Виорэль Ломов - Мурлов, или Преодоление отсутствия
– А где-то с полгода назад с юга Энея с Анхизом занесло. Эней пешком, а Анхиз верхом на нем, как на лошади. Неприятный такой старикашка – Анхиз, что Афродита в нем нашла? Спрашивали славную Аппиевую дорогу в Рим. А ее уж год как нет. Ко Дню города покрыли лаком забвения. Ее даже те итальянцы по известным им приметам не смогли отыскать. Зато Владимирку покрыли лаком славы, я Энею показал ее, но он сказал, что она ведет в другую сторону. Наш лакокрасочный комбинат семь лет назад наладил массовый выпуск лаков двух видов: лака славы и лака забвения, и эти лаки пользуются огромным спросом. Заявки составлены на десять лет вперед. Они пригодны как для работ в закрытых помещениях, так и в открытых зонах. А применяют везде. Даже людей покрывают, особенно полководцев или поэтов. Прочный лак. Достаточно одним слоем покрыть – и век не забудут или, наоборот, тут же плеваться начнут при одном упоминании имени. К одному Герострату лак не пристал – ни славы, ни забвения. И довольно дешевый – канистра десятилитровая, что пара бутылок. Кстати, если физическое тело покрыто слоем лака славы, через некоторое время вокруг него можно обнаружить духовное тело славы, на которое никогда не селятся лярвы. Зато лярвы обожают обочины дорог, покрытых лаком забвения, и прыгают оттуда на путников, оседлывают их и понукают всю жизнь.
Боб обнял Бороду за плечи и тихо сказал ему:
– Да, Борода, Брательник твой не в лучшем виде. Понятно, один все время.
Борода вздохнул, но ничего не сказал. А Рассказчик стал говорить о том, что Эней с Анхизом эту дорогу уже триста девяносто лет ищут, и еще им искать ее сорок лет, и отыскать только на сорок первый.
– Фильм такой есть, – добавил Борода-2. – «Сорок первый».
– А лярвы огонь не любят, – сказал Рассказчик.
– Да, особенно огонь духа, – поддакнул Борода-2. – Кстати, ночью здесь над головами летают шерстокрылы. Так что особо не высовывайтесь.
– О, майн готт, – сказал Боб, – архангелы, что ли?
– Нет, архангелы летают выше. Скагуаны.
Глава 53. Что написано на груди гурии
Тем временем мы осилили подъем, миновали довольно милый зеленый перевал и снова стали спускаться по узенькой тропке к воде. Справа далеко вверх уходила серая стена скалы, там и сям из нее торчали пучки травы и прутья карликовых деревьев. Апофеоз последних судорог жизни. А может, гимн жизнестойкости. Слева тропка обрывалась, как жизнь. Прямо под нами громоздились валуны, острые скалы, летали над водой чайки.
– А вон и моя хибара! – указал Борода-2 на небольшое плато, до которого оставалось минут сорок умеренной ходьбы. На ровной квадратной площадке располагались два домика и какие-то сараюшки. С дальнего края под скалой росли деревца, а с ближнего – площадка переламывалась прямым углом и серым отвесом падала в воду, и так же отвесно уходила дальше в пучину, мимо острых скал, торчащих из воды, как зубы хищной рыбы.
Два домика вблизи оказались двумя большими домами из кругляка, а сараюшки – кухней, курятником, баней и уборной. Грядок не было, но цветов хватало, а под скалой росли абрикосы.
– Не скучно тут одному? – спросил Боб.
– А почему «скучно»? – ответил вопросом на вопрос Борода-2.
– Ну как почему? Не обязательно бабу заводить, не хочешь – не заводи, ну а собаку, кошку, ту же лошадь… Куры твои не в счет.
– Была собака. Издохла.
– Отчего?
– Отчего? От злости. Собаки от злости дохнут. А люди – от доброты. Каждый от разного дохнет. Это только рождаются от одного. А вот это цветочки. Георгины, астры, гладиолусы, ромашки всякие, васильки, анютины и прочие глазки. Они все лето цветут, сменяя друг друга, вот они никогда не умирают, и когда я возвращаюсь из обхода, те, что цветут, передают мне привет от тех, что уже отцвели. И мне приятно.
На одном доме был номер 36. Другой был без номера. Где-то вдали шла невидимая электричка.
– Там железная дорога?
– Где? Там? Нет. Там горы. Это отдается эхо.
– А где электричка?
– А нигде. Куда тут ехать?
Болтовня болтовней, но хозяин угостил нас на славу таким обилием фруктов, овощей, ягод, грибов, редких морских и рыбных продуктов, что будь среди нас кто-нибудь страдающий пищевой аллергией, это был бы смертник.
– Грибка на ногах ни у кого нет? – спросил хозяин. – А то есть хорошее средство: толченые голотурии.
Отдохнув после трапезы, погуляв, повалявшись на травке, с закатом солнца мы решили пойти искупаться. Солнце уже клонилось к западному краю серебряной чаши гор. Минута – и само солнце, и западный край чаши, и лысая гора напротив сразу за озером, и вода в озере, и облачка, и даже самый воздух окрасились в золотисто-красный сияющий цвет. Казалось, все золото мира расплавилось и вылилось сверху, и заполнило все видимое пространство. Серебрился только распадок с водным потоком, да чернел провал к центру земли, а под скалами внизу лежала малахитовая глыба залива.
