Юрий Никитин - Сборник "Русские идут!"
Когда он попятился, начиная кланяться с извиняющейся сладкой улыбкой, мне стало гадко, я отвернулся, сдерживая позывы к тошноте. Все та же примитивная попытка насесть, что наблюдает хоть у бойцовских рыбок, хоть в стаде горных козлов, хоть в пацанячей ватаге. Там, зачастую сильный пасует перед напором слабого, но наглого. Дает взять над собой верх, и так ходит, во всем уступая, так же и среди взрослых, где хам почти всегда берет верх над интеллигентом, даже если хама можно соплей перешибить.
Да, прирожденная или внедренная воспитанием деликатность заставляет нас избегать конфликтов, ссор, на улице мы пугаемся громких голосов, оглядываемся стыдливо, не подумали бы прохожие на нас, мы всегда уступаем, уступаем, уступаем...
И вот доуступались до победы Советской власти, доуступались до резни и лагерей, теперь уступаем натиску хамского американского мужика, которому не нужна ни своя культура, ни тем более, наша. Которому важно в довольстве есть, пить, гадить, совокупляться без трудов и забот, без риска получить по рылу, и вот уже всякие там рихтеры забыты, уже наша недавно еще культурная страна вся – по крайней мере так утверждает брюхоголовое телевидение и пресса – скорбит по ушедшему клоуну или модельеру, а весь мир в шоке и трауре, когда в автокатастрофе погибает разведенная жена наследника престола в Британии, уже нацелившаяся на мужика побогаче принца...
Простому американцу, а теперь и русскому, плевать, что она ничего не изобрела, не создала, не свершила, не сыграла: кому нужны эти науки, от которых голова болит?
Глава 18
На столе уже стояли пустые чашки из-под кофе, на широком подносе остался только один бигмак, да и то Коломиец поглядывает искоса, кадык судорожно гоняет голодную слюну. Странно, взрослые люди, к тому же министры, а в правительстве должны быть одни прожженные прохвосты, а, поди, ты – стесняются протянуть руку за последним бутербродиком. Последний заметен, вот в чем дело...
Краснохарев, еще больше обрюзгший, чем обычно, поглядел на меня искоса, губы сжались, едва процедил:
– Вам бы, Виктор Александрович, патлы себе отрастить...
– Пейсы? – спросил Коган.
– Патлы, – буркнул премьер. – Просто патлы!.. Или гребень на голове выстричь, а потом в красный или зеленый... Чтоб все видели, что футурология не наука, а, судя по позднему появлению Виктора Александровича – творческая профессия. Наверное, с цыганскими плясками всю ночь, фотомоделями, возлияниями...
Я развел руками:
– Вот вы о чем. Кто-то сказал, что жена философа не может понять, что он работает даже тогда, когда просто смотрит в окно. Я просто смотрел в окно, Виктор Степанович!
Краснохарев угрюмо осведомился:
– И что же там интересного узрели?.. Окромя, разумеется, розовых слонов? Зеленое знамя пророка на кремлевских башнях? Полумесяц над церквями? Мусульман, которые совсем недавно были русскими?
Я пробормотал:
– Даже если мусульмане... Все равно это население России. Русское население...
Он громко перебил, с удовольствием демонстрируя знание новых словообразований:
– Вы, наверное, хотели сказать, русскоязычное?
Я поморщился:
– Человек, который в одной фразе сказал: «самый оптимальный», «другая альтернатива» и даже «две большие разницы», должен сидеть в углу и сопеть в тряпочку. Русский – это не национальность, а принадлежность к говорящим на русском, т.е., русскоязычным, как сейчас говорят косноязычные. А сама нация издохла еще во времена Киевской Руси. Тогда тот былинный народ звался русами, чуть позже – русичами. Сейчас «русский» то же самое, что совсем недавно «советский». А сейчас – мусульманин.
Я видел по их ошарашенным рылам, что это слишком резкие переходы для людей, которые работают от и до, а глядя на курицу, не скажут, что это курица, пока не пересчитают все перья, не заглянут в задницу. Я же человек, который глядя на яйцо, уже видит как эта птица носится под облаками, дерется с другими и вьет новое гнездо.
Краснохарев буркнул:
– Виктора Александровича слушать, что на американских горках... сами американцы их зовут русскими, порхать то вверх, то вниз, то мордой о встречный столб.
Он с неудовольствием отвернулся, тяжелый и медлительный как трактор, что и не пытается порхать в высях, но пашет и пашет, неуклюжий и нетеатральный. Я взял бутерброд, после чего все перестали смотреть в мою сторону, углубились кто в ноук-бук, кто в допотопный блокнот с уродливой птицей на толстой обложке советского образца.
