Виорэль Ломов - Мурлов, или Преодоление отсутствия

Джозеф Пью приходился потомком тому самому слепому Пью, которого упоминает Стивенсон в своем знаменитом романе. Был он самым обыкновенным парнем, когда везучим, когда невезучим, но поскольку был все-таки еще жив, значит, более везучим, чем невезучим. Жил за счет других жизней. Как паук живет за счет мух. Главным образом золотодобытчиков. Жизни остальных вообще ничего не стоили. С ними связываться было себе дороже. Если можно было не убивать – не убивал, а просто грабил; если нельзя – убивал, но грабеж в этом случае многое терял из-за того, что некому уже было продемонстрировать свою силу и ловкость, да и какой-никакой, а все же грех. Правда, арифметика тут до упора простая: когда стреляют сразу оба, из двух, как правило, остается один. Обычно тот, кто стреляет первым. Или тот, кто берет поправку на то, что Австралия движется на север со скоростью шесть сантиметров в год. Но нет, не надо думать, что он грабил и убивал одних лишь старателей. Обыкновенные переселенцы тоже иногда имели при себе и золотишко, и часы, и другие ценные вещи, которые всегда можно было за полцены сбыть на ярмарке. А в последнее время тоненький ручеек переселенцев превратился в широкий поток и работы Джозефу Пью заметно прибавилось. Можно уже было не выслеживать старателей, рискуя каждое мгновение получить самому пулю в лоб.

Эта суббота выдалась для Пью несчастливой. Выследив в рощице повозку с переселенцами, он встретил их на повороте, и не надо было, не надо было мужчине поднимать свою винтовку. Зачем поднял? Пришлось всех убить. Даже маленькую хорошенькую девочку. И взять-то у них было нечего. У мужчины не было даже приличной обуви, а у женщины не было никаких украшений. Пришлось довольствоваться тощей клячей, за которую не дадут и пенни, старенькой винтовкой, из которой стрелять по воробьям, да маленькой золотой шпилькой, в виде веточки мимозы, которой был заколот рыженький локон девчушки. Шпильку еще можно было отдать толстой Розе за стаканчик-другой рома. Да, небогатый сегодня улов. Зря грех на душу взял из-за этой девчонки. Она будто и не умерла. Лежит себе спокойно, как живая, и личико светлое и вроде как улыбка на нем. У Пью даже дрогнула рука, когда он вытаскивал шпильку из спутавшихся волос. Ему вдруг показалось, что малышка краешком глаза следит за ним. И только он вытащил шпильку, как увидел на повозке голого кучерявого малыша с детским луком в пухлых ручонках. За спиной у него был колчан со стрелами и (Пью даже зажмурился и помотал головой) – золотые крылышки. Они ярко блестели на солнце. Неужели и впрямь из чистого золота? И как это Пью не заметил его? Непростительная оплошность, подумал он с досадой. Надо внимательнее относиться к технике безопасности. Он поднял винтовку и замешкался, так как не знал, куда стрелять, чтобы не попортить золотые крылья. Малыш сложил свои крылышки впереди себя и весь оказался укрыт ими.

– Отдай мне эту шпильку, – вдруг сказал он. – Она моя. Я ее давно, очень давно подарил одной женщине. Ее уже давно нет на свете. Так что шпилька по праву принадлежит мне. А взамен я тебе дам все, что ты пожелаешь.

– Что ты мне можешь дать? – с насмешкой спросил Пью. Он от неожиданности даже опустил ружье и подошел к повозке. Крылья и на самом деле были золотые. Как это они крепились у него? Никаких ниток не видно, ни швов, ни пуговиц. Прямо голубок, а не мальчик. – Ладно, приятель, живи. Давай отвязывай свои крылышки и лети отсюда, не оглядываясь, к чертовой матери.

– Дело в том, – сказал малыш, – что без крылышек я не смогу полететь.

– Тогда извини, – сказал Пью и поднял ружье, но не выстрелил. Ствол винтовки вдруг изогнулся и повис, как стебель увядшего цветка. Пью отбросил винтовку, как ядовитую змею.

Малыш закинул головку и звонко рассмеялся. Смех у него был какой-то прямо неземной, как будто звенели в небе серебряные колокольчики.

– Может, сыграем на нее в кости? – спросил пацан.

– В твои! – свирепо вращая глазами, рявкнул Пью и метнул в малыша тяжелый нож. Нож превратился в красивую черную стрекозу и, взмыв к синему небу, пропал с глаз.

Малыш засмеялся так громко, что у Пью заболела голова.

– Так ты отдашь мне мою шпильку? – спросил малыш и поднял свой детский золотой лук со вставленной в него золотой стрелой.

– Забирай! – в суеверном ужасе бросил ему шпильку Пью.

Малыш протянул ручонку и шпилька упала в нее. Малыш сжал кулачок, разжал – шпильки как не бывало!

– С золотом всегда так, – сказал он. – То оно есть, а то его нет.

Пью поразился, услышав такие здравые рассуждения от пухлого недоросля.

– Так ты хочешь, чтобы оно всегда было с тобой? – спросил мальчонка.

– Зачем спрашиваешь? – Пью облизнул губы.

