Юрий Никитин - Сборник "Русские идут!"
Он пробовал со мной сдружиться, умеет чуять сильных, но я всегда презирал людей, которые бьют только тех, кто слабее, или на кого укажет более сильный. Мне приходилось драться как в детстве, так и не только в детстве, и я всегда считал, что две трети побед уже хорошо. Если же человек стремится из всех стычек выходить победителем, то явно выбирает слабее себя. А от сильных, или даже равных себе, трусливо бежит. Конечно, это очень современно, но я все еще под завязку набит предрассудками – рыцарством, мушкетерством, правилами чести и прочим мусором для этого времени, так что – увы! – никак не могу превозмочь брезгливости.
Да, трусы и подонки были во все времена, но если раньше прятались, то теперь эта дрянь добилась наконец-то легализации, как, скажем, легализации извращений, наркотиков, предательства. Все эти восточные единоборства, где подло бьют ниже пояса, бьют упавшего, бьют ногами – то, что надо для не обремененного честью общества и человека.
Я поймал себя на том, что смотрю в щель и слушаю. Лекция о преступности террора, как своевременно, все вроде бы вписывается: красиво и гневно говорит о недопустимости террора, достаточно образованный человек, доктор наук, член каких-то академий, вполне респектабельный человек. Умело занявший нишу в этом обществе. В таком обществе.
Все еще живет согласно своей фамилии: держится того берега, где в этот момент сила. Красиво и возвышенно объясняет поступки тех, кто ему платит, умело и тонко может улыбнуться, если уличают, что передернул карты, и всякому понятно, что не мог такой обаятельный человек в очках и кудрявой бородой так поступить, что-то не верно, это ошибка, а то и вовсе ложь, вот он как улыбается, помавает руками, а женщинам так вообще целует ручки! По-французски – тыльную сторону кисти, и по-польски – кончики пальцев.
Эта обходительность – так и говорили: какой обходительный человек! – позволяла клеветать на тех, на кого указывал пальцем очередной хозяин, и это почти всегда сходило с рук. А «почти» потому, что пару раз ему все-таки били морду, ибо в России все еще остался аргумент кулака, а если дело серьезнее, то и топора. И это хороший и честный аргумент, что бы не говорили о варварстве или недопустимости. Говорят так именно те, кто умело и обходительно, от слов «обходить, обманывать» поливал грязью того, кто не умеет красиво и умело ответить, или же не имел доступа к слушателям.
Да, Сергей Бережанский вполне вписан в это общество. Так называемое цивилизованное. Могучее полицейское общество, где обыскивают не карманы, а души и мысли, где строго карается инакомыслие... да-да, здесь приветствуется свобода половых связей с особями своего пола, с животными, вещами, все это обществу не грозит, но попробуйте завести разговор о другом строе!
Когда он вот так клеймит терроризм, говорит красиво и с пафосом, никто и не подумает возразить, промывка мозгов идет все двадцать четыре часа в сутки, но все-таки, все-таки... В любом фильме террористы выведены тупыми и грязными фанатиками. Эти фильмы созданы лучшими режиссерами Голливуда, там играют талантливейшие актеры, в эти фильмы вложены несметные деньги. И народец, тупой и не мыслящий, привык воспринимать террористов именно такими. Со злобными перекошенными харями. Примерно такими, какие мы видим на каждом шагу как раз у законопослушных граждан, вот уж тупье, тупее не бывает!
Какие фильмы создали бы сами террористы, будь у них возможности? Ведь худшие враги любого общества – это тупая масса, на которую и рассчитывает любая власть. Которым до фени, кто ими будет править: коммунисты, фашисты, демократы, церковники или феминисты, лишь бы жрачки вдоволь, по телевизору побольше каналов, и чтоб секс без ограничений.
Да, террористы это те, которые «пока свободою горим, пока сердца для чести живы, мой друг! Отчизне отдадим души прекрасные порывы». У этого на трибуне какие уж порывы, когда и души нет, она мешает в роскошном обществе потребителей. Душа, склонна к возвышенному, а это опасно, опасно... Как для сытого человечка, так и для сытого общества.
Я осторожненько прикрыл дверь, отступил. Задумавшись, поймал себя на том, что иду не в аппартаменты Кречета, но не остановился, только заглянул в столовую, попросил сделать кофе покрепче и подать в кабинет президента, а мне цековскую чашку для кофе заменить на чашку для чая. Пусть даже цековскую.