Коломиец и Яузов ожесточенно спорили о национальном характере. Для Коломийца – понятно, но когда бравый генерал-парашютист углубляется в дебри психологии, то либо крыша поехала, либо, в самом деле, вся Россия сползает в пропасть.
Краснохарев прислушался одним ухом, шумно вздохнул, перегнав ворох бумаг на другую сторону стола к Когану:
– С нашим характером Штаты не догнать... Даже Германию, что хоть и намного умнее штатовцев, но работать не только умеет, а почему-то еще и любит. А у нас... Иду я вчера по своей улочке...
Сказбуш спросил с профессиональным интересом:
– Пешком?
Краснохарев с неудовольствием качнул плечом:
– Почему нет?.. Я часто хожу сам даже в булочную.
Я подумал, что единственный, кого не надо охранять – это Краснохарев. Он, в самом деле, как мощный неповоротливый трактор: куда повернут руль, туда и поедет. Только у него, пожалуй, нет врагов. Конечно, многие не прочь сковырнуть, чтобы сесть в кресло премьера, но чтоб ненавидеть как, скажем, Кречета...
Или меня, промелькнула трезвая мысль.
– Вы продолжайте, продолжайте попросил Сказбуш и что-то отметил в ноут-буке.
– Там дорогу разворотили, – проговорил Краснохарев, явно недовольный и тем, что прервали, могли с государственной мысли сбить, и подозрительными движениями пальцев министра службы безопасности, – третий день копают... Смотрю, пятеро сидят курят, а двое ломами да кирками, уже в мыле. Подошел, спрашиваю этих двух: вы кем работаете, ребята? А они отвечают: помощники рабочих.
– Кто-кто? – переспросил Коган с интересом министра по труду и занятости.
– Вот так и я раскрыл рот. Оказывается, наши работяги наняли хохлов делать их работу. От зарплаты в две тысячи отстегивают по две сотни, с пятерых у хохлов получается по тысяче. Для них это большие деньги, они в Москве без прописки, живут в вагончиках или на чердаках вместе с бомжами. Понимаешь, немец бы за свои две тыщи сам дорогу раскопал да еще и по сторонам смотрел бы: нет ли подработки еще хоть на полтыщи, а эти... вот оно русское презрение к богатству!.. Для русского важнее найти место, где хоть платить будут копейки, но чтоб работать не заставляли.
– Да, – протянул Коган, – если так будут работать, то опять налогов не соберем. А с ними и так не в порядке...
Хлопнула дверь, вошел подтянутый и бодрый Кречет, словно все еще не президент, а гвардейский генерал. Кивнул всем, показал зубы в такой улыбке, что Коломиец, мимо которого президент изволил проходить к своему креслу, отпрянул в испуге.
Кречет швырнул на стол толстую папку, сказал уверенно, еще даже не врубившись в разговор, но по-президентски беря вожжи в свои руки:
– Менять надо начальника налоговой службы, менять! Больно мягок Сергей Васильевич. Надо пожестче. Или хотя бы похитрее. Ты, Степан Викторович, подбери походящего человека.
Краснохарев откликнулся:
– Да я уже давно подобрал. Иванов чересчур мягок, вы правы, Платон Тарасович. А вот Петров, он сейчас начальник управления по борьбе с экономическими преступлениями...
Кречет скривился:
– Иванов, Петров... Что за фамилии? Ты, прости меня, прекрасный производственник, но все еще, что удивительно, не политик... А политика – это не только экономика. Это и психика толпы, культура, даже мода. Так что подбери с фамилией вроде Рабиновича, Когана, Левина. Настоящего, махрового жида! Чтоб и родня все как один рабиновичи, чтоб обрезанный... газетчики до всего докопаются. И даже фото поместят. И, конечно же, чтобы дело знал, и налоги собирал лучше предшественника.
Краснохарев растерялся, стремительные переходы президента всякий раз сбивали с тропки его неторопливое мышление:
– А... зачем именно... гм... русского человека еврейской национальности?
– Надо считаться с мнением народа, – пояснил Кречет. – Народ традиционно не любит сборщиков налогов. Весь, включая и нас тоже. А в последнее время маятник по евреям качнулся в другую сторону. Лет тридцать ими быть не только невыгодно было, но и опасно, а теперь всяк полуинтлигентик стремится породниться с евреями, общаться с евреями, походить на еврея, а сами евреи теперь уже в своих тюбетейках и черных шляпах жэвжэкают по Тверской! То один, то другой, который в списках деятелей русской культуры, с экрана рассказывает как ему делали обрезание, и что зовут его на самом деле вовсе не Ефим, а, скажем, Нахим...
