхняя губа, уши. Только глаза у нее другие — не голубые, а очень темные, почти черные.
— Эвелина, — говорит он, его голос немного дрожит.
Эвелиной звали жену Маркуса и мать Тобиаса. Моя хватка на руке Тобиаса слабеет. Всего несколько дней назад я вспоминала ее похороны. Ее похороны. А теперь она стоит передо мной, ее глаза холоднее, чем глаза у любой женщины из Отречения, которые я когда-либо видела.
— Здравствуй, — она обходит стол, рассматривая его. — Ты выглядишь старше.
— Ну, да. Знаешь, со временем такое случается со всеми людьми.
Он знал, что она жива. Когда он выяснил это?
Она улыбается.
— Значит, ты наконец-то пришел…
— Не за тем, о чем ты подумала, — перебивает он. — Мы бежали от Эрудитов, и назвать свое имя твоим убого вооруженным лакеям было нашим единственным спасением.
Видимо она его рассердила. Я не уверена, но думаю, если бы я узнала, что моя мать жива, после того, как долгое время думала, что она умерла, никогда бы не говорила с ней подобным образом, независимо от того, что она сделала.
От этой мысли становится больно. Я перестаю думать об этом и пытаюсь сосредоточиться на том, что происходит передо мной. На столе перед Эвелиной лежит маркированная карта. Очевидно, карта города, но я не знаю, что обозначают метки. На стене за ее спиной висит доска со схемой. Я не могу расшифровать информацию на схеме, она написана при помощи стенографии, которую я не знаю.