– Тогда оно всегда будет с тобой, – сказал малыш. – Все, к чему ты ни прикоснешься, ты будешь считать золотом. Ведь в этом для тебя наивысшее счастье?

И, не дождавшись ответа, мальчик упорхнул на своих крыльях, как большая золотая бабочка. На солнце пару раз блеснули его крылышки, и Пью остался один с тремя трупами у ног. Он наклонился над девочкой и поправил ей волосы. Ему вдруг страшно захотелось еще раз увидеть ее прелестное личико. В этот миг дунул ветер, отклонил ветви дерева, раскинувшегося над дорогой, и на лицо девочки упал сноп солнечного света. Пью зажмурился, так больно ударил его по глазам блеск ее золотого лица. Пью открыл глаза – лицо было золотое! Пью понял, что с ним творится что-то неладное, он со страхом огляделся вокруг и побежал, не разбирая дороги, в заросли кустарника. Он мчался быстрее своего дикого гортанного хохота и очнулся только поздним звездным вечером. На нем не было живого места. Одежда висела клочьями. Он стал выдирать из волос и одежды колючки и паутину, стал стирать с себя грязь и кровь; и колючки и паутина, и грязь и кровь, и одежда и тело стали вдруг в свете луны желтыми, и желтый цвет наполнил его такой радостью, что он взвыл, как дикая собака. «Зо-ло-то-о!!!» – несся над пустырем дикий вопль, от которого проснулись даже аспиды под плоскими, губительными для живых тварей камнями.

Так появился на свете Желтый Пью, и все, кто попадался с тех пор ему на глаза, стали покидать этот свет, заразившись неизлечимой болезнью с названием «Желтый Пью».

– Пью – понятно. Пью, пил и буду пить, пока «Желтый Пью» не хватит, – сказал Боб. – А кто был этот, с крылышками? Не ангел же? А может, шерстокрыл?

– Конечно, не ангел. Откуда ангелы в Австралии? Они преимущественно сосредоточены на Ближнем Востоке. Это, Боб, был обыкновенный Эрот. Амур, если угодно. Бог любви. Один из богов любви. Самый шаловливый.

– Да, Греция к Австралии ближе, чем Ближний Восток, – сказал Боб, – потому что это он к нам ближний, а к Австралии дальний. Зато наш Дальний для нее ближний. Кстати, там Амур есть.

– Браво, Боб, – не смутился Рассказчик. – Ты делаешь успехи. Тебя пора избирать действительным членом Географического общества. Ну, а теперь послушайте еще одну небольшую историю.

– Действительным членом – это здорово! – сказал Боб.

– Боб, закрой левый глаз, – попросил Борода.

– Ну, чего? – Боб посмотрел на Бороду правым глазом.

– Размечтался, одноглазый!

– Один ноль в твою… – сказал Боб. – Кстати, об одноглазых, как я, и о слепых, как Пью. Пока не забыл. Слепой с одноглазым по бабам пошли. Вел, понятно, одноглазый. Вел, вел и глазом своим единственным на сучок напоролся. «Вот и приехали», – говорит. «Здравствуйте, девочки!» – сказал слепой.

– Очень мило, – сказал Рассказчик и поморщил нос. – Среди слепых одноглазый – царь…. Мимоза была дочерью… Ну, да это неважно, чьей она была дочерью. Эта история не о проблемах детского воспитания. Нимфой, одним словом, была. Они тогда все поголовно или нимфами были, или богинями. Это потом уже, гораздо позже, стали стервами и ведьмами.

Борода довольно крякнул.

– Да-да, много позже. Когда за нас замуж вышли, – пояснил Рассказчик.

Боб стукнул Бороду по плечу:

– Как он тебя!

– Пусть она будет дочерью Зевса, – попросил Борода.

– Сделаем, – согласился Рассказчик. – В конечном итоге они все были его дети. Ну, а мать у нее была женщина небесной красоты. Ею пленился громовержец и, когда ее муж был на охоте, явился к ней в образе мужчины. Тогда женщины были уравнены в правах с мужчинами. Охота есть охота. А после охоты на свет божий явился прелестный ребенок в образе нимфы Мимозы.

– Я знаю одно такое местечко, – не удержался Боб. – На Алтае. Алиментной горой называется. Там студенты готовятся к сессии, а девки потом детей рожают. Продолжай, продолжай.

– Опустим ее детский возраст, как не имеющий прямого отношения к нашей правдивой истории, детство прошло, и вот мы видим ее прекрасной девой в струях прозрачного ручья. Был солнечный жаркий день и все живое залезло в воду. А надо сказать, Мимоза была не только красавицей, но и чрезвычайно доброй и отзывчивой девушкой. Как в сказках Андерсена. Она перевязывала зверям и птицам раны, лечила их, помогала людям, кормила голодных и одевала раздетых, давала приют бездомным. Всяк мог рассчитывать в ее доме на помощь и милосердие. И ни разу еще ее сердце не дрогнуло при виде прекрасного юноши. Не потому, что у нее не было сердца или вокруг не было юношей, просто она не поднимала на юношей свой взор. Не обращала на них внимания, чтобы было яснее. И тут она увидела хорошенького кучерявого мальчика…