– В розовом зале идет лекция, – сообщил я в канцелярии. – Кто утверждал тему лекции?
На меня посмотрели с недоумением:
– Лекция?.. Но их всегда... Хорошо, если это для вас так важно...
– Важно, – подтвердил я.
– Придется подождать минутку.
– Я подожду.
Женщина торопливо шелестела бумагами, ибо я нависал над ней как Пизанская башня, под которой грунт совсем подался, слышно даже потрескивание в суставах. Дикая пещерная женщина, только что не в звериной шкуре, все еще бумаги, все еще ручки «Паркер» с золотыми перьями, хотя уже школьники управляются с ноут-буками, даже дикий Коломиец скоро превозможет неприязнь гуманитария к технике...
– Ага, вот, – сказала она обрадовано. Ее палец пополз по строчкам. – В розовый зал направлен това... господин Бережанский, член...
– Я знаю, какой он член, – остановил я.
– Но тут столько написано...
– Это можно пропустить, – разрешил я великодушно. – Сейчас каждый сам себе придумывает титулы.
Она скромно улыбнулась, скромная тихая женщина, с которой изводил пошутить вельможа, ее пальцем скользнул в конец списка:
– ... и член... простите... ага, вот разрешение подписано министром культуры Коломийцем!
– Спасибо, – поблагодарил я. – Спасибо, вы мне очень помогли.
Я чувствовал ее непонимающий взгляд. Коломиец. Если это Коломиец... то некоторые недостающие цветные зернышки моей мозаики отыскались. Правда, картина получается не совсем радостная.
Вдоль бесконечного коридора в скромной недвижимости стояли импозантные мужчины средних лет. Обычно по двое возле каждой двери. Хорошо одетые, они разговаривали приглушенными голосами, но я чувствовал как их глаза прощупывают меня наподобие рентгеновских лучей.
Я не знаю, насколько хорошо они понимают политику Кречета, но что одного такого можно посылать против целого отряда спецназа, это видно невооруженным глазом. Дверь впереди отворилась, выплыли те самые вахтерши, что слушали Бережанского, а следом и он сам, важный и милостиво объясняющий уборщице суть западной системы ценностей.
Я поморщился, сделал вид, что не узнал, но Бережанский сразу же раскинул руки, вскричал радостно:
– Виктор!.. Виктор Александрович!.. Какими судьбами!
Врешь, скотина, мелькнуло в меня в голове злое. Ты бы никогда так не среагировал, если бы не знал, что я вхож к Кречету. Это мне мил любой приятель со студенческой скамьи, неважно стал он президентом Международного банка или слесарем, а ты никогда не раскинешь объятия тому, кто тебе не ровня...
– Да, – согласился я, – еще с тех времен, когда ты с таких же трибун доказывал о незыблемости коммунизма. А что ж ты без погон?
Он отшатнулся:
– Каких погон?
Охранники начали прислушиваться уже с интересом. Я сказал благожелательно:
– Да теперь уже можно, можно... Перестройка, как-никак! Можно не скрывать... Или все еще по той же линии? Тогда конечно... Ты сейчас в каком звании?
Конечно, на самом деле таких в тайные службы не берут. Среди любого народа достаточно мрази, что помогает из рабской услужливости сильному. Она, мразь, впереди хозяина бросается облаивать с таким рвением, что хозяин после паузы говорит благодушно, а то даже строго: «Все, хватит! Да замолчи же, наконец», а пес, хоть и, пятясь, все еще рычит и скалит зубы, прекрасно понимая, что трепка бывает за недостаточное рвение, а не за чрезмерное.
Он отступил, растерянный и с вытаращенными глазами. Впервые ему ответили тем же оружием, что раньше применял только он против этих чистеньких, благородненьких, незапятнанных. Я хищно улыбнулся, показывая, что готов дать в лоб прямо сейчас, в малом зале Кремля, где во всех углах телекамеры, где у входа респектабельные молодые парни с лицами аристократов и дипломами мастеров спорта.
Когда он попятился, начиная кланяться с извиняющейся сладкой улыбкой, мне стало гадко, я отвернулся, сдерживая позывы к тошноте. Все та же примитивная попытка насесть, что наблюдает хоть у бойцовских рыбок, хоть в стаде горных козлов, хоть в пацанячей ватаге. Там, зачастую сильный пасует перед напором слабого, но наглого. Дает взять над собой верх, и так ходит, во всем уступая, так же и среди взрослых, где хам почти всегда берет верх над интеллигентом, даже если хама можно соплей перешибить.