– Словно Мидас прошел, – пробормотал, щурясь от света, Рассказчик, – за все хватаясь руками.
– Внизу вода теплая, – пояснял Борода-2. – А вон туда, к лысой горе, под скалами, они высотой метров триста будут, там вода ледяной становится. Градуса четыре на поверхности, и до дна – почти без градиента. Аномальная зона, говорят. Там Несси на той неделе видели. Из Лох-Несса. Наше озеро с тем сообщается.
– Все понятно, – Боб незаметно покрутил возле виска пальцем и выразительно посмотрел на нас всех по очереди. Борода покраснел.
Вода за день нагрелась и мы барахтались в ней, как дети.
– Пей, ее можно пить, ее все пьют, – сказал Борода-2. – Она как живая.
– Знакомо, – усмехнулся Боб и выпил из ладони. Вода на самом деле была вкусная. Во всяком случае, без запаха хлора.
– Этой весной, – продолжал Борода-2, – как раз под теми скалами смерч накрыл моторку. В ней ехали двое. Один – племянник главного прокурора. Смерч не разбирался, кто там племянник, кто не племянник, накрыл обоих, и привет. Дядя потом сюда большую бригаду спасателей пригнал. Да где там! И следов не нашли.
– А там что, глубоко?
– Там-то? Да порядочно. Опускали колокол с прожекторами, в нем два водолаза (вообще-то три положено), по телефону с ними постоянную связь поддерживали. Тут же и камера декомпрессионная стояла. Долго их не было. Говорят, до предельно возможной глубины опустили, двести пятьдесят метров. Потом подняли. Несколько дней декомпрессию проходили. И уже тут-то все поняли, что с ними случилось что-то неладное. Ни одного разумного ответа, ни на один вопрос. Спрашивают, что видели-то? А они как воды в рот набрали. Там через шлюз в этой камере общаются: еду, записки, газеты. Когда их выпустили, один залаял на всех, как пес. И по сей день в третьем дурдоме лает. Его там Гекубой зовут. А другой – стал седой и весь трясся. Три дня его спиртом отпаивали. Отошел немного, но не совсем, трястись не перестал…
– Это от спирта, – заметил Боб.
– …и тоже вроде как не в себе. И знай, про покойников чешет. Не про одного какого-нибудь или этих двух, которых искали, а про сотни, тысячи покойников, десятки, а может быть, и сотни тысяч. Говорит, они там в глубине рядами стоймя стоят, колоннами, шеренгами, поодиночке и группами…
У Боба полилась изо рта вкусная вода, совсем как живая.
– …кто-то чуть ли не в первобытных шкурах стоит, кто-то в расписных национальных костюмах наших детей гор, кто в военной форме, кто в арестантской, кто в гражданской, кто голый, кто в лифчике, кто в шубе, кто со связанными руками, кто с поднятыми, кто по стойке смирно, кто…
– И что же они, эти тысячи утопленников, вот так просто стоят в воде и не распухают и не всплывают? Их же газы должны поднимать?
– Должны. Но не поднимают. Потому что газов тех – нет. Потому что газы – это продукт разложения, а разложения как такового там нет. Кстати, газоуловители-анализаторы больше всего уловили газов в Доме правительства.
Мы с Рассказчиком уселись рядом и молча смотрели на воду. В воде стайка мальков то и дело меняла направление своего движения, словно все рыбки послушно выполняли чью-то команду. Они шарахались из стороны в сторону, и это шараханье, видимо, спасало их от гибели. Дождевые черви не шарахаются. Они после дождя вылезают из земли на асфальт под ноги прохожих и колеса автомобилей. Путь спасения для них оказывается путем гибели. К кому мы ближе – к рыбам или червям?
– Спасаемся мы, как рыбы, – сказал Рассказчик, – а гибнем, как черви.
– Вон там, кстати, золотишко ищут, – указал Борода-2 на лагуну к востоку от нас и впадающую в нее речушку, – рудознатцы и старатели со всех краев. Вон, как муравьи. Ищут сокровища Бу Дигре. Был генерал такой у викингов.
– Так мы что, в Скандинавии?
– Да нет, до Скандинавии отсюда далековато. Тысяча лет прошло, как золото оказалось за бортом. А оно, что бы там ни говорили, самый легкий и самый подвижный металл на свете. У него самая высокая скорость распространения, гораздо больше, чем у колорадского жука или СПИДа. Золото никогда не будет лежать на месте, как камень. За столько лет его вполне могло и сюда притащить. Здесь жуткой силы подводные течения. Как-то в пролив затащило и вынесло вон на ту отмель немецкую подлодку, завернутую винтом. Это турбулентные потоки так постарались. А может, и сам Посейдон, покровитель Галер. А золото довольно часто находят. Переселенец с Урала, Лев Брусницын, нашел самородок весом 297 кг. Самый большой в мире. Он до Неразберихи в нашем музее находился, а сейчас не знаю где.